Позднее, уже уехав из Бельгии, он пришел к выводу, что извне, из Швейцарии, Юрская федерация вряд ли сможет повлиять на настроения бельгийских рабочих и способствовать развитию там анархистского течения[671]. Запланированный же приезд Брусса не состоялся: тот был занят попытками восстановить подпольную работу во Франции.
4 февраля 1876 года Кропоткин отправился в Женеву, где встретился с бывшим соратником по петербургскому кружку – Клеменцем, уехавшим из России в 1874-м вместе со Степняком-Кравчинским[672]. По словам последнего, Клеменц был одним «из самых сильных умов, бывших в рядах русской революционной партии», человеком с самыми широкими знаниями, но при этом индивидуалистом. Убежденный социалист, он «постоянно жил особняком» и «всегда держался в стороне от „программных“ раздоров, так часто разделявших революционные партии на непримиримо враждебные лагеря»[673].
Но теперь ему вместе с Кропоткиным предстояло окунуться в самую гущу внутренних раздоров в Юрской федерации, причины которых до сих пор не вполне ясны для исследователей. Известно, что оба они в Женеве встречались с революционными эмигрантами из России, прежде всего – с Жуковским и другим активным бакунистом Замфиром (Земфирием Константиновичем) Арборе-Ралли (1848–1933). Они обсуждали вопрос об издании новой русской революционной газеты. Кроме того, Клеменц предложил, чтобы Женевская группа Юрской федерации подготовила издание «Социалистического словаря», в котором они также могли бы принять участие.
В это время Кропоткин весьма пристально интересовался революционными событиями, происходившими на родине. Об этом свидетельствует известный революционер-народник Лев Григорьевич Дейч (1855–1941). Их знакомство состоялось на квартире Павла Борисовича Аксельрода (1850–1928) – одного из русских эмигрантов-бакунистов. «Среднего роста, лет 35 на вид, с большой светло-русой бородой, совершенно лысый, в очках, Кропоткин нисколько не походил на революционера-анархиста. Он был чрезвычайно подвижен, говорил быстро и плавно и с первого раза производил очень благоприятное впечатление своей простотой, очевидной искренностью и добротой»[674], – вспоминал Дейч.
Зимой – летом 1877 года Дейч с Иваном Васильевичем Бохановским и Яковом Васильевичем Стефановичем, используя поддельные документы, якобы подписанные Александром II и гарантировавшие передел помещичьих земель в пользу крестьянства, сумели организовать среди крестьян Чигиринского уезда Киевской губернии подпольную крестьянскую организацию «Тайная дружина». Ее участники обязались готовиться к запланированному на октябрь вооруженному восстанию с целью захвата помещичьей земли и ее перераспределения среди крестьян. В состав дружины вступили около тысячи крестьян. Но в июне заговор был раскрыт, а к началу сентября многие его участники были арестованы. Стефанович и двое его товарищей, однако, сумели еще до суда бежать из тюрьмы[675]. Единственный удачный пример создания народниками подпольной организации среди крестьян очень интересовал Кропоткина, расспрашивавшего о чигиринских событиях Дейча и Стефановича[676].
Дейч вспоминал, что в 1870-е годы русские революционеры-эмигранты часто собирались в женевских кафе для дискуссий, обмена новостями, помощи друг другу. Председателем на этих собраниях был Степняк-Кравчинский. Туда часто приходил и Кропоткин, ставший одним из самых популярных ораторов наряду с Жуковским и идеологом национального движения Украины профессором Михаилом Петровичем Драгомановым (1841–1895)[677].
Дело, однако, осложнялось. Гильом, с которым в первую очередь поддерживал связи Кропоткин, с большим подозрением смотрел на начинания женевского кружка, опасаясь, что задуманное им издание станет конкурентом «Бюллетеня Юрской федерации». Он утверждал затем, что женевцы пытались настроить Кропоткина против его группы, которая опиралась на активистов из Юрских гор. Петр Алексеевич, наоборот, пытался примирить обе «фракции»[678].
Как сам Кропоткин объяснял позднее в письме Родену, «южане» были представлены группами в Женеве, Лозанне и Веве и были мало связаны с реальным рабочим движением. Наиболее видными лицами здесь были Жуковский, Арборе-Ралли, и французские эмигранты-коммунары Элизе Реклю, Перрон, Гюстав Лефрансе, Родольф Кан (1851–?) и Шарль-Фердинанд Гамбон (1820–1887). Петра Алексеевича смущало то, что в этой группировке состояли не только убежденные анархисты, но и деятели, проявившие склонность к другим направлениям социализма, как, например, бывший бланкист Гамбон или подозревавшийся в симпатиях к Де Папу Лефрансе[679].
