Находясь в Клерво, Кропоткин продолжал активно работать и писать для научных изданий. Французская Академия наук и известный ученый-философ Эрнест Ренан (1823–1892) предоставляли в его распоряжение книги из своих библиотек. Книги «с воли» приходили и от друзей. Было довольно времени и для размышлений о философских и научных основах анархизма. «Лично я не имею никакого основания жаловаться на годы, проведенные мною во французской тюрьме, – вспоминал он позднее. – Для деятельного и независимого человека потеря свободы и деятельности сама по себе уже такое большое лишение, что обо всех остальных тюремных лишениях не стоит и говорить»[901]. Заключенных анархистов мучила нехватка информации о социальных движениях и событиях во Франции, о которых доходили только слухи.
Хотя условия заключения в Клерво были несравнимы с теми, которые Петру Алексеевичу пришлось пережить в русских тюрьмах, его подточенное здоровье вновь испортилось. К концу первого года он снова хворал от цинги, к которой прибавилась малярия из окрестных болот. Софья Григорьевна училась и работала в Париже и собиралась сдавать экзамен на звание доктора естественных наук. Но теперь она переехала в Клерво, поближе к мужу, и поселилась в гостинице. Свидания были разрешены: вначале раз в два месяца и в присутствии надзирателя, а затем и ежедневно, в домике, где помещался караульный пост. Им даже разрешили гулять под наблюдением в саду. Узнику удавалось переписываться с Дюмартере, Келти и Элизе Реклю.
«Конец первого года, в особенности в мрачную зиму, всегда тяжел для заключенного, – писал Петр Алексеевич в воспоминаниях. – И когда наступает весна, больше чем когда-либо чувствуется лишение свободы. Когда я видел из окна камеры, как луга снова покрываются зеленью, а на холмах опять висит весенняя дымка; когда в долине, бывало, промчится поезд, я, конечно, испытывал сильное желанье последовать за ним, подышать лесным воздухом или унестись в поток человеческой жизни в большом городе. Но тот, кто связывает свою судьбу с тою или другою крайнею партией, должен быть готов провести годы в тюрьме, и ему не следует на это роптать»[902].
Но даже в тюрьме, имея большие проблемы со здоровьем, он находит добрые слова, чтобы поддержать друзей. Так, в письме Келти Кропоткин искренне огорчается болезни друга, советует ему не сидеть на сквозняке и не переутомляться в работе. «Жаль, что меня нет в Лондоне. Я бы зашел к вам и скрасил ваше одиночество разговорами обо всем на свете»[903].
А между тем во Франции и за рубежом набирала обороты кампания за освобождение Кропоткина и других приговоренных. Петицию в поддержку Петра Алексеевича с призывом выпустить из заключения выдающегося ученого и дать ему возможность и далее плодотворно трудиться на благо человечества подписали многие видные деятели науки, литературы и искусства. Среди них были пятнадцать профессоров университетов Кембриджа, Лондона, Эдинбурга и Сент-Эндрюса, преподаватели Оксфорда, члены руководства Британского музея и Королевской горной школы, секретарь Британского географического общества, редакторы «Британской энциклопедии» и девяти крупных газет и журналов, а также ряд писателей, юристов и ученых. Под петицией стояли имена поэта и художника Уильяма Морриса (1834–1896), поэтов Алджернона Чарлза Суинберна (1837–1909) и Теодора Уоттс-Дантона (1832–1914), художника-прерафаэлита Эдварда Бёрн-Джонса (1833–1898), историка Лесли Стивена (1832–1904), естествоиспытателя и путешественника Генри Уолтера Бейтса (1825–1892), юриста и правоведа Фредерика Гаррисона (1831–1923), теолога и бывшего капеллана британской королевы Стопфорда Брука (1832–1916), художника Альфонса Легро (1837–1911), литературно-художественного критика Сидни Колвина (1845–1927), биологов Патрика Геддеса (1854–1932) и Альфреда Рассела Уоллеса (1823–1913), журналистов Джона Морли (1838–1923), Джеймса Рансимена (1852–1891) и Джозефа Коуэна. Эту петицию вручил министру юстиции Франции Виктор Гюго. Но просьба об освобождении Кропоткина натолкнулась на отказ властей[904].
В США за судьбой Петра Алексеевича внимательно следил его оппонент, один из теоретиков анархического индивидуализма Бенджамин Рикетсон Такер (1854–1939), выступавший за сочетание анархии с частной и кооперативной собственностью на средства производства и рыночными отношениями. Несмотря на довольно острые разногласия, Такер посвятил суду в Лионе весь выпуск своей газеты Liberty от 17 февраля 1883 года. «Анархизм не знает границ»[905], – заявил мистер Такер, пророча «тяжкие беды» в случае осуждения своего оппонента и его единомышленников. А в 1886-м в Liberty появилась история жизни Софьи Кропоткиной под названием «Жена Номера 4327»[906]. Имелся в виду номер, под которым Кропоткин был зарегистрирован в тюрьме Клерво.
