Зато куда лучше сложились у Карнеги отношения с императором Николаем II. В 1910 году Эндрю Карнеги подарил ему слепок скелета диплодока – ящеротазового динозавра, обитавшего 157,3–145 миллионов лет назад в заболоченных и мелководных водоемах Северной Америки. Этот слепок украшает один из залов в здании Палеонтологического музея имени Ю. А. Орлова на улице Профсоюзной, в Москве. Мог ли предполагать император, что по воле истории и его останки спустя десятилетия станут предметом интереса ученых? О них будут написаны научные монографии… Что же, как говорил Михаил Бакунин: «Перед вечностью все тщетно и ничтожно»…
Но не только Карнеги, но и вообще богачей Петр Алексеевич не баловал вниманием. Известный архитектор и анархистский публицист Джон Эдельман (1852–1900), ставший одним из импресарио Кропоткина в США, вспоминал, как однажды днем, во время первого приезда Петра Алексеевича за океан, на квартиру к ним пришел известный нью-йоркский банкир, жаждавший пригласить анархистскую знаменитость, к тому же князя, к себе на обед. Эдельман ответил, что Кропоткин плохо себя чувствует и пошел подышать свежим воздухом в Центральный парк. Петр Алексеевич в это время прятался в соседней комнате. Но, как только банкир ушел, пришли два рабочих-анархиста. Кропоткин тут же вышел навстречу, сияющий от радости. Беседовал с ними несколько часов на их родном идиш. И при этом сказал, что предпочитает анархистов и рабочих банкирам[980].
Во время поездок в Америку проявилась острая неприязнь Кропоткина к бойким журналюгам. Еще в 1884 году, когда герой нашей книги отбывал срок в тюрьме Клерво, в журнале Athenaeum написали, что Кропоткин и Лавров толкают молодежь на смерть, а сами живут в безопасности и комфортабельных условиях. Пришлось написать жесткое письмо и напомнить, что в этот момент Петр Алексеевич жил в весьма «комфортабельной» и «безопасной» камере тюрьмы. Добился извинений[981].
В 1897 году в Нью-Йорке произошла крайне неприятная история. После уговоров своих американских друзей и прежде всего Саула Яновского Петр Алексеевич решил все же устроить пресс-конференцию для репортеров местных газет, пробеседовав с ними больше часа. На следующий день, развернув газету New York Evening Journal, Кропоткин узнал о себе нечто новое и интересное. По современным меркам заметка была не самой обидной. Репортер не делился слухами о подробностях сексуальной жизни Петра Алексеевича, не развлекал читателя «сенсациями» об источниках его «богатств», не рассказывал о его тайном влиянии на ход президентских выборов в США. Зато нечистоплотный газетчик вдохновенно врал о том, как «князь Кропоткин бегал по улице и выпрашивал папироску». Так себе, мелкое хулиганство. «Я еще никогда в жизни не видел Кропоткина таким страшно взволнованным и обозленным», – вспоминал Яновский. «Как человек может быть таким лгуном?!» – грохотал его голос. Пришлось Эдельману вместе с Кропоткиным отправиться в редакцию желтой газеты. Опровержение было напечатано в свежем номере, но мелким-мелким шрифтом и подальше от глаз читателя[982].
Точно так же Кропоткин не выражал симпатию к изданию собственных портретов. Яновский вспоминал, как Петр Кропоткин запретил редакции Die Freie Arbeiter Stimme издавать серию своих портретов для распространения среди читателей. Он заявил, что «не хочет, чтобы из него сделали икону»[983]. Вот почему какое-то время его фотографии были очень редкими. Екатерина Половцова рассказывала один изумительный случай. В 1897 году она встретилась в Брюсселе с Софьей Григорьевной. Получив фотографию дяди, пошла сделать копию к фотографу. Узнав, что речь идет о знаменитом Кропоткине, мастер светописи стал упрашивать оставить ему хотя бы негатив, суля заплатить сто франков. И был очень расстроен, получив отказ[984].
Но и до запрета на въезд в США у Кропоткина было немало проблем с властями. «Письма ко мне (отовсюду) жестоко вскрывают. Нахожусь здесь под строгим надзором»[985], – предупреждал он Марию Гольдсмит в 1907 году.
Въезд в любую европейскую страну, кроме Великобритании, был для Кропоткина не самым простым делом… Екатерина Половцова рассказывает, какими сложностями была обставлена их встреча в Нидерландах в 1898-м. Екатерине Николаевне пришлось обратиться к влиятельному другу – священнику Хендрику Гиллоту, возглавлявшему общину Голландской реформатской церкви в Петербурге. Он интересовался, может ли Кропоткин встретиться на территории этой страны со своей племянницей? Гиллот написал своему бывшему сокурснику, другу министра внутренних дел Нидерландов. После столь сложных переговоров, через посредника, с министром Гиллот выяснил, что «никаких неприятностей Кропоткину не будет сделано»[986].
