[74]. Говоря по-современному, это было… Наберись терпения читатель, чтобы произнести такую бюрократическую формулировку: элитарное и привилегированное среднее профессиональное военно-учебное заведение. По словам самого Кропоткина, одновременно это офицерская школа и придворное училище. С начала XIX века корпус служил кузницей гвардейских офицеров, его курировал императорский двор.
Доступ в корпус был открыт только детям из титулованного и древнего дворянства, а также из семей самых высших чиновников государства. Учащиеся рассматривались как причисленные ко двору, время от времени несли там караульную службу. Отличившиеся, которых возвели в камер-пажи, служили при членах императорской семьи во время официальных церемоний. Заведение размещалось в роскошном барочном здании дворца, построенном в середине XIX столетия для канцлера Михаила Илларионовича Воронцова знаменитым архитектором Бартоломео Растрелли. Главный фасад и широкий парадный двор до сих пор выходят на Садовую улицу, напротив Гостиного двора в самом центре Петербурга; за ним до самой реки Фонтанки располагался обширный регулярный сад.
Школьные годы – нередко определяющее время для формирования характера человека. Анархисты вовсе не случайно всегда уделяли большое внимание вопросам образования. Именно в школе, говорят они, подрастающее поколение приучается к повиновению и принудительной дисциплине. «Очень редки те, кому удалось избежать этой тирании, обессиливающей таким образом любой бунт против нее, потому что школьная организация угнетает их с такой силой, что им не остается ничего иного, кроме как подчиниться», – писал Франсиско Феррер-и-Гуардиа, вероятно, самый известный из педагогов-анархистов. Эта организация, по его словам, может быть охарактеризована «одним-единственным словом: Насилие. Школа подчиняет детей физически, интеллектуально и морально, чтобы управлять их развитием и их способностями так, как надо системе, она лишает их контакта с естественностью, чтобы штамповать из них угодных системе граждан»[75].
Почти пятнадцатилетнему Петру Кропоткину предстояло столкнуться с этим насилием в стенах учебного заведения, где метод воспитания, как вспоминал он позднее, был «заимствован из французских иезуитских коллегий». С одной стороны, иезуиты давали детям образование, развивая самые разносторонние способности. Из созданных ими школ выходили прекрасно образованные люди. Но все это дополнялось системой воспитания, построенной на тотальном контроле за жизнью воспитанника, поощрением доