Nature и Географического общества и о ситуации в России для Newcastle Chronicle и The Fortnightly Review.
Помимо климата и денежных проблем, Кропоткин страдал от отсутствия возможностей для непосредственной революционной работы – это так контрастировало с положением в Швейцарии, где, несмотря даже на спад движения, он был погружен в лихорадочную жизнь собраний, митингов, издательской работы и агитации. Круг общения Петра Алексеевича оказался весьма ограниченным: заграничный представитель «Народной воли» Лев Гартман (1850–1908), Чайковский, будущие британские анархисты Китц, Лейн и Амброуз Баркер (1859–1953) и немецкие революционные эмигранты. Контактировал Кропоткин и с деятелями, не принадлежавшими к среде анархистов и революционеров: швейцарцем Германом Юнгом (1830–1901), британским социал-демократом Генри Гайндманом (1842–1921). «Когда он пришел к нам домой, – писал о нем Гайндман, – я был сразу же пленен очарованием его манеры и искренней честностью его тона. Его облик показался мне отвечающим моим представлениям о типичном русском: широкое, привлекательное лицо, несмотря на его неправильные черты и нос калмыцкого типа, слегка причесанные длинные волосы, густые борода и усы». Англичанин тщетно пытался убедить собеседника в правильности марксистских идей, но тот остался непоколебим[860].
Гайндман познакомил Петра Алексеевича с Джеймсом Ноулзом (1831–1908), редактором авторитетного научно-популярного журнала Nineteenth Century («Девятнадцатое столетие»), в котором позднее вышли многие известные работы Кропоткина. Это стало началом длительного сотрудничества и дружбы.
«Год, прожитый нами тогда в Лондоне, – вспоминал Кропоткин, – был настоящим годом ссылки. Для сторонника крайних социалистических взглядов не было атмосферы, чтобы жить»[861]. Анархистского движения в стране не было, и даже социал-демократия была крайне немногочисленной. Профсоюзы относились к социализму враждебно. Поэтому агитация, которую Петр Алексеевич вел тогда в Британии, вращалась в основном вокруг ситуации в России. Вместе с Чайковским он поддерживал пропаганду среди рабочих, выступал в радикальных клубах, где собиралось едва ли более десятка человек, помогал в сборе средств в помощь русским революционерам. Летом 1882 года Кропоткин произнес «на ломаном английском языке» речь на ежегодном собрании шахтеров в Дареме. В Ньюкасле, Глазго и Эдинбурге он читал лекции о революционном движении в России, и там его «принимали с большим энтузиазмом. Толпы работников восторженно кричали на улице, после лекции, „ура“ в честь нигилистов»[862].
В декабре 1881 – январе 1882 года Кропоткин переписывался с Верой Засулич и Петром Лавровым, обсуждая организацию сбора средств в пользу «Красного креста Народной воли» – организации, оказывавшей материальную помощь заключенным и ссыльным революционерам в России. В этой переписке Кропоткин ведет себя как настоящий политтехнолог, давая советы своим друзьям. Очень точно зная политические настроения в различных европейских странах, он рекомендовал хотя бы формально отделить политический «Красный крест» от «Народной воли». Эта организация известна в Европе в основном покушениями на императора. Далеко не многие англичане и швейцарцы будут готовы помогать деньгами террористам. «Швейцарское правительство не потерпит сборов для «Народной воли». ‹…› Во Франции – другое дело, но англичанин не даст ни гроша, если будет думать, что его деньги пойдут на убийство, а это подозрение всегда явится, когда газеты скажут, что это на Кр[асный] крест террористической партии»[863], – писал он Лаврову.
Более того, для каждой страны следует писать отдельное обращение, которое соответствовало бы сложившимся политическим настроениям. Следовало начинать кампанию с публикации объявлений во ВСЕХ газетах, а затем – переходить к лекциям[864]. Но, даже если к его рекомендациям не прислушались бы, Кропоткин был готов помогать русским политзаключенным: «Я со своей стороны, без всяких официальных полномочий, буду работать со всею энергиею для сбора пожертвований»[865].
Сказано – сделано! На своих лекциях в Британии Кропоткин собирал средства в пользу «Красного креста», организованного «Народной волей». Ну и, конечно же, он оказывал информационную поддержку, печатая объявления и статьи о деятельности народовольческого «Красного креста» в различных газетах[866]. Сильно озабоченные этой агитацией, царские власти прислали в Лондон агента, который пытался встретиться с Кропоткиным, но Петр Алексеевич велел сказать ему, что скинет его с лестницы, если тот появится[867].
