Каким контрастом по сравнению с резкими и злыми нападками старого Кропоткина на рабочий класс Германии звучат строки Кропоткина молодого: «Словом, ввиду той быстроты, с которой Internationale распространяется в Германской Европе, ввиду многих протестов германских рабочих против настоящей войны, ввиду организованных стачек в Германии и способности немецких рабочих организоваться в правильные общества, ввиду организаторской способности германского рабочего, воспитываемой стачками и обществами, я полагаю или, вернее, начинаю думать, что даже рабочий во Франции отстает от рабочего в Германии…»
Возможно, лишь падение Парижа отрезвит французских трудящихся, полагает Кропоткин: «Во всей Европе, всюду рабочие и их сторонники, люди прогресса и будущего стараются свести вопрос с национальной точки зрения на международную, или, как выразился Чернышевский, с национальной на народную. А победные войны ведут только к усилению национальной точки зрения. Вот почему желательно, чтобы грызущиеся собаки друг друга съели. Но чем это отзовется на массах?»[397]
Как видим, свержение Наполеона III, установление республики во Франции, а затем революция парижских коммунаров стали для Петра Алексеевича приятной неожиданностью. Он полагает, что подавление коммуны не означает конца революционного движения в Европе, что это – только начало. Это потом, уже в эмиграции, он даст детальный анализ Парижской коммуны с социально-революционной точки зрения, разберет, что называется, «по полочкам» все ее достижения, непоследовательности и слабости. Сейчас он пока мало знает о ней. Главные надежды пока что у него по-прежнему на революцию в Германии.
Впрочем, в случае войны между Россией и Германией – «только еще этого нового разоренья недоставало!» – Кропоткин считал, что «на этот раз побитие немцев необходимо. Рабочие авось поймут всю нелепость своего Бисмарка настолько, чтобы дать какой-нибудь ход Новому Свету, да и у нас крестьянину станет, пожалуй, настолько плохо, что невмоготу будет дальше терпеть»[398].
События в мире вновь пробудили в Петре Алексеевиче интерес к «политике» в широком смысле этого слова. Не то чтобы эти вопросы прежде не интересовали его. Но, увы, по возвращении в Петербург из Сибири в 1867 году он попал в самый разгар политического безвременья. Петр и Александр установили контакты с членами различных кружков радикалов и умеренных славянофилов, но эти знакомства их быстро разочаровали: «никто не смел сказать, как помочь делу; никто не дерзал хоть намеком указать на поле возможной деятельности или же на выход из положения, которое признавалось безнадежным»[399]. Преобладала атмосфера страха перед репрессиями; старого общественного движения больше не было, новое еще только зарождалось.
Но революция за рубежом, казалось, пришла в движение, и Парижская коммуна прямо указывала на это. Все больший интерес у Кропоткина вызывала деятельность Первого Интернационала. Возникло желание поехать в Европу – и увидеть все самому! Быть может, встретиться с Бакуниным. Особенно привлекала его Швейцария, где, как было известно из газет, нашли убежище многие участники Коммуны и работали члены Интернационала. И там же, как он знал, учились и жили русские студентки и студенты, представители интеллигенции, связанные с этим движением.
«Свободная Швейцария, когда-то ни для кого не закрывавшая ни своих границ, ни своих университетов, стала излюбленной страной этих новых пилигримов, и одно время знаменитый город Цюрих был их Иерусалимом, – вспоминал русский революционер и писатель Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский. – Со всех концов России – с Волги, тихого Дона, Кавказа, из далекой Сибири – молодые девушки, чуть не девочки, с легким чемоданчиком в руках и почти без средств, одни, отправлялись за тысячи верст, сгорая жаждой знаний, которые только и могли обеспечить им желанную независимость. Но по прибытии в страну, бывшую предметом их мечтаний, они находили там не только медицинские школы, но и рядом с этим широкое общественное движение, о котором многие из них не имели ни малейшего понятия… И вместо медицинской школы девушки начинали посещать заседания Интернационала, изучать политическую экономию и сочинения Маркса, Бакунина, Прудона и других основателей европейского социализма. Вскоре Цюрих из места научных занятий превратился в один громадный клуб. Молва о нем распространилась по всей России и привлекла туда целые сотни молодежи. Тогда не в меру предусмотрительное императорское правительство издало нелепый и позорный указ 1873 года, повелевавший всем русским, под угрозой объявления их вне закона, немедленно покинуть этот страшный город»[400].
