Участники конгресса в Сент-Имье снова вышли на демонстрацию под красным знаменем, на сей раз полные решимости защищать его даже с оружием в руках. «На одной из площадей, по которым мы должны были пройти, – вспоминал Кропоткин, – расположился полицейский отряд, чтобы остановить нашу процессию, а в соседнем поле взвод милиции упражнялся в учебной стрельбе. Мы хорошо слышали выстрелы стрелков, когда проходили по улицам города. Но когда наша процессия появилась под звуки военной музыки на площади и было ясно, что полицейское вмешательство вызовет серьезное кровопролитие, то нам предоставили возможность спокойно идти. Мы, таким образом, беспрепятственно дошли до залы, где и состоялся наш митинг»[708].
Впрочем, Джеймс Гильом утверждал позднее, что Петр Алексеевич несколько драматизировал события: воскресные стрельбы ополчения не были специально приурочены к этой демонстрации, но являлись обычными для швейцарских городов тех лет[709]. Но так ли или нет, – звуки выстрелов пробуждали бойца в нашем «пропагандисте действием»…
По завершении демонстрации дебаты на конгрессе были продолжены и завершились крупным митингом, собравшим сотни людей.
А песня «Красное знамя» стала знаменитой в анархистском и социалистическом движении последних десятилетий XIX века. Она распространилась во Франции, Бельгии, Польше… Польский вариант был, в свою очередь, переведен на русский язык социал-демократом Глебом Кржижановским, и этот «Красный флаг» превратился в одну из известных песен российского революционного движения. Оригинал Брусса в Западной Европе был позабыт. Возможно, потому, что анархисты перестали пользоваться знаменем красного цвета – его сменил черный флаг…
Конгресс в Сент-Имье, провозгласивший программу анархистского коллективизма, обсудил, помимо организационных, такие вопросы, как формирование объединений рабочих по профессиям и участие во всемирном конгрессе в Генте, на который должны были собраться социалисты всех направлений. Среди участников преобладало скептическое отношение к социал-демократическим партиям, но ради международной солидарности было решено направить делегацию на этот форум[710].
А через несколько дней после конгресса в Сент-Имье, 16 августа, в Берне открывался процесс над участниками событий 18 марта. По обвинению в «драке, использовании опасных для жизни инструментов и сопротивлении» под суд были отданы двадцать девять человек. Кропоткин не был в их числе, он присутствовал среди публики; Швицгебель и Шпихигер выступали в качестве свидетелей. Обвиняемые отказались принести клятву и прибегать к услугам адвокатов: они защищали себя сами, вели себя смело и резко. Называли себя жертвами произвола властей. Они признались и в участии в манифестации, и в том, что нанесли ранения полицейским. Подытоживая позицию обвиняемых, телеграфист из Лозанны Бюаш заявил: мы не собираемся оправдываться перед теми, кто представляет силу закона, и обращаемся к народу, который отнюдь не выказал враждебности в отношении манифестации; юридические меры несовместимы с либертарным порядком вещей, и обвиняемые полагаются на народное сознание, которое было продемонстрировано как в Берне, так и в Сент-Имье!
Обвиняемым удалось добиться симпатий среди общественности. И дело закончилось сравнительно мягкими приговорами: два человека получили по шестьдесят дней тюремного заключения, двенадцать обвиняемых – по сорок дней, пятеро – по тридцать дней и шестеро – десять дней заключения. Кроме того, они должны были заплатить судебные издержки и компенсацию раненым жандармам – всего более тысячи франков[711].
В самом конце августа на квартире Кропоткина в Шо-де-Фоне, в доме № 11 по улице Прогресса прошло тайное мероприятие… Это был конгресс по созданию Французской федерации. Петр Алексеевич был избран секретарем-корреспондентом ее бюро[712]. В этом подпольном собрании принимали участие представители французских секций, а также Брусс, Малатеста, испанец Хосе Гарсиа Виньяс (1848–1931) и другие члены Интернационала[713]. Учредив федерацию на основе анархо-коллективистских принципов, конгресс рекомендовал, наряду с устной и печатной агитацией, использовать методы «пропаганды действием»[714].
А с 6 по 8 сентября 1877 года в бельгийском городе Вервье собрался уже конгресс всего федералистского Интернационала. Конгресс, которому суждено было стать последним. Кропоткин представлял на нем нелегальные организации русских анархистов, Гильом – Юрскую федерацию, Монтель и Брусс – Французскую, Коста и Раньери Паоло Мартини (1852–1915) – Итальянскую, Ринке и Вернер, пришедшие пешком из Берна, – секции немецко-швейцарских и немецких рабочих, Хосе Гарсиа Виньяс («Родригес») и Томас Гонсалес Мораго («Мендоса»;?–1885) – Испанскую федерацию. Косвенным образом были представлены группы из Греции, Египта, Уругвая. Бельгийская федерация, уже прекратившая сотрудничество в Интернационале, не прислала официальных делегатов. От этой страны присутствовали члены Федерации секций долины Везера во главе с ткачом Жераром Жеромбу (1848–1925). Кропоткину было поручено вести протокол заседаний, проходивших в помещениях, которые занимала секция Интернационала в доме № 23, в большом зале двора Соваж на площади Мучеников[715].
