н предложил собравшимся переориентироваться с просвещения городских рабочих на революционную пропаганду среди крестьянства. Для этого агитаторам следовало изучить профессию сапожников и отправиться в деревню. Большинство членов московского кружка согласились с идеей Кропоткина[516]. Степняк-Кравчинский вспоминал, что в это время он готовился «отправляться „в народ“ под видом странствующего „богомаза“, то есть иконописца»[517]. Неизвестно, признали бы крестьяне Петра Алексеевича за собрата Андрея Рублева, но за дьякона или даже митрополита со своей бородой он вполне сошел бы!
Петр Алексеевич приезжал в Москву еще несколько раз: Мартин Миллер упоминает о его поездке в конце 1873 года, когда Кропоткин подумывал продать имение, но так и не сделал это, в том числе и потому, что не хотел тратить деньги «на дело» на кружковом этапе, считая полезным сохранить это имущество и распорядиться им позднее, когда деньги понадобятся на революцию[518]. «На то, что мы теперь делаем, – на эти книжки, пропаганду – на все это деньги найдутся. Богатые, буржуа дадут на это. А вот когда нужно будет вооружить рабочих, чтоб уничтожить буржуа, тогда никто гроша не даст. Вот на это и нужно беречь деньги»[519], – заявил он непрактичным «чайковцам». Скряга этакий… Но пройдут многие годы, и во время Первой русской революции 1905–1907 годов именно анархисты окажутся единственным политическим движением, не получавшим денег от оппозиционно настроенных миллионеров. В то же время у социал-демократов и эсеров, ставивших на тот момент своей целью лишь демократизацию политической системы, нашлось немало спонсоров: Морозов, Высоцкие и другие миллионеры. А анархистам оставалось одно: с револьверами в руках захватывать деньги в банках и почтовых отделениях. Эх, Петр Алексеевич, вот бы им пригодились твои денежки…
Сам Кропоткин в различных мемуарах упоминает о том, что находился в Москве в начале 1874 года и встретился там со Степняком-Кравчинским, бежавшим из Тверской губернии, где он вел бунтарскую агитацию среди крестьян, но был раскрыт[520]. Несмотря на прошлый арест, Степняк был воодушевлен. Он рассказывал Петру, как крестьяне собирались в избушке по окончании работы вокруг выдававших себя за рабочих-пильщиков Рогачева и Степняка-Кравчинского. С сочувствием они слушали рассказы «пильщиков» и чтение по книгам. Степняк толковал им по-революционному Евангелию, которое знал наизусть, убеждая, что пора начинать восстание против помещиков, чиновников, богачей. Крестьяне слушали их, «как настоящих апостолов», водили по избам, бесплатно кормили. Слухи о них шли по окрестным деревням. Крестьяне рассказывали, что скоро все переменится, землю отберут у господ. Молодежь начала игнорировать полицию. Кончилось все это арестом, но Рогачев и Степняк бежали[521]. Они сумели передать свою уверенность в успехе Петру Кропоткину.
Итак, он обсудил ситуацию в деревне с товарищами, которые уже вели там пропаганду. Теперь нужно обсудить свои планы с московскими «чайковцами». Активист Михаил Фроленко вспоминал, что встретился с Кропоткиным в Москве в конце 1873 года, как раз на квартире революционерки Натальи Армфельд. Кропоткин вел собрание московских «чайковцев» и сразу же поставил вопрос об изменении тактики: «…стоит ли продолжать занятия с рабочими, и не лучше ли революционерам все свои силы двинуть в деревню?»[522] Они обсуждали сложившуюся ситуацию в связи с арестами среди рабочих в Москве и Петербурге. Было принято решение временно прекратить занятия с рабочими и готовиться к пропаганде в деревне, среди крестьян. Идти в деревню предполагалось весной, под видом мастеровых из города. С этой целью каждый из них должен был освоить какое-нибудь ремесло: башмачника, сапожника, столяра[523].
Петербургский кружок Большого общества пропаганды работал поистине лихорадочно. Обсуждения иногда могли продолжаться по шесть-семь часов. «Наши заседания, – вспоминал Петр Алексеевич, – отличались всегда сердечным отношением друг к другу. Председатель и всякого рода формальности крайне не по сердцу русским, и у нас ничего подобного не было. И хотя наши споры бывали порой очень горячи, в особенности когда обсуждались „программные вопросы“, мы всегда отлично обходились без западноевропейских формальностей. Довольно было одной абсолютной искренности, общего желания разрешить дело возможно лучше и нескрываемого отвращения ко всякому проявлению театральности». Обедали нередко прямо тут же: «…еда неизменно состояла из черного хлеба, соленых огурцов, кусочка сыра или колбасы и жидкого чая вволю». Такая скромность отражала ригористский дух самоотречения: «…социалисты должны жить так, как живет большинство рабочих»[524]. О скромности «пиршеств» «чайковцев» вспоминала Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская, направленная в Санкт-Петербург киевскими бакунистами с целью установить контакты со столичными революционерами: «Я застала их за обедом, который состоял из соленых огурцов и каравая черного хлеба. Кипел жестяной самовар. На блюдце лежало несколько кусочков сахара. Такой обед удивил меня, так как я знала, что у этих девушек есть средства, чтобы питаться более прилично»[525].
Впрочем, судя по воспоминаниям Льва Тихомирова, Кропоткин призывал к большей дисциплинированности в работе кружка, считая, что для эффективной деятельности нужна прочная организация. «Вот те и раз, – посмеивался над ним Клеменц, – выходит, что мы большие анархисты, нежели вы». «Зато я более революционер, нежели вы», – сердито парировал Петр Алексеевич[526].
В окружении новых товарищей Кропоткин занимал особое положение. И это было связано не только с его возрастом, но и с тем, что он на тот момент являлся единственным настоящим бакунистом в Большом обществе пропаганды, к тому же непосредственно знакомым с тем, как работает федералистский Интернационал и какие идеи он отстаивает. Иными словами, он оказался на самом радикальном фланге группы. Это не могло не приводить порой к острым внутренним дискуссиям. Участник кружка Шишко вспоминал об ожесточенных спорах, которые Петр Алексеевич вел с Михаилом Васильевичем Куприяновым (1854–1878) по вопросу о государстве и анархии[527]. Участники были социалистами, но по-разному представляли себе путь к новому обществу и нередко расходились и в тактике. Еще в декабре 1871 года они на специальной встрече отвергли агитацию за введение конституции в России в качестве одной из целей общества[528]. Однако уверенность в этом пункте существовала далеко не у всех. Кропоткин рассказывал, что в ходе споров в кружке об этом заговаривали снова и снова. В конце концов в начале 1874 года он заявил даже, что, если решение о такой деятельности будет принято, он готов – хотя это и противоречит его убеждениям – формально выйти из состава группы и использовать свои связи в придворных и чиновных кругах, где многие недовольные смотрели на него «как на лицо, вокруг которого группируется оппозиция», для того чтобы сплотить таких сторонников конституции[529]. Это был своего рода вызов, и, к удовольствию Петра Алексеевича, предложение это было отвергнуто. Обсуждался в кружке и вопрос о политической борьбе, но ни к какому результату дискуссии не привели. С другой стороны, «чайковцам» приходилось сдерживать желание некоторых революционеров, которым уже тогда хотелось организовать покушение на царя.
Среди российских социалистов первой половины 1870-х годов шла острая полемика между приверженцами двух направлений, двух тактик – Бакунина и Лаврова. Первого из них считали «бунтарем», второго – «пропагандистом». Бакунин и его сторонники думали, что народ уже потенциально готов к революции и следует активнее поднимать революционные бунты, чтобы эта готовность вылилась во всеобщее восстание. Лавров же со своими единомышленниками полагали, что необходимо еще длительное ведение пропаганды: первоначально – среди молодежи, учащихся, интеллигенции, а уж затем можно будет переходить к широкой агитации масс за революцию и революционные действия.
Их пути разошлись в 1872 году, когда «бакунисты» и «лавристы» не смогли договориться в эмиграции об издании совместного журнала. Органом Лаврова с 1873 года стал «Вперед!». Характеризуя отличие его линии от позиции как сторонников борьбы за политические реформы, так и анархистов, сам Лавров писал: «"Вперед!" появился с программою рабочего социализма, выставив задачу "подготовления" социальной революции в России и имея против себя врагов не только в рядах либерально-буржуазной литературы, но и в рядах русских революционеров, отчасти ставивших для России политические задачи борьбы с абсолютизмом выше принципов социализма, отчасти же проповедовавших во имя анархического социализма непосредственное обращение к революционным приемам, отрицая более или менее медленные меры "подготовителей"»[530].
Членам Большого общества пропаганды поневоле нужно было определиться, какие ориентиры для социалистического движения они выберут: с кем они – с «бакунистами» или с «лавристами». Этот вопрос обсуждался на нескольких заседаниях петербургского кружка. Было внесено предложение объединиться с изданием той или иной тенденции. Одни из членов предлагали соединить усилия с Лавровым, другие – со сторонниками Бакунина. «Я вполне и отчасти, может быть, Чарушин, и отчасти Сергей Кравчинский и Дмитрий Клеменц предпочли бы поддержать бакунистский орган или оба, но [Александра Ивановна и Любовь Ивановна] Корниловы горой стояли за социал-демократический орган ("лавристов". –