Одной из русских студенток в Швейцарии была сестра жены Александра Кропоткина – Софья Севастьяновна Чайковская (1842–1916). Выйдя замуж за отставного офицера Николая Степановича Лебедева, она родила ребенка, но затем рассталась с мужем и в июне 1870 года отправилась на учебу в тот самый ужасный для властей Цюрих. Там молодая женщина примкнула к последователям анархиста Бакунина. Вместе с другими русскими друзьями и подругами она организовала библиотеку социалистической литературы. Участники группы дискутировали о событиях Франко-прусской войны и Коммуны, а после бегства коммунаров в Швейцарию поддерживали с ними контакты. В августе или сентябре 1871 года Софья ненадолго приезжала в Петербург, встречалась с Петром Алексеевичем и, несомненно, рассказывала о революционных событиях в Европе. В октябре она возвратилась в Швейцарию. Кропоткин принял решение последовать за ней[401].
Однако своих денег на поездку явно не хватило бы. А отец никогда не дал бы согласия на такое путешествие, и, конечно же, никакой материальной помощи от него в этом деле было не дождаться. Но осень 1871 года принесла резкие перемены в жизни Петра Алексеевича: 7 сентября старый князь скончался.
Алексей Петрович хворал уже несколько лет. Недомогание не способствовало улучшению его и без того несносного характера. И отношения его с детьми теплее не стали. Братья были у отца весной 1871 года, и тот все ждал, что у него униженно попросят денег. Теперь, получив в Финляндии, где он тогда проводил исследования, известия от Александра о том, что отец совсем плох, Кропоткин не вполне этому поверил. «К отцу, конечно, незачем ехать, особенно когда не зовут. Если бы он и звал, то лучше отговориться. Он особенно не рад будет моему присутствию, которое будет напоминать ему, что я приехал к умирающему, а мне хотелось бы заняться здесь геологическими исследованиями (если только хватит денег), – пишет Петр Алексеевич брату 10 сентября. – ‹…› Итак, бросать исследования, чтобы ехать к отцу и, может быть, даже вернуться, не увидав его, не стоит. Он так давно тянет со своей болезнью, что этот фазис, вероятно, не последний…»[402]
Но «фазис» оказался последним. В живых отца Кропоткин уже не застал. Он поспешил в Москву, но успел только к отпеванию. Служба проходила в церкви Иоанна Предтечи в Старо-Конюшенном переулке, где когда-то крестили маленького Алексея Петровича. Теперь в ней же родственники прощались с ним[403].
Старый князь распределил наследство между детьми, руководствуясь, очевидно, личными симпатиями и антипатиями. Никольское, где Петр Алексеевич провел детство, отошло по завещанию к его сестре Полине[404]. Петру и Александру вдвоем досталось поместье в селе Петровском Борисоглебского уезда, где они до того никогда не были[405]. Петр Алексеевич отправился на место, чтобы установить размеры владения и урегулировать имущественные вопросы. Дорога от станции вела через широкие степи, среди которых попадались редкие деревни, полого поднималась на округлую возвышенность, где на открытом месте у буерака стоял желтый дом с балконом под зеленой крышей. Крестьяне встретили нового барина подношениями, тот выставил им водку, с удивлением обнаружив, что многие не пьют. Произвело впечатление и то, что крестьяне не предупредили его о том, что телега, на которой он ездил по округе, может увязнуть: «Ну, думаю, ничто, пускай его въедет в грязь». Правда, народ тут же подоспел, помог вытащить повозку и запрячь новых лошадей.
Как отмечает историк Андрей Викторович Бирюков, «Кропоткину пришлось не только разбираться с условиями продаж, которые совершал отец, требовать долги с должников… вести переговоры с крестьянами, свидетельствовать акты аренды в волостном правлении, но и принимать решения по сделкам отца, которые противоречили его внутренним убеждениям»[406]. Братьям досталось семьсот шестьдесят шесть десятин земли, преимущественно черноземной, а следовательно – очень плодородной. Предположительно, доходы от нее составляли около четырех тысяч рублей в год[407]. В результате поездки Петр договорился о новых условиях сдачи земли в аренду крестьянам и пообещал прислать книги для школы, открытой для крестьянских детей. Сообщая подробности в письмах Александру, он «выглядит либеральным помещиком, приехавшим в поместье улаживать свои дела. Трудно поверить, что всего через полгода он отправится в Швейцарию изучать революционную литературу и вступит в Интернационал»[408]. Но некоторые мотивы социальной справедливости в сочетании, впрочем, с материальной выгодой в действиях братьев прослеживаются. Так, Петр отказывает в сдаче в аренду богачам по сорок десятин земли. Вместо того чтобы передать участок «двум выскочкам-монополистам», он сдал его в аренду крестьянской общине. Размер дохода Кропоткиных сохраняется такой же