[836]. Ораторы, среди которых особенно выделялись Малатеста, знаменитая французская анархистка Луиза Мишель (1830–1905) и делегат из Северной Америки, анархистка Мэри Леконт, «говорили иногда с такой яростью, что даже многие члены пропагандистских клубов, привыкшие к подобным речам на их собственных собраниях, перепугались и покинули заседание»[837].
Не менее различными, чем сами собравшиеся, были те представления, которые они собирались отстаивать на конгрессе. Испанцы настаивали, что Интернационал продолжает существовать и необходимо лишь оживить и активизировать его. Об идеях Кропоткина и Малатесты на сей счет мы уже упоминали. Существовала и тенденция к тому, чтобы создать фактически новую международную организацию, пусть даже под старым названием.
Заседания проходили с 14 по 19 июля. Испанские делегаты предложили, чтобы право голоса было предоставлено только федерациям, но в конце концов участники договорились о том, что голосовать на конгрессе по процедурным вопросам смогут присутствующие делегаты, а все остальные подлежат утверждению со стороны представленных организаций. Фактически съезд отказался от принятия решений, обязательных для выполнения на местах, ограничившись определением «общей линии». Вопросы, связанные с созданием тайных или иных организаций, необходимых для торжества революции, были предоставлены инициативе отдельных групп[838].
Делегаты из различных стран рассказали о состоянии и перспективе революционного движения, по-разному расставляя акценты. 15 июля начались содержательные дискуссии о программе, тактике и форме организации. Малатеста выступил с предложением реорганизовать МАТ на основе двойной структуры – массовой организации и тайных «групп действия», которые также могли бы объединяться в федерации и ориентироваться на силовые действия. Испанец Фигерас подчеркнул важность профсоюзной работы и уточнил, что в рамках рабочих ассоциаций по профессиям в его стране уже действуют тайные боевые группы. Со своей стороны, итальянец Саверио Мерлино (1856–1930) возражал против ориентации на профсоюзную деятельность и экономическую борьбу. Социальный вопрос не сводится к рабочему вопросу, заявил он, к тому же в Италии многие группы состоят не из рабочих, а из студентов и интеллигенции. Мерлино предложил переименовать международную организацию в «Интернациональную социалистическую революционную ассоциацию» и принимать в нее тех, кто согласен с принципом «пропаганды действием». Кроме того, он выступил против определения анархистского коммунизма в качестве цели, утверждая, что цель определится в ходе самой борьбы. В противовес ему Кропоткин настаивал на том, чтобы заранее сформулировать и выдвинуть анархистскую революционную программу, что позволит трудящимся с самого начала революции перейти к обобществлению собственности и самоуправлению в коммунах. Для этого и необходима уже сейчас мощная организация трудящихся, убеждал он[839].
Петр Алексеевич подчеркнул, что агитация должна направляться не на тех, кто уже является анархистом, а на тех, кто проявляет интерес к движению, и здесь большую роль могут сыграть газеты и брошюры. Мнение о том, что профессиональным союзам в ходе революции предстоит захватить в свои руки средства производства, поддержал и делегат от строителей Барселоны.
Делегат от Юрской федерации заявил, что групп и федераций в отдельных странах недостаточно – необходимо объединить угнетенных всего мира в международный союз автономных групп, ассоциаций и профсоюзов. При этом каждая группа могла бы организоваться и строиться по своему усмотрению; для вступления в интернациональное объединение достаточно было бы признания необходимости свержения существующего строя. Представитель федерации подчеркнул недопустимость любого участия в политике, заявил о значении забастовок как средства борьбы, которому следует пытаться придать революционный характер. Как он, так и Кропоткин высказались за усиление пропагандистской работы среди крестьян, издание соответствующих брошюр и листовок. Это, по их мнению, должно было позволить избежать тех проблем во взаимоотношениях революционных рабочих с крестьянами, какие проявились во время Парижской коммуны[840].
