[279]. В Айгуне, где у «купца» были знакомые, ему пришлось прятаться в телеге, ссылаясь на болезнь. Местный же амбань вообще запретил жителям торговать с «караванщиками». И запрет этот соблюдался столь неукоснительно, что один из китайцев, решившийся купить коня у русских «торговцев», на следующий же день вернул его обратно, отказавшись даже от уплаченных денег, вежливо пояснив, что человек он щедрый и деньги у него еще есть[280]…
Нелегал Кропоткин, описывая свои впечатления об экспедиции, восхищался трудолюбием китайского народа. Вот, например, что он пишет о китайских крестьянах: «…при китайском трудолюбии и обилии рук мы видели во всех деревнях громадные запасы пшеницы, проса и овса. Случалось видеть, что целые амбары, занимавшие одну сторону широкого квадратного двора, были засыпаны хлебом в зерне, а немолоченый хлеб лежал еще в скирдах, кроме того, громадное количество гречи было ссыпано просто в сарае, где ее топтали коровы и ели свиньи»[281]. Лев Тихомиров, революционер, а позднее ренегат, ставший консервативным публицистом, вспоминал, как в 1870-е годы Кропоткин своими рассказами о Китае показывал, что «очень остался доволен китайцами»[282]. Позднее, в 1899 году в экономическом исследовании «Поля, фабрики и мастерские», получившем всемирную известность, Петр Кропоткин предскажет вероятный в будущем бум индустриального развития в Китае: «Из всего этого видно, что угрожающее вторжение Востока на европейский рынок надвигается быстро и дремлет только один Китай, хотя, судя по тому, что мне пришлось видеть в этой стране, я убежден, что раз китайцы начнут работать на европейских машинах – а они уже начали, – то они будут производить с большим успехом и в большем масштабе, чем японцы»[283]. Пророк Кропоткин оказался прав. В наше время, когда Китай стал «фабрикой мира» – крупнейшей промышленной державой, не только завалившей весь мир своими дешевыми товарами, но и осваивающей все новые и новые наукоемкие отрасли производства, – начинаешь понимать значение этих слов.
Но как бы там ни было, разведывательная миссия, по совместительству ставшая лично для Кропоткина и географической экспедицией, имела неплохие результаты. Был открыт короткий путь из Забайкалья к Амуру, установлен окраинный характер Большого Хингана, изучены перевалы, открыты потухшие вулканы Уйюн-Холдонги, собраны около ста двадцати образцов горных пород. Караван, не встречая никаких помех, дошел до Мергена, а 1 июня – до Айгуня. Оттуда Кропоткин переправился на русскую сторону и 14 июня добрался до Благовещенска. Там, на Амуре, Петру Алексеевичу довелось уже детально изучить жизнь русских поселенцев края и местных народов. Летом 1864 года он доплыл до Николаевска-на-Амуре, где встретился с генерал-губернатором, которого затем сопровождал вверх по Уссури, «амурскому Эльдорадо», на пароходе «Зея»[284]. Об этой экспедиции Кропоткин, не указывая ее истинных целей, в июне 1865 года опубликовал статью в журнале «Русский вестник». Он писал, что участвовал в ней «как частный человек», а торговый караван был образован добровольно, но «при некотором пособии от правительства», торгующими казаками[285]. Говорил правду, как разведчик, что тут скажешь… Впрочем, засекречивать результаты разведмиссии, теперь объявленной научной экспедицией, никто уже не собирался. В том же году отчет о ней с картой маршрута от Мергена до Айгуня был опубликован в сборнике «Записки Сибирского отдела Русского географического общества»[286]. Вице-председатель РГО Петр Петрович Семенов-Тян-Шанский, и сам совершавший не менее рискованные вояжи в Средней Азии, назвал миссию Кропоткина «замечательным героическим подвигом»[287]. Ну а для племяшек Петр Алексеевич потом ставил домашний спектакль по мотивам своей маньчжурской экспедиции. Подвязывая подушку под одежду, он изображал толстопузого купчика и рассказывал о своих приключениях[288].
Кропоткин все больше разочаровывается в перспективах преобразований в России. Тяготы жизни простых людей, которые он воочию мог видеть, путешествуя по Сибири и Дальнему Востоку, удручают его. Он ищет иной жизни, полной смысла, полезной окружающим людям. И он готов даже ехать в Италию к Гарибальди или в Турцию, сражаться за освобождение славянских и христианских народов Османской империи: «Руки чешутся, когда читаешь про Гарибальди, да про сербов»[289], – пишет он брату в августе 1862 года. И чем дальше, тем больше Петра одолевают такие мысли. «Где та польза, которую я мог бы приносить? И что же мои мечтания? Бесполезны? Бесплодны, по крайней мере. И с каждым днем, с каждым разом, как я встречаюсь с этим народом, с его жалкою, нищенскою жизнью, как читаю об этих страшных насилиях, которые терпят христиане в Турции, – боль, слезы просятся. Как помочь, где силы? Не хочу я перевернуть дела, не в силах, но я хотел бы тут, вокруг себя, приносить хотя микроскопическую пользу им – и что же я делаю, чем приношу? И умру я, видно, ничего не сделав, и все мы помрем, проживши также бесполезно»[290], – с отчаянием записывает Кропоткин в дневнике 16 июля 1864 года. Но одними мечтаниями дело не ограничивалось. В январе 1866 года Петр готовит к поступлению в университет сына бедного забайкальского казака Ивана Семеновича Полякова (1845–1887)[291] – будущего друга и спутника в экспедициях.
