[791]. На другую американскую социалистку Элизабет Гарли Флинн обращение Кропоткина к молодежи подействовало как стимул к борьбе. Она почувствовала, что автор как будто «говорил с нами там, в нашей убогой нищей квартире в Бронксе»[792].
Не ограничиваясь печатной агитацией, Петр Алексеевич продолжал активно выступать на рабочих митингах и собраниях. «18 марта [1879 года] со стороны международной ассоциации, при участии большой массы любопытствующих, праздновалась годовщина Коммуны и при этом со всех сторон выражалась надежда на ее скорое возрождение. Был зачитан адрес испанских революционных социалистов, который также восхвалял Коммуну. Во всех этих собраниях самое выдающееся участие принимает упомянутый Левашов, который, согласно установленным фактам, идентичен нигилисту-князю Кропоткину», – отмечалось, например, в докладе германской тайной полиции[793]. О периодически проходящих в Швейцарии митингах, на которых выступали Кропоткин и Жуковский, сообщалось и в немецком полицейском отчете в декабре того же года[794].
12 октября в Шо-де-Фоне прошло общее собрание представителей Юрской федерации. Над зданием, где проходили заседания, развевалось красное знамя. Председателем собрания избрали Шпихигера, секретарями – Швицгебеля и художника Гюстава Жаннере (1847–1927). Выступивший перед участниками собрания Кропоткин заявил, что анархистское движение живо и действует. Он еще раз призвал вести упорную борьбу против концентрации власти в руках государства, за децентрализацию и ликвидацию любой власти человека над человеком. Анархистский идеал, подчеркнул оратор, – самый прекрасный из всех, когда-либо рожденных человечеством[795].
В декабре Петр Алексеевич отправился в новый пропагандистский тур. Выступая в Лозанне, Женеве и Веве, он подверг резкой критике проект швейцарского фабричного закона, который был вынесен на референдум. Анархист объяснял, что фабричное законодательство не в состоянии действительно защитить рабочих от эксплуатации, поскольку капиталистическое общество всегда состоит из паразитов, пользующихся плодами чужого труда, и тех, кто вынужден на них работать, – из эксплуататоров и эксплуатируемых, и первые пишут законы для вторых. Поэтому работники должны объединиться и вместе противостоять эксплуататорам, а не возлагать надежды на их законы[796].
1880-й стал для Кропоткина и его товарищей еще одним годом лихорадочной активности. Стачка граверов и часовщиков Шо-де-Фона, сгруппировавшихся вокруг «кассы сопротивления», которая была создана некогда при поддержке Юрской федерации, вдохнула надежды на новую волну рабочего движения. Стали возникать новые профессиональные объединения трудящихся. Тем настойчивее и энергичнее анархисты старались распространять свою агитацию.
9 января 1880 года власти Женевы распорядились о высылке Кропоткина из Женевского кантона (это решение было официально отменено после протестов 23 августа того же года)[797]. В это же время в печати разных стран появляются статьи с ложными обвинениями Кропоткина в подготовке покушения на Александра II. Так, в 1880 году «русская печать цитировала венскую газету „Abendpost“, которая сообщила, что подробный план Зимнего дворца был найден германской полицией у проживающего в Женеве князя Кропоткина»[798], – пишет историк Юлия Софронова, упоминая публикацию в газете «Петербургский листок» от 16 февраля 1880 года. Никаких оснований эти «новости» не имели. Да и вряд ли германская полиция могла себе позволить столь беспрепятственно обыскивать дома и квартиры иностранцев, проживавших на территории Швейцарии.
О причинах появления таких «новостей» отлично сказал Степняк-Кравчинский: «В заграничной печати Кропоткина до сих пор продолжают иногда называть главою и руководителем русского революционного движения. Одно время такое представление было всеобщим. Обыкновенная публика, черпающая свои понятия о заговорах из лубочных романов, не может вообразить себе заговорщического движения без подпольного диктатора и, не зная никого из людей, действующих в России, естественно, хватается за первое выдающееся имя, – конечно, среди эмигрантов»[799].