По воспоминаниям британского социалиста Эрнеста Белфорта Бакса (1854–1926), который летом 1882 года ездил вместе с Кропоткиным из Кройдона в Летерхед в графстве Суррей, анархист уже тогда высказывал идеи преодоления индустриальной централизации производства в будущем обществе, которое он позднее развил в труде «Поля, фабрики и мастерские». Концентрация промышленности, сказал он собеседнику, соответствовала веку пара, но внедрение электричества вызовет обратный процесс, возродив, вопреки мнению марксистов, мелкое и индивидуальное производство[868].
Оторванный от британского рабочего движения с его проблемами, Кропоткин продолжает самым активным образом участвовать в международном анархистском движении. Отслеживавшая деятельность революционеров по всей Европе германская политическая полиция констатировала в январе 1882 года, что «престиж Кропоткина среди его товарищей, по соответствующим сообщениям, с каждым днем возрастает, и его совету повсюду следуют»[869]. Была предпринята попытка реорганизовать корреспондентское бюро, которое было создано по решению Лондонского конгресса 1881 года. В него избрали Кропоткина, немецкого анархиста Карла Шнайдта (1854–1945) и, в качестве почетного председателя, Малатесту. Бюро направляло эмиссаров в Женеву, Париж, Брюссель и другие города. На проведенном общем собрании его члены отчитались об успешной работе и неплохих денежных сборах, особенно в США. «Самой влиятельной и престижной личностью» в этой ассоциации германская полиция в июне 1882 года назвала «русского князя Кропоткина»[870].
19 марта 1882 года в Лондоне анархистам удалось провести собрание, на которое пришло около двухсот человек. Петр Алексеевич говорил о перспективах революции в мире и снова призывал к созданию тайной организации и самодисциплине[871]. Он не оставлял надежд реорганизовать движение.
В июне Кропоткин направил послание конгрессу Юрской федерации в Лозанне, в котором высказался о причинах неудач предыдущих революций и тактики анархистов. Причины поражения предыдущих революционных попыток, включая Парижскую коммуну, анархист видел в том, что не были предприняты немедленные меры для улучшения положения людей труда, включая экспроприацию средств производства, жилья и продовольствия и справедливое распределение наличных запасов. Что касается тактики, он предостерегал от иллюзии, что можно привлечь больше сторонников с помощью умеренности позиции. Анархист писал: «Мы делаем слишком мало, мы почти возвели бездействие в принцип нашей жизни. ‹…› То, что нам нужно, – это стихийное действие, проистекающее из рабочего протеста». Конгресс высказался за устную и письменную агитацию, «пропаганду действием», стачки и работу среди крестьян как путь, ведущий к социальной революции. По желанию революционеров из Лиона, Сент-Этьена, Вены и Женевы было решено созвать «тайную встречу» активистов для обсуждения необходимых мер[872].
В Лозаннском конгрессе участвовало около тридцати человек из Женевы, окрестностей и Лиона, включая Элизе Реклю, немецкого анархиста Эмиля Вернера (1845–192?), Черкезова и редактора лионского анархистского издания Droit social Жозефа Мари Виктора Бонту (1851–?)[873].
13–14 августа 1882 года в Женеве, во время музыкального фестиваля, собрались около пятидесяти представителей анархистского движения из Франции, Юрской федерации и Италии: французы, немцы, швейцарцы, русские… Обсуждался вопрос о размежевании анархистов со всеми другими партиями. Заслушав доклады о положении на местах и росте движения из Лиона, Сета, Марселя, Парижа, Гренобля, Монсо-ле-Мина и различных городов Швейцарии, участники провозгласили: «Долой бога, долой отечество, правительство, буржуа, ведь наш единственный враг – это господа!» В выпущенном манифесте к рабочим Европы говорилось о солидарности со всеми, кто совершает революционные действия доступными средствами, не обращая внимания на законы[874].
Казалось бы, предложения и планы Кропоткина встречают поддержку в анархистском движении. Но… Все это только на бумаге. Бесконечные разговоры, повтор фраз, резолюции. Единственное, до чего удается действительно договориться, было подытожено в следующей фразе: «Мы едины, потому что мы разъединены». В анархистском движении все больше побеждают индивидуализм, дезорганизованность и ориентация на громкие акты, которые призваны разбудить массы. Но массы спят и не собираются просыпаться. А между тем покушения и бомбы все сильнее оттесняют на второй план работу по организации трудящихся и ведение повседневной экономической борьбы. Для анархизма это был тупик…