А дальше следовали очень популярная в официальных бумагах частица «но» и перечень условий. На территории Нидерландов Кропоткин может находиться не более семи дней. Свидание с родственницей возможно только «в одном из любых маленьких городов», ни в коем случае не в Амстердаме и Роттердаме. «Во избежание каких-либо уличных демонстраций, так как личность его слишком популярна в Голландии»[987].
Встреча состоялась. Все же Катя встретила его и Сашу у трапа парохода в Роттердаме. Половцова вспоминала, что от пристани до гостиницы стояли люди, приветствовавшие ее знаменитого дядю. В тот же день они выехали в небольшой курортный городок Арнем, на восток[988].
В поездке Половцову сопровождал Гиллот, который и сам был не прочь познакомиться с Петром Алексеевичем. Поскольку это была первая встреча после долгих лет разлуки, Екатерина волновалась. Ведь дядя – всемирно известный анархист. Как он воспримет оплаченные ею роскошные апартаменты гостиницы с видом на Рейн, дорогие вина, шампанское, шоколад и дорогие сигары? Эти вопросы не на шутку волновали ее. Но Петр Алексеевич не протестовал. «Дядя был положительно всем доволен, восхищался чудным видом на Рейн, говорил, что любит Голландию за то, что голландцы – свободный народ, курил дорогие сигары и хвалил их, пил шампанское, был весел, очаровательно мил и жизнерадостен»[989]. Священник, анархист, его племянница и дочь гуляли по окрестностям Арнема, спорили до хрипоты об анархизме, истории Нидерландов и России, любовались платановыми аллеями, росшими здесь с древних времен. Через четыре дня они распрощались. Петр Алексеевич уехал в гости к анархисту Фердинанду Домеле Ньивенхёйсу (1846–1919). «Передай всем, что я всей душой стремлюсь в Россию и не теряю надежды на то, что это удастся»[990], – сказал он на прощание Екатерине Половцовой.
Хотя бурные события и лихорадочная агитация анархистов способствовали росту их популярности в Британии, создать настоящее влиятельное анархистское движение в стране так и не удалось.
Слишком сильна была вера британских трудящихся в мирные постепенные реформы. Позднее, в 1895 году, Кропоткин объяснял американской анархистке Эмме Гольдман (1869–1940): «У британской буржуазии есть все основания бояться недовольства масс, и политическая вольность в этом случае – лучшая защита… Английские политики хитры, они всегда держат политические поводья ослабленными. Британскому обывателю нравится думать, что он свободен, – так он забывает о нищете. В этом вся ирония жизни здешнего рабочего класса»[991].
До подъема британского синдикализма на волне разочарования очень умеренными и мирными тред-юнионами было еще очень и очень далеко. Британские анархисты, несмотря на наличие у них блестящих умов и талантливых авторов, оставались изолированными в обществе. «Их пропаганда, – констатировал в 1890-х годах Альбер Метен, – распространялась среди иностранцев бедных кварталов, среди портных, русских евреев Гундсдича и Уайтчепела, итальянских поваров и мастеровых Ислингтона, французских рабочих Лейчестерского сквера и Тотнэм-Корт-роуд». В среду английских рабочих она не проникла, и анархизм, подытоживал французский автор, «еще не организовался в Великобритании, как на материке». Анархистские газеты выходили, устная агитация продолжалась, но ее размах оставался ограниченным. «Британская полиция доставляет гораздо меньше беспокойства анархистам, чем агенты, содержащиеся в Лондоне властями материка и обязанные надзирать за беглецами. Ораторы говорят по воскресеньям, взобравшись на табурет на углу улицы, рядом с социалистическим митингом или собранием салютистов. Они приходят на большие собрания Гайд-парка. На последней манифестации 1 мая учредительный комитет предоставил им одну из платформ-трибун»[992].
Вероятно, именно ограниченность влияния анархистов в Британии послужила одной из причин того, что в последующие годы Петр Алексеевич постепенно все больше отходил от «активистской» деятельности. Он перестает участвовать в работе редакции Freedom, хотя продолжает писать регулярные статьи для этой анархистской газеты. Другой причиной могли быть проблемы со здоровьем, сильно подорванным годами странствий и тюрем: от последствий старых болезней Кропоткин так никогда полностью не оправился и страдал от периодического недомогания в сыром английском климате. Наконец само положение политического эмигранта в известном смысле связывало руки для прямой революционной деятельности на территории страны, где было получено убежище.