С другой стороны, «северяне» Юрской федерации группировались в Невшателе, Сеньт-Имье, Шо-де-Фоне и Берне. Кропоткин счел их партией «чистой анархии, агитации в рабочей среде и действия»[680]. Из Женевы он вместе с Клеменцем направился в самое сердце Юры. Но по дороге они заехали в Веве, где Петр Алексеевич впервые лично познакомился с Элизе Реклю.
Реклю был не только активным анархистом, который пришел к безвластническим взглядам еще до знакомства с Бакуниным, другом и соратником по Интернациональному братству, Лиге мира и свободы и Первому Интернационалу, но и виднейшим географом своего времени, автором и составителем таких работ, как «Земля» (в 2 томах), «История ручья», «Земные явления» (в 2 томах), «История горы», «Новая универсальная география» (в 19 томах) и «Земля и люди» (в 6 томах). География, в представлении Реклю, была своего рода комплексной, целостной наукой о человеке, окружающей его среде, обществе, образе жизни, истории и нравах. Реклю по справедливости считают одним из «отцов» социальной экологии.
Такой подход к географии был близок и Кропоткину. Впоследствии оказалось, что и представления обоих теоретиков об анархистском обществе, пути к нему, о роли эволюции и революции в истории, о пагубности существующей индустриально-капиталистической цивилизации с ее гигантскими отчуждающими фабриками и загрязненными, обезличенными городами тоже сходятся и, по всей видимости, здесь можно говорить о сильном влиянии Реклю на Кропоткина[681].
Элизе Реклю оказал Петру Алексеевичу неоценимую помощь, которая дала тому возможность остаться в Швейцарии и зарабатывать себе на жизнь. Реклю представил Кропоткина местному Географическому обществу, что дало возможность собирать материалы и заниматься научной работой. Это было весьма своевременно. Лев Дейч вспоминал, что в это время Кропоткин жил «довольно скромно, занимая от хозяйки одну меблированную комнату (он был тогда холостым человеком), столовался в той же дешевой кухмистерской, как и другие несемейные эмигранты, и одевался не лучше, "если не хуже", любого европейского рабочего»[682]. При этом свободного времени, необходимого для постоянной работы ради стабильного заработка, у него практически не было: он был весь поглощен работой ради анархистского движения. Лишь гонорары за переводы и научные публикации давали возможность раздобыть деньги на жизнь: «Кропоткин всегда был завален работой: писал для разных ученых органов, переводил для наших ежемесячных журналов с иностранных языков, которых знал множество; но более всего времени отнимали у него, кроме издаваемого им французского листка, частые выступления на анархических собраниях»[683].
Да и труд по изданию анархистской литературы занимал неимоверно много времени. Позднее, в декабре 1878 года Петр Алексеевич писал: «Бывают дни, что я ухожу с утра и возвращаюсь только к двум часам ночи. И сегодня – так. Теперь уже, верно, третий час ночи… а я только что вернулся»[684].
Реклю Кропоткину понравился. Можно даже сказать, что эти два ученых и анархиста нашли друг друга как товарищи и единомышленники. «Великий географ Элизе Реклю, типичный пуританин в своих манерах и в жизни, а с интеллектуальной точки зрения – французский философ-энциклопедист XVIII века; вдохновитель других, который никогда не управлял и никогда не будет управлять никем; анархист, у которого анархизм является выводом из широкого и основательного изучения форм жизни человечества во всех климатах и на всех ступенях цивилизации, чьи книги считаются в числе лучших произведений XIX века и чей стиль поражает красотой и волнует ум и совесть», – в таких словах отзывался Кропоткин о друге в своих «Записках революционера»[685].
11 февраля Кропоткин и Клеменц в Невшателе. Они застают усталого от бешеной агитации Гильома и знакомятся с возвратившимся из Франции Бруссом, который рассказал о подъеме движения в этой стране. Этот «молодой доктор, необыкновенно живого ума, шумный, едкий и живой, готовый развить любую идею с геометрической последовательностью до крайних ее пределов», позднее перешел в ряды реформистских социалистов. Но в те годы он был еще самым убежденным анархистом, чья «критика государства и государственных учреждений отличалась особой едкостью и силой»[686]. Наконец 16 февраля оба русских революционера прибыли в Шо-де-Фон – центр часового производства в Юрских горах.
Сам город Кропоткину показался неуютным. Шо-де-Фон «лежит на высоком плоскогорье, совершенно лишенном растительности, и открыт для пронизывающего ветра, дующего здесь зимой. Снег здесь выпадает такой же глубокий, как в Москве, а тает и падает он снова так же часто, как в Петербурге». Сразу же по приезде эмигрант с головой окунулся в революционную работу: это была жизнь регулярных сходок и собраний, распространения афиш и плакатов, еженедельных заседаний секций с обсуждением самых разных вопросов и пропаганды анархизма на собраниях политических противников