Но существовали и представления о «справедливых», «прогрессивных» и «освободительных» войнах. Это сразу же сказалось во время Франко-прусской войны 1870–1871 годов, когда марксисты сочли победу Пруссии над Францией «прогрессивной», а бакунисты, напротив, после падения режима Наполеона III призывали к защите республиканской Франции. Но уже в 1875 году Бакунин пытался отговорить итальянского анархиста Эррико Малатесту (1853–1932) от участия в Герцеговинском восстании против власти Османской империи. Он объяснял итальянскому другу, что присоединяться к подобным действиям – все равно что принимать меры в пользу чернокожих рабов на другом конце света, не обращая внимания на нищих у себя дома, как это делало британское правительство, объявляя о борьбе с работорговлей. Сражаться за справедливость следует в первую очередь там, где живешь, подчеркивал старый анархист[650].
На Бернском конгрессе федералистского Интернационала в октябре 1876 года несколько анархистов – швейцарцы Шарль Перрон (1837–1909) и Гильом, итальянец Карло Кафиеро (1846–1892), француз Элизе Реклю (1830–1905) и русский эмигрант Николай Жуковский – впервые представили манифест, в котором высказались и против Турции, и против заступившейся за сербов России. Они отказались считать войну между государствами освободительной. По словам историка анархизма Макса Неттлау, это было «первое и памятное воздержание анархистов во время большой войны». Кропоткин тогда «такой позиции еще не занял»[651].
Через Гильома Петр Алексеевич познакомился и сдружился с эмигрантом из Франции Полем Робеном (1837–1912). Участник Первого Интернационала и друг Бакунина, Робен принимал участие в организации секций Интернационала в Бельгии, в революционном движении в Швейцарии и во Франции, где был арестован в 1870 году. После освобождения он жил в лондонском районе Вульвич и зарабатывал на жизнь уроками и преподаванием французского языка в военной академии. Сторонники Маркса объявили о его изгнании из Интернационала за приверженность идеям Бакунина. В ответ Робен установил контакты с федералистским Интернационалом. В 1879 году он возвратится во Францию и возглавит школу для сирот Кемпюи, которая станет одним из примеров свободного анархистского образования. Робен оказал большое влияние на Кропоткина. Они живо обсуждали все, что произошло в Европе и конкретно в социалистическом движении после раскола Интернационала. Эти беседы убедили русского анархиста, что в Британии ему нечего делать и стоит попытаться развернуть работу на континенте[652]. Как писал позднее сам Кропоткин, ему «хотелось более живой деятельности, чем журнальная и литературная работа. С первых же дней я пробовал завязать знакомство с рабочими, и я начал с ними беседы по вопросам социализма. Но тогда (1876) английские рабочие о социализме и слышать не хотели. Дальше тред-юнионизма и кооперации они не шли. Не знаю, что я стал бы делать в Лондоне дальше, если бы мои швейцарские друзья вскоре не нашли мне постоянной работы в Швейцарии»[653].
В первый раз Петр Алексеевич отправился из Лондона на континент ненадолго, в ноябре 1876-го[654]. Гильом пригласил Кропоткина приехать, чтобы обсудить с ним весьма деликатное дело, которое вовлекало эмигранта из России в водоворот дел Интернационала. Для того чтобы понять, что именно и как произошло в тот раз, нам необходимо отвлечься и рассказать о том, чем жил и занимался федералистский Интернационал в 1876 году.
Это был год, во многом решающий для международного рабочего движения.
13 июля на конференции в Филадельфии при участии делегатов от секций из Северной Америки и Германии (полномочия из Швейцарии были присланы позднее) было принято решение о роспуске марксистского Интернационала. «Таково последнее слово централистического Интернационала, – констатировал лавровский "Вперед!". – Когда борьба партий началась в 1871 году, то едва ли кто-нибудь, взвешивая умственные и нравственные силы обеих партий, мог предположить, что в этой борьбе сойдет прежде всего со сцены партия представителей централизма»[655]. Ценное признание, пусть даже принижение «умственных и нравственных сил» противников марксизма следует оставить на совести лавристов.
Но и в федералистском Интернационале, чьи секции удерживались вместе неприятием марксистского централизма, нарастали неизбежные разногласия. Это со всей очевидностью проявилось на его Бернском конгрессе 26–29 октября 1876 года – первом после смерти Бакунина, скончавшегося в столице Швейцарии 1 июля. Делегатам из Бельгии, Испании, Нидерландов, Италии, от Юрской федерации и – косвенно – от Франции предстояло решить, что делать дальше в обстановке нараставших репрессий против рабочего движения. Секции в отдельных странах развивались крайне неравномерно. Еще недавно мощная Испанская региональная федерация, верная анархистской линии в духе Бакунина, ориентированная на создание рабочих союзов, съеживалась под ударами репрессий правительства. Число ее местных секций в 1876 году сократилось до ста двенадцати по сравнению с тремястами двадцатью в 1874-м[656]. Юрская федерация в Швейцарии объединяла несколько сотен активистов, включая французских эмигрантов. Впрочем, для страны с населением в два миллиона восемьсот тысяч это было не так уж мало! Федерация оставалась анархистской, но среди ее членов появились и реформисты. Бывший парижский коммунар и бакунист Бенуа Малон отказался от прежних революционных взглядов, выступил против насильственного, радикального свержения государства, за постепенные преобразования под давлением борьбы рабочих. Он утверждал, что можно превратить государство в чисто административный орган, который установит социальное равенство. В апреле 1876 года Малон созвал в Лугано социалистический конгресс, на который собрались его сторонники из Италии и Швейцарии[657].
Бельгийские интернационалисты во главе с Де Папом не принимали анархизма и считали, что настало время для реорганизации мирового рабочего движения и примирения фракций. После краха марксистского Интернационала они уже не боялись его централизма. Большинство бельгийских организаций «признали необходимость политической агитации, не забывая того, что эта агитация не должна быть для них конечной целью», но лишь «одним из многочисленных средств для ускорения наступления экономической и социальной эмансипации пролетариата». Вместо прежней линии на подготовку к революционному восстанию товарищи Де Папа взяли курс на создание и укрепление легальных профсоюзов, на ведение борьбы за улучшение условий труда и повышение зарплаты при одновременной идейно-пропагандистской и политической работе. Они надеялись, что это позволит подготовиться к революции в будущем[658].
В отличие от Юрской федерации, бельгийцы считали, что после революции и свержения старого государства нужно будет учредить новое, с измененными функциями. Таким новым государством, по их представлению, должен был бы стать «рабочий парламент» как федерация рабочих союзов, которые надо организовывать и расширять уже сейчас[659]. Лидер бельгийских социалистов объявил далее, что Интернационала фактически больше нет и необходимо создать международную организацию заново, созвав социалистический конгресс, на который пригласить и марксистов. Бернский конгресс принял это предложение и постановил созвать такой конгресс в 1877 году в Бельгии, в городе Генте[660].
Делегаты быстро растущей и активной Итальянской федерации Эррико Маластеста и Карло Кафиеро провозгласили на Бернском конгрессе противоположную линию. Оба они, близкие друзья Бакунина, придерживались курса на революционное восстание. Выходцы из семей богатых землевладельцев, они еще в юности пришли в социалистическое движение. В «Записках революционера» Кропоткин дает яркие портреты итальянских революционеров: «Кафиеро – возвышенный и чистый идеалист, отдавший все свое состояние общему делу и никогда не задававшийся вопросом, чем он будет жить потом; мыслитель, вечно погруженный в философские соображения…» «Малатеста – бывший студент медицины, отказавшийся от ученой профессии и от состояния ради революции: чистый идеалист, полный жара и ума. За всю свою жизнь он никогда не думал о том, будет ли у него кусок хлеба на обед и место, где переночевать сегодня… Малатесту всегда можно найти там, где борьба кипит особенно жарко: все равно – на родине или вне ее… Вечно он готов начать сызнова борьбу: постоянно он поражает тою же любовью к человечеству и тем же отсутствием ненависти к своим противникам и тюремщикам; всегда у него готовы сердечная улыбка для друзей и ласка для ребенка»[661].
На Бернском конгрессе Малатеста отстаивал непримиримо анархистскую позицию в отношении государства: для него это был паразитический нарост на теле общества, орган угнетения и эксплуатации, стремящийся любой ценой сохранить себя и свои привилегии. Поэтому, настаивал он, необходимо не только разрушить существующее государство, но и категорически не допустить образования нового, пусть даже временного или переходного. При этом Малатеста утверждал, что точно предвидеть, как будет выглядеть новое свободное общество, невозможно. Однако в его основе должны лежать иные принципы[662].
О том, каковы эти принципы, Итальянская федерация объявила на своем конгрессе во Флоренции в октябре того же года: это были принципы анархистского коммунизма. Прежде преобладающей идеей, которая разделялась большинством анархистов-бакунистов, был так называемый коллективизм. В соответствии с этой идеей в ходе революции земля, фабрики, заводы, рудники, шахты, другие средства производства, средства сообщения и обмена обращались в коллективную