Обширный круг знакомств Кропоткина в научной среде включал таких видных ученых и популяризаторов науки, как Келти, географ-натуралист Генри Уолтер Бейтс (1825–1897), Геддес, Мэйвор, теолог-востоковед Уильям Робертсон-Смит (1846–1894) и издатель Nineteenth Century Джеймс Томас Ноулз (1831–1908). Петр Алексеевич писал статьи для Geographical Journal – в 1893–1905 годах они появлялись там регулярно. Он выступал на конгрессах ведущего образовательного общества – Британской ассоциации развития науки в Ноттингеме в 1893 году и в канадском городе Торонто в 1897-м. Кропоткину было предложено членство в Королевском географическом обществе, но он отказался принять приглашение, поскольку то находилось под покровительством монарха Великобритании, в то время – королевы Виктории. Такую же принципиальность он проявил, отказавшись от предложения Робертсона Смита содействовать его приглашению в качестве профессора географии в Кембриджский университет при условии отказа от пропаганды анархистских идей. В апреле 1893 года Петра Алексеевича пригласили выступить на конференции Гильдии учителей; он читал вечерние лекции по биологии в Лондонском университете[1005].
Весной 1892 года Кропоткины переехали из Харроу в небольшой дом № 13 на Вудхерст-роуд в Актоне. Сейчас это район на западе Лондона, но в те времена еще отдельный маленький городок, в котором жили и другие эмигранты из России, включая друзей Кропоткина – анархистов и участников группы Freedom Варлаама Николаевича Черкезова и его жену Фриду. Сюда к нему приезжали старые друзья, такие как Малатеста и Реклю, известный шведский химик Густав Стеффен (1864–1929), студенты из России и с Балкан, включая одного из будущих лидеров российских анархистов Александра Моисеевича Атабекяна (1868–1933), шотландский социалист Джон Брюс Глазье (1859–1920)[1006]. Маленькая дочка Саша, как вспоминал Бернард Шоу, превращалась в «смуглую, подвижную», «прелестную девочку», поступившую в местную частную школу. Летом Софья Григорьевна ездила с ней к морю или в гости к друзьям – Реклю и Луизе Мишель[1007]. Желая, чтобы дочь оставалась приверженцем русской культуры и став взрослой, вернулась в Россию, дома они старались говорить с ней на русском языке[1008].
Проживание в Актоне было временным. Длительное нездоровье гнало Петра Алексеевича из окрестностей Лондона. В письме к Атабекяну в октябре 1893 года он жалуется на болезнь, которая не дает нормально работать: «Мы думаем очень серьезно оставить Лондон и перебраться в какую-нибудь деревенскую трущобу – только чтобы выбиться из затруднения»[1009].
Летом 1894 года Кропоткины переехали в расположенный в графстве Кент городок Бромли. Их коттедж «Виола» стоял на Кресцент-роуд; стены увивал виноград, а при доме разбит огород, что было очень важным для Петра Алексеевича[1010]. «У нас здесь совсем маленький, но очень удобный домик, а главное, прогулки здесь восхитительны, – писал он Жану Граву. – Кто бы мог подумать, что в 12 километрах от Чаринг-Кросса можно найти такой деревенский простор…»[1011] В скромно обставленной гостиной посетителя встречали стеклянные полки с коллекциями насекомых, минералов и растений. Эмма Гольдман вспоминала о своей поездке в Бромли в 1895 году: «В обществе Кропоткина я расслабилась уже в первые пять минут: семья была в отъезде, а сам Петр принимал меня с таким радушием, что я почувствовала себя как дома. Он сразу поставил завариваться чай и пригласил в свою столярную мастерскую – взглянуть на вещи, сделанные им собственноручно. Петр отвел меня в кабинет и с большой гордостью показал стол, скамью и несколько полок, которые смастерил сам. Вещи были очень простые, но он ценил их больше прочих: они олицетворяли труд, а он всегда ратовал за совмещение умственной активности с физическим трудом. И вот он личным примером демонстрировал, как гармонично можно сочетать их. Ни один ремесленник не смотрел с такой любовью и глубоким уважением на свою работу, как ученый и философ Петр Кропоткин. Его гордость за продукты личного труда олицетворяла и горячую веру в массы, их способность менять жизнь по своему усмотрению»[1012].
Яркие воспоминания об этом кабинете оставили и другие посетители Кропоткина. «Обычный тип рабочего коттеджа с поразительно скромной обстановкой. В рабочей комнате П[етра] А[лексеевича] – белый стол, стул и самодельные полки с книгами»[1013], – вспоминал анархист Александр Григорьевич Таратута, посетивший Кропоткина во время съезда русских анархистов в Лондоне (декабрь 1904 года). «Мы поднялись по узенькой крутой лесенке без перил, ступили на крошечную площадку, а с нее вошли в светелку под самой крышей, напоминавшую келью отшельника, отдавшегося науке», – вспоминала Брешко-Брешковская.