Кампания в поддержку заключенных анархистов не утихала. Продолжался шум в британской и французской прессе. Оппозиция радикалов раз за разом ставила в Палате депутатов Франции вопрос об амнистии. Осенью 1885 года президент Жюль Греви попытался успокоить общественное мнение, издав декрет об освобождении всех осужденных в Лионе, кроме троих, включая Кропоткина. Под нажимом Клемансо премьер-министр Шарль Фрейсине признал, что освобождению русского анархиста препятствуют «дипломатические соображения» – иными словами, пожелания царского правительства. Такая зависимость республиканской Франции, воспринимавшей себя как защитницу свободы и демократии, от петербургского самодержавия вызвала еще большее негодование общественности. В итоге президент вынужден был помиловать оставшихся узников и освободить их 15 января 1886 года. На свободу вышла и Луиза Мишель, арестованная в 1883 году после возглавленного ею марша парижских безработных.
В последний момент в Клерво прибыл прокурор, который попытался сразу же вновь взять Кропоткина под стражу за неуплату присужденного ему штрафа. Однако директор тюрьмы не допустил этого и заявил Петру Алексеевичу, что тот совершенно свободен. Кропоткин и его жена смогли отправиться в Париж[907].
Пребывание в местах заключения республиканской и демократической Франции, которое Кропоткин описал в статьях для Nineteenth Century и позднее в книге «В русских и французских тюрьмах», лишь укрепило в анархисте представления о недопустимости, бесполезности и даже прямом вреде такой меры, как лишение свободы за любые преступления. Тюрьмы никого и никогда не исправляют, доказывал он, это, наоборот, – университеты преступности, содержимые государством.
Заключение не излечивает социальные, психологические и нравственные пороки преступника, но только усиливает и развивает их. Арестантский труд, рабский по своей сущности, учит ненавидеть любую работу. Отсутствие связи с внешним миром усугубляет антисоциальные наклонности. Убийство воли заключенного делает его непригодным для ответственной и свободной жизни. Тюремная атмосфера озлобляет и поощряет презрение к морали. Более того, она отравляет и окружение самой тюрьмы, окрестное население. Итогом становятся рецидивы и новые преступления. Никакие реформы тюрем, никакие улучшения условий в них не изменят этого положения, утверждал Кропоткин. Оно будет сохраняться, пока существуют сами тюрьмы как таковые.
О приезде в Париж Петр Алексеевич сообщил только Лаврову, Софье Лавровой и Реклю, чтобы избежать крупных манифестаций. До французской столицы они добрались ночью 18 января и поселились у Элизе Реклю. В письме к Келти Кропоткин жаловался на физическую усталость и на недомогание жены[908]. Хотя его официально не высылали из Франции, он намеревался через несколько недель перебраться в Лондон, но ему пришлось задержаться до марта. Опять катастрофически не хватало денег. К счастью, помогли гонорары, полученные за публикацию рассказа Софьи Григорьевны о русских революционерах в газете L'Intransigeant и заметок Петра Алексеевича о своем тюремном опыте в британском журнале Nineteenth Century[909].
За время пребывания в Париже Кропоткин с радостью замечал бурный рост анархистского и социалистического движения. Его восхищала активная агитация Луизы Мишель, ее ежевечерние публичные выступления с лекциями[910]. Кропоткин обсуждал будущее с братьями Реклю и своим новым сторонником и другом, Жаном Гравом (1854–1939). Грав – бывший сапожник, социалист, лишь в 1880-м присоединившийся к анархистам. На первый взгляд в нем не было ничего особенного примечательного. «Это был маленький коренастый человек с массивными плечами и кругленьким животиком, – вспоминал знавший его французский поэт Адольф Ретте. – Его круглая голова совсем седая. Причесанные усы перерезают его жизнерадостное лицо. Желтые глаза из-под густых бровей смотрят очень безобидно»[911]. Но этому «безобидному» работяге вскоре предстояло стать одним из ведущих анархистских пропагандистов и журналистов Франции, пожалуй, лучшим популяризатором либертарных идей в стране. Немного тугодум, лишенный ораторского таланта, зато как он писал!
28 февраля Петр сам прочитал в Париже лекцию об анархизме: послушать его пришли две тысячи человек[912]. Правая пресса снова стала призывать к расправе над ним или изгнанию. Не дожидаясь репрессий, Кропоткины в начале марта наконец уехали в Лондон.