В это трудное время поддержку Кропоткину оказал Элизе Реклю, который пригласил его приехать к нему в Кларан (кантон Во), чтобы помочь в составлении тома по географии Азиатской России. Петр Алексеевич принял это предложение, тем более что его жена была нездорова и «врачи велели ей немедленно оставить Женеву с ее холодными ветрами». Весной супруги перебрались в Кларан. «Мы поселились под Клараном, в маленьком домике, с видом на голубые воды Лемана и на белоснежную вершину Дан-дю-Миди, – вспоминал Кропоткин. – Под окнами журчала речка, превращавшаяся после дождей в ревущий поток, ворочавший громадные камни и вырывавший новые русла. Против нас, на склоне горы, виднелся старый замок Шатлар…»[800]
Оставаясь в Кларане, Петр Алексеевич совмещал работу над географическими материалами с написанием статей для газеты Le Révolté, к сотрудничеству в которой привлек и Реклю. Он находился в постоянном контакте со швейцарскими рабочими и рабочими-эмигрантами. Не забывали «юрцы» и о международной солидарности. Кропоткин передал пять тысяч франков в поддержку издания газеты Freiheit («Свобода»), которую начал выпускать все более склонявшийся к анархизму немецкий социалист Йоганн Мост (1846–1906)[801]. А 29 ноября Петр Алексеевич, вместе с Жуковским и Верой Засулич, принял участие в крупном митинге в Женеве по случаю пятидесятилетия Польского восстания 1830 года, на который собралось около пятисот человек из разных стран[802].
9 и 10 октября Юрская федерация собрала свой конгресс в Шо-де-Фоне. В «часовую столицу» Швейцарии приехали делегаты из Сонвилье, Сент-Имье, Невшателя, Поррентрюи, Фрибура, Женевы, Лозанны, Шо-де-Фона и округа Куртелари. Собрались самые видные активисты движения: Кропоткин, Реклю, Кафиеро, Швицгебель, Шпихигер, Пэнди… Главной темой для дискуссий стал вопрос о программе, который обсуждался «юрцами» уже на протяжении нескольких лет[803].
Как вспоминал позднее Кропоткин, Женевская секция федерации вместе с Элизе Реклю планировала добиться от конгресса признания анархистского коммунизма как цели анархистской борьбы. Предложение было выработано после долгих дискуссий между ним, Герцигом и Дюмартре. Петр Алексеевич написал Реклю и Кафиеро, попросив их поддержать эту идею, и те откликнулись с энтузиазмом[804].
Швицгебель предложил конгрессу свою «Социалистическую программу», которая была основана на идеях старого коллективистского анархизма. Но Кропоткин, Реклю, Кафиеро и другие делегаты раскритиковали ее, доказывая необходимость принятия анархистского, безгосударственного коммунизма. Доводы Кафиеро были опубликованы затем в виде статьи «Коммунизм и анархия» в Le Révolté в номерах с 13 по 27 ноября 1880 года[805].
Докладчик провозгласил соединение принципов коммунизма (экономического равенства) и анархии (свободы человека), поскольку они, заявил он, логически взаимосвязаны, дополняют друг друга и вытекают друг из друга. Это два условия, совершенно необходимые для настоящей социальной революции. «Мы хотим свободы, то есть анархии, и равенства, то есть коммунизма», – провозгласил итальянский революционер. Ведь анархия – это отрицание любой власти, любого авторитета, любого государства, и она не допустит восстановления власти после революции. Место государства займут «полная и безраздельная свобода индивида, который, свободно и руководствуясь исключительно своими нуждами, вкусами и симпатиями, соединяется с другими индивидами в группу или ассоциацию». «Такие ассоциации смогут затем свободно федеративно соединяться друг с другом в коммуну или квартал, те – в регион, регионы – в страну, а страны – в человечество». Коммунизм же – это «завладение, от имени всего человечества, всем богатством, имеющимся на Земном шаре. В будущем обществе коммунизм станет пользованием всем имеющимся богатством всеми людьми и в соответствии с принципом: "От каждого по его способностям, каждому по его потребностям", то есть: "От каждого и каждому по его воле"»[806]. Экономически это возможно и даже необходимо, ибо при современной форме организации производства невозможно отделить результат труда одного человека от того, что было сделано другими и даже предшествующими поколениями!
Кафиеро полностью отверг идеи как революционной власти авторитарных коммунистов, так и групповой собственности коллективистов: «Хорошеньким делом было бы разрушить государство, чтобы заменить его множеством маленьких государств!»[807] Нет, все имеющееся богатство должно принадлежать всему народу в целом.
Для Кропоткина конгресс в Шо-де-Фоне стал настоящим звездным часом. Он произнес блестящую речь, в которой убедительно и ясно продемонстрировал различия между анархистским, либертарным социализмом и социализмом реформистским, демократическим и умеренным[808]. В докладе «Анархистская идея с точки зрения ее практической реализации» он провозгласил принцип обобществления собственности на средства и продукты человеческого труда и на добровольной федерации вольных самоуправляющихся коммун, получив поддержку большинств