Гильом зачитал отчет Федерального бюро. В принятых резолюциях делегаты заявили, что предстоящая социальная революция должна не просто изменить политические институты, она будет носить глубинный, экономический характер и изменит всю структуру общества. Как только она начнется, следует приложить все силы для того, чтобы пропагандировать ее по всему миру и распространить на все страны. Как и на предыдущих конгрессах Интернационала, было подтверждено решение о том, что никакой справедливости и никакого равенства не может быть без обобществления собственности. Участники конгресса вновь заявили, что для них нет никакой разницы между политическими партиями, будь они буржуазными или социалистическими, – всех их необходимо разрушить и ориентировать трудящихся на революционный социализм и создание объединений работников по профессиям с прицелом на уничтожение системы наемного труда в будущем. По предложению Жеромбу, была принята резолюция солидарности «с Беневенто, Берном и Санкт-Петербургом»…
Но основным спорным вопросом оказалось участие во всемирном социалистическом конгрессе в Генте. Делегаты не выступили против, но высказали свои опасения. Они постановили, что рабочим союзам не следует заключать «пакты солидарности» с группами и объединениями, которые придерживаются иных, чем они, основополагающих принципов. Функции Федерального бюро Интернационала были доверены Федерации секций долины Везера, а следующий, X конгресс, предлагалось собрать в 1878 году в Швейцарии[716]. Но он так и не состоялся…
Конгресс в Генте, заседавший с 9 по 15 сентября 1877 года, как и следовало ожидать, закончился тем, что анархисты (Кропоткин-«Левашов», Гильом, «Родригес», «Мендоса», Брусс, Монтель, Жеромбу, Коста, Мартини, Ринке и Вернер) и социалисты (Дезире Брисме, Де Пап, Вильгельм Либкнехт, Лео Франкель, Джон Хейлс, Герман Гройлих) не смогли договориться. Отныне и окончательно пути обоих течений разошлись. Но Кропоткину не пришлось дожидаться завершения работы форума.
Бельгийская полиция быстро узнала, кто такой Левашов, и получила приказ арестовать его «за нарушение полицейских постановлений». Формальный предлог для ареста был очень прост: Кропоткин записался в гостинице вымышленным именем. Над ним нависла угроза возвращения туда, откуда с такими сложностями был совершен блестящий побег: «Мои бельгийские друзья предупредили меня. Они утверждали, что клерикальное министерство, находившееся у власти, способно выдать меня России, и настаивали на том, чтобы я немедленно оставил конгресс. Друзья не позволили мне даже возвратиться с одного большого митинга в гостиницу»[717].
В действительности, как уверяют биографы Кропоткина Джордж Вудкок и Иван Авакумович, бельгийская полиция не имела намерения арестовывать беглеца из России, а предупреждение исходило от бельгийского социалиста Денишера, который упоминал о действиях царских шпионов[718]. Так или иначе, было решено, что «Левашов» должен исчезнуть из Бельгии. Группа рабочих сопроводила Кропоткина к одному из социал-демократов, где он смог спокойно переночевать и 11 сентября направиться в Антверпен, откуда с одним легким саквояжем отплыл в Англию.
Прибыв в Лондон, Кропоткин воспользовался гостеприимством Робена. На сей раз он провел в британской столице несколько недель, посвятив их чтению и научной работе. В читальном зале Британского музея Петр Алексеевич начал изучать историю Великой Французской революции. Таковы были первые шаги Кропоткина как историка – еще одна грань его энциклопедического таланта. За последующие три с лишним десятилетия он написал целый ряд статей, посвященных этому великому поворотному пункту в развитии современной цивилизации. Венцом долгих раздумий и изучения многочисленных первоисточников и научных работ стала его фундаментальная книга «Великая Французская революция. 1789–1793», впервые увидевшая свет в 1909 году.
Главной заслугой Кропоткина в исследовании революции во Франции стоит, безусловно, считать четкий и ясный анализ движущих сил и интересов этого грандиозного социального переворота. Ему удалось показать противоречие между революцией, которую совершали буржуазия и либеральное дворянство, и революцией народных масс, далеко выходившей за собственно буржуазные рамки. Особенно интересовали Кропоткина самоуправленческие начала, чьим воплощением выступали секции и коммуны, а также эгалитарные тенденции к социализации собственности, проявлявшиеся как в предложениях и проектах отдельных деятелей, так и в стихийных действиях масс. Большое место он уделяет критике якобинской диктатуры и ее п