Книги были главным и единственным сокровищем, переполнявшим келью нашего героя, святого Петра Анархического. «По стенкам полки, нагруженные книгами; книги, бумага на столе из белых досок, а перед ним соломенное кресло: с правой стороны черная доска на треножнике, и на ней мелом нарисовано очертание озера». Кропоткин готовился к докладу в Британском Географическом обществе. На сей раз – «о происхождении водных бассейнов в северо-восточной Азии»[1014]. Анархист Иван Сергеевич Книжник-Ветров (1878–1965), ночевавший в кабинете в октябре 1906 года, вспоминает, что к тому времени там появился еще и диван[1015].
Дом превратился в книжный склад: «Сидеть было не на чем и негде, все кругом было завалено книгами. Выходя, я заметила дверку на площадке и сунулась туда. Чуланчик был заполнен сверху донизу изданиями разных брошюр, написанных Петром Алексеевичем, в том виде, как вышли из-под печатных и брошюровальных станков. Были последних годов, были и ранних»[1016]. Конечно, эти печатные сокровища из дома Кропоткина постепенно расходились по закромам анархистских организаций из многих стран мира. Но вот что самое неожиданное: покупать книги Петр Алексеевич не любил. Книжнику-Ветрову он рассказывал, что много работал в библиотеке Британского музея, «а книг покупал мало». Вот тебе и номер, удивится читатель, а откуда же они взялись-то? Большинство книг ему дарили. «Библиотека у него накопилась главным образом из его собственных книг, присылавшихся ему издателями на разных языках»[1017], – вспоминал Книжник-Ветров.
Невозможно удержаться от сравнения скромности и трудолюбия этого выходца из одной из самых знатных семей России с барскими замашками иных социал-демократических и большевистских лидеров. На память немедленно приходят строки из письма видной российской большевички Инессы Федоровны Арманд (1874–1920) немецкой марксистке Кларе Цеткин (1857–1933): «Вообразите себе, я перегрузила себя работой: вздумала сама выстирать и выгладить все мои жабо и кружевные воротнички. Вы будете бранить меня за легкомыслие, но прачки так портят… Ах, счастливый друг, я уверена, что Вы никогда не занимаетесь хозяйством, стиркой, и даже подозреваю, что Вы не умеете гладить»[1018]. Кропоткины никогда не считали физический труд зазорным и не видели героизма в том, чтобы как можно больше делать своими руками!
Кабинет, в котором Петр Алексеевич работал, кутаясь от холода в старое, видавшее виды пальто, также был обставлен очень скромно: «Это была самая большая комната в доме, стены которой были покрыты книжными полками, сделанными самим Кропоткиным: грубый кухонный стол и деревянный стул; в углу небольшая кушетка и дальше книги на других столах и в других местах; огонь в камине, который Кропоткин разводил часто своими руками, – вспоминала Фрида Черкезова. – Если ему замечали, что он запачкал руки и что к его услугам имеются щипцы, он вытирал руки о пальто и с каким-то злоумышленным миганьем говорил: "Видите, совершенно чистые; между прочим, вы не можете развести хороший огонь щипцами"»[1019].
Черкезовы пользовались едва ли не самым большим доверием из всех гостей Петра Алексеевича. «Когда мы приезжали в воскресенье в полдень, – вспоминала Фрида, – это был установленный порядок – Кропоткин сбегал вниз, но после обмена приветствиями он и мой муж, как два школьника, выпущенные на волю, исчезали в кабинете. Никому, кроме моего мужа, не позволялось рассматривать его книги и бумаги. Кушетка в углу была его любимым местом для сна, если мы оставались на ночь»[1020].
В этом доме Петр Алексеевич принимал многочисленных друзей и посетителей со всего света. Здесь бывали Чайковский и другие русские революционеры-эмигранты; анархисты Малатеста и Луиза Мишель; Домела Ньивенхёйс; эмигрант-анархист из Германии Рудольф Роккер, будущий организатор еврейского рабочего движения в Лондоне, а после Первой мировой войны – теоретик и ведущий активист мирового анархо-синдикализма; создатель теории «анархизма без прилагательных» – испанец Франсиско Таррида дель Мармоль (1861–1915); фабианцы Бернард Шоу и Эдвард Пиз (1857–1955); профсоюзные активисты Манн, Тиллетт и еще один будущий революционный синдикалист Гай Боумен; художники Мошелес и Кобден-Сандерсон; литераторы Генри Невинсон (1856–1941), Форд Мэдокс Форд (1873–1939), Франк Харрис (1855–1931) и многие другие. У него гостили Георг Брандес, знаменитый музыкальный и художественный критик Владимир Васильевич Стасов (1824–1906), Дмитрий Клеменц, Элизе и Эли Реклю, Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская… Иногда заходили и соседи