А неутомимый Корсаков все стремился проникнуть вглубь Маньчжурии. С этой целью, под предлогом доставки письма губернатору-цзянцзюню маньчжурской провинции Гирин, 21 июля 1864 года была отправлена экспедиция вверх по реке Сунгари на пароходе «Уссури», который тянул баржу с углем. Первое пароходное плавание по этой дальневосточной реке. В поездку отправилась группа военных и гражданских лиц: русский консул в Урге Яков Парфентьевич Шишмарев, командир Амурской конной казачьей бригады полковник Георгий Федорович Черняев, адъютант генерал-губернатора Петр Алексеевич Кропоткин, командир судна капитан А. Любицкий, астроном штабс-капитан Арсений Федорович Усольцев, топографы капитан Васильев и Андреев, ботаник и метеоролог доктор А. Н. Конради да два десятка солдат со спрятанными ружьями. Экспедиция носила одновременно дипломатический и разведывательный характер. Ей надлежало ознакомиться со свойствами реки, составить ее предварительную карту, определить численность и занятия населения края, попытаться договориться о праве проезда русских дипломатов в Пекин через Маньчжурию и об условиях деятельности китайских чиновников по отношению к русским подданным.
Плавание проходило в сезон, когда уровень Сунгари понижается, и потому пароход продвигался вперед медленно. Кропоткину запомнились низины в нижнем течении реки, песчаные дюны и пустыни при слиянии Сунгари с Нонни, густая цепь селений по мере приближения к Гирину, деревни, в которых проживали китайцы, принудительно переселенные маньчжурскими властями и не питавшие особой любви к Цинской империи. По дороге удалось посетить Саньсин, но в Бодунэ близ впадения Нонни экспедицию не пустили. Не слишком гостеприимным оказался и прием, оказанный ей в самом Гирине: власти старались свести к минимуму контакты русских с местным населением. С дипломатической точки зрения миссия оказалась неудачной. Но как географ Кропоткин был доволен: участники установили, что Сунгари судоходна (с 1865 года по реке началось регулярное плавание русских пароходов), и сняли подробную карту реки от устья до Гирина.
Во время этой экспедиции, впрочем, Петру Алексеевичу довелось поближе сойтись с китайским народом. У Гирина пароход с российской делегацией сел на мель. Чтобы поскорее избавиться от незваных гостей, амбань прислал сотни две китайцев, чтобы те помогли передвинуть корабль. Петр прыгнул в воду, вместе с ними взялся за канаты и запел «Дубинушку». Китайские рабочие были рады воодушевляющему примеру, и вскоре пароход мог отправляться в плавание. По пути пароход останавливался в китайских деревнях, населенных ссыльными и нелегальными мигрантами, перебравшимися в запретные маньчжурские земли из остальных регионов Китая. С местными жителями у Кропоткина сложился очень веселый диалог. «Мы оживленно и дружелюбно болтали (если только это слово применимо здесь) при помощи знаков и отлично понимали друг друга. Решительно все народы понимают, что значит, если дружелюбно потрепать по плечу. Предложить друг другу табачок или огонька, чтобы закурить, тоже очень понятное выражение дружеского чувства». Китайцы с большим интересом обсуждали его бороду и спрашивали, откуда она у такого молодого человека. Шутливый ответ всех развеселил: «Я объяснил своим "собеседникам" знаками, что я в случае крайности могу питаться бородой, если нечего будет есть»[292].
23 августа Кропоткин вернулся в станицу Михайлово-Семеновскую на Амуре, а 11 октября 1864 года был уже в Иркутске, где его с нетерпением ожидал брат Александр, приехавший на службу в казачий полк в Сибирь. Братья поселились в одной из местных гостиниц и жили дружно, несмотря на то что Петр, по свидетельству брата, не отличался легким характером.
«Так как с реформами покончили, – вспоминал Кропоткин, – то я пытался сделать все, что возможно было при наличных условиях, в других областях; но я скоро убедился в бесполезности всяких усилий». Он подготовил доклад о хозяйственном положении уссурийских казаков, предложив принять разнообразные меры помощи. Петра Алексеевича похвалили, его предложения одобрили, но практическое осуществление было поручено «старому пьянице, который розгами приучал казаков к земледелию»