Подводя итоги дискуссии, Малатеста предложил, чтобы в международное объединение входили все группы, которые разделяют ее принципы, сохраняя при этом собственные организационные структуры. Он высказался также за принятие идеи анархистского коммунизма. В конце концов большинство делегатов (кроме Мерлино) проголосовали за сохранение названия Первого Интернационала – Международная ассоциация трудящихся. Вопрос о структуре международной организации обсуждался на заседании 17 июля. Специально созданная комиссия предложила учредить корреспондентское бюро для связи между группами, входящими в Интернационал. Многие французские делегаты возражали, опасаясь концентрации полномочий в руках нового органа. Но Кропоткин пояснил, что речь идет только о своего рода «почтовом ящике» для обмена информацией, поскольку сотни групп из разных стран просто погрязнут в переписке, если будут поддерживать исключительно прямые контакты друг с другом. В итоге большинство делегатов поддержали создание такого бюро, и 19 июля оно было избрано в составе Малатесты, немецкого эмигранта Йоханна Себастиана Трунка (1850–1933) из социал-демократического клуба трудящихся на Роуз-стрит (позднее анархиста) и Николая Чайковского из лондонского «Славянского клуба». Бюро должно было размещаться в помещениях клуба на Роуз-стрит в Лондоне. При этом оговаривалось, что группы будут поддерживать друг с другом и прямые контакты[841].
Делегаты одобрили сделанное от имени комиссии предложение Малатесты о том, что в международную организацию могут входить любые группы, разделяющие ее принципы. При обсуждении ее структуры Кропоткин попытался добиться решения о проведении регулярных конгрессов, как это было в Первом Интернационале. Но большинству участников это не понравилось: им претила чересчур жесткая, по их мнению, организация. В результате было решено предоставить проведение следующего конгресса инициативе групп и федераций, входящих в международную ассоциацию[842].
Лондонский конгресс формально восстановил Интернационал. Более того, он подтвердил принципы и «федеративный пакт» МАТ, принятые на Женевском конгрессе 1866 года, с поправками, внесенными в 1873-м. Была добавлена лишь одна оговорка: упоминание «нравственности» в уставе («Интернационал и все входящие в него общества и лица принимают истину, нравственность и справедливость основой своих отношений к людям») следует понимать не в смысле принятия буржуазной морали, а как констатацию «безнравственности» существующего общества. Подлинная нравственность утвердится лишь после того, как старое общество будет уничтожено «всеми доступными средствами». Провозглашался также отказ от парламентской политики в любой форме.
Обсуждению подпольной революционной работы были посвящены дискуссии последнего дня заседаний конгресса, 19 июля. Многие участники находились под впечатлением недавнего успешного покушения на русского царя. В такой атмосфере американец Эдвард Натан-Ганц поставил вопрос о необходимости «изучения химических и электрических наук» – иными словами, об изготовлении бомб и взрывчатых веществ и обучению обращения с ними. Он призвал «социальных революционеров» научиться этому делу, а также пройти военную подготовку в целом. Иными словами, речь шла о том, чтобы анархисты перешли к более широкому использованию методов покушений в отношении власть имущих[843]. В том же духе – и даже еще более резко – высказался бельгиец Серро, приравнявший покушения и взрывы к «пропаганде действием» и почти истерически восхвалявший насилие.
Кропоткин не был принципиальным противником таких методов, как покушения, и даже нередко оправдывал их, но считал подобные действия и акты скорее чем-то второстепенным и индивидуальным. В статьях, посвященных «бунтарскому духу», которые были им написаны до конгресса, Кропоткин фактически выражал неприятие одержимости бомбометанием[844].
Выступая в дебатах на конгрессе, Петр Алексеевич подчеркнул, что изучение химии и электрического дела – вообще не такое легкое занятие, и знаний в этой сфере не получить в ходе нескольких уроков или чтения инструкций. Революционные группы не должны превращаться в кружки по изучению химии, и, если взрывчатые вещества необходимы, их должны изготовлять те, кто работает на химических фабриках. Что же касается обучения военному делу, то для революции важна не военная подготовка, а революционный энтузиазм масс[845]. Особое раздражение у Петра Алексеевича вызывал Серро, которому он не доверял – и, как выяснилось, не напрасно! Известно, что Кропоткин назвал проекты резолюций, предложенных Серро, «ужасными» и отказался предоставить ему адреса зарубежных анархистов[846]. Как выяснилось, тот оказался полицейским провокатором.
Тем не менее большинство делегатов в той или иной степени разделяли энтузиазм в отношении использования методов того, что мы назвали бы сегодня «городской партизанской войной». Немецкий участник Бальтазар Хон (1850–1937) предложил даже публиковать инструкции по изготовлению взрывчатки и бомб в революционной прессе[847]. И это действительно стало делаться в последующие годы, а Йоганн Мост даже выпустил целую книжку под названием «Наука революционной войны».