В начале июля он отправляется на пароходе в Стокгольм. Швеция стала первой европейской заграничной страной, где побывал Кропоткин. В письмах брату он восхищается красотами Стокгольма, Гётеборга, Норчёпинга и их окрестностей так же, как ранее восхищался природой Финляндии. Посещает музеи и выставки, контактирует со шведскими географами, проводит исследования за городом. Кропоткину нравятся местные дешевые гостиницы со столь же дешевыми (хотя и сытными) обедами. Читая вот эти строки, понимаешь, что гурман все же был Петр Алексеевич, хотя и не обжора, но уж совсем не веган: «Все дешево, во второстепенных гостиницах. В одной, например, по-нашему весьма хорошей, обед из закуски, супа, ростбифа, рябчика и пирожного, кофе, хорошей сигары и ½ бутылки пива стоит всего 1 р. 80 к., и это, заметь, порционно, а не за табльдотом»[372]. Как подлинный турист, он быстро отбрасывает барскую привычку ездить на извозчике. Покупает карту города, путеводитель и пешком нарезает пути между достопримечательностями[373].
При этом, как и многие русские радикалы, посещавшие европейские страны, Кропоткин сразу же обращает внимание на условия жизни рабочих. Вот описание рабочих портовых районов Стокгольма: «Тут собственно рабочий, гаваньский, квартал, – ну это то же, что петербургские закоулки, и то еще поискать. Вонь, грязь порядочная, оборванные ребятишки, торговля поношенным товаром в темных лавчонках»[374].
Да и к политической системе Швеции (конституционной монархии) он относился явно скептически, отмечая в письме брату Саше, что в Стокгольме бросается в глаза «куча статуй с медными болванами для поддержания падающего королевского авторитета»[375]. Хотя полярный исследователь и депутат шведского парламента Эрик Норденшельд и пытается доказать ему в дискуссиях, что свободные и «честные» выборы решат все социальные конфликты, Кропоткин не верит. Не верит потому, что верит только своим глазам… А глаза эти видели рабочие кварталы Стокгольма и видели, как «швея против моих окон так же сидит за швейной машиной с 7 утра до 9 вечера и рабочие, которых мало видно, не смотрятся живущими в довольстве»[376]. И уж совсем смешно выглядят аргументы Норденшельда, когда Петр становится очевидцем классовых боев местного значения – массовой стачки красильщиков в Стокгольме, которую сопровождали «уличные манифестации» и митинги. По газетам он следит за программой и деятельностью крестьянской партии в Норвегии[377].
К тому же его раздражает истовый патриотизм и самомнение, с которым он постоянно сталкивается, общаясь со шведами. Раздражает их желание услышать комплименты о своей стране: «Со мною, после нескольких фраз, непременно вопрос: "А какова вам нравится Швеция?" – но это не вопрос, а прямо вызов на похвалу, да самую восторженную»[378].
В августе Кропоткин вернулся в Финляндию, но уже в начале сентября завершил экспедицию и отправился в Санкт-Петербург. Причина была самая банальная – отсутствие денег. В кошельке оставалось лишь пятьдесят финляндских марок – ровно столько, чтобы хватило переночевать в гостинице и добраться до столицы, прихватив в багаже образцы камней и почв, собранные в Финляндии. Да и условия работы наступающей осенью были крайне печальны. Днем частенько приходилось работать на открытой местности «под градом, при северном ветре», а ночью мерзнуть в самых бедных и грязных придорожных гостиницах[379]. Об этом своем положении писал он секретарю РГО, барону Федору Романовичу Остен-Сакену: «Я знаю, что я вернусь теперь с 10 пенни и, кроме долгов обществу и кучи работы по финляндской поездке, да еще остатков по витимской экспедиции, кроме этого – ничего впереди»[380]. По итогам этой экспедиции в 1871 году в «Известиях Русского географического общества» были изданы «Письма члена-сотрудника П. А. Кропоткина во время геологической поездки по Финляндии и Швеции»[381].
Своим «главным вкладом в науку» Петр Алексеевич считал разработку теории о строении Азиатского материка. Опровергнув принятые в то время, но ошибочные представления немецкого ученого Александра фон Гумбольдта об общем направлении главных азиатских горных хребтов с запада на восток, он показал, что основные горные цепи тянутся с юго-запада на северо-восток. Кропоткин впервые высказал мысль о том, что Северо-Восточная Азия сформировалась постепенно вокруг древнейшего первичного массива. Он представил Сибирь не в виде гигантской равнины, окаймленной горами, а в форме гигантского плоскогорья с двумя террасами – от Тибета до российских границ и в Восточной Сибири. Этот вывод был сенсационен! Гигантский Становой хребет, изображавшийся на всех картах исследователей, гигантский каменный пояс, о котором до того времени писали ученые, охватывает значительно меньшее пространство. Что тут сказать? Для географической науки чертовски важно открыть и изучить новые земли. Но точно так же важно «закрыть» земли, которых нет и не было никогда. Опять та же история, что и с Окинским водопадом, но куда масштабнее. К 1873 году Петру Алексеевичу удалось лишь составить карту Азии, основанную на его теории. Его очерк о строении гор Азии увидел свет в «Записках Императорского Русского Географического Общества» в 1875 году, а книга «Орография Сибири» вышла на французском языке только в 1904-м.
Вторым вкладом Кропоткина в геологию и географию стала теория ледникового периода, которая начала складываться в его голове еще во время путешествий по Сибири. Он опроверг господствовавшее представление о некогда существовавшем древнем ледниковом море: его следов так и не удалось обнаружить во время сибирских поисков. Петр Алексеевич впервые высказал предположение о существовании Великого ледникового периода в геологической истории Земли, когда огромные пространства Северной Евразии были покрыты мощным ледником, сползавшим на юг и несшим с собой каменные валуны. В Финляндии и Швеции он искал следы ледников в Европе. И доказал, что озы (узкие грунтовые валы, вытянутые линейно, высотой до нескольких десятков метров, шириной от ста – двухсот метров, длиной до десятков километров), как и обилие озер, великое множество валунов, груды ледникового щебня представляют собой не что иное, как послеледниковые формы рельефа[382]. Первый том его «Исследования о ледниковом периоде» с картами и чертежами был издан братом Александром только в 1876 году, а другие материалы попали в руки жандармов и только после 1895 года были отосланы автору, который уже находился в эмиграции.
Петру Алексеевичу принадлежит заслуга значительного географического открытия, совершенного, что называется, «на кончике пера». Или, как выражался сам Кропоткин, провидя «сквозь полярную мглу»[383]. В докладе 1871 года о плане русской полярной экспедиции, подготовленном для РГО, он на основании анализа состояния ледяных полей и течений в Северном Ледовитом океане одним из первых сделал вывод о существовании неизвестной земли к северу от Новой Земли и к востоку от Шпицбергена. По итогам доклада Кропоткину предложили возглавить морскую экспедицию на Север. Но Министерство финансов не выделило на нее необходимые средства. В 1873 году предсказанная земля была открыта австрийской экспедицией и названа в честь австро-венгерского монарха – Землей Франца-Иосифа. Уже после смерти Петра Алексеевича, в 1929 году, когда СССР официально объявил о своем суверенитете над этим далеким архипелагом, факт научного предвидения его открытия Кропоткиным приводился в качестве обоснования его российской принадлежности. В правительстве и Академии наук обсуждался вопрос о переименовании островов и ставился вопрос о том, чтобы назвать его Землей Кропоткина. Смена названия так и не состоялась, но имя географа-анархиста было, по предложению советских исследователей, присвоено одному из островов и ледниковому куполу на Земле Франца-Иосифа, а также леднику на Северной Земле. На Шпицбергене в честь Кропоткина назван один из ледников, в Антарктиде – трехкилометровая гора…[384]
Но в проекте экспедиции, предложенной Кропоткиным и его коллегами по РГО, было еще одно предложение, очень перспективное с экономической точки зрения. Была высказана мысль о разведке Северного морского пути. Тот самый Севморпуть, обеспечивающий кратчайший транспортный коридор между Европейской Россией и портами Дальнего Востока[385].
Интерес к Северу долго не оставлял Петра Алексеевича. Среди тем, которые они обсуждали в 1871 году с Норденшельдом, была возможность плавания по так называемому Северо-восточному проходу – из Атлантики в Тихий океан через северные моря и Берингов пролив. Интересно, что Кропоткину импонировало отношение шведского собеседника к русским революционерам: личное знакомство с Бакуниным и его позитивные отклики о Герцене[386]. Позднее, в 1878–1879 годах, Норденшельду удалось выполнить задуманное и впервые пройти Северным морским путем от начала до конца.
Еще одной оригинальной научной гипотезой Кропоткина стало представление о высыхании Евразии. Хотя в законченном виде он изложил эту идею только в 1904 году, в докладе Лондонскому географическому обществу, в основу ее легли наблюдения, которые Петр Алексеевич проводил в Сибири и на европейском Севере. Он предположил, что после таяния ледников наступил так называемый Озерный период, а затем эти озера и болота стали постепенно и медленно высыхать, причем этот процесс, утверждал он, продолжается по сей день. С высыханием, в его представлении, были связаны и изменения в образе жизни людей, в частности Великое переселение народов и натиск кочевников на развитые цивилизации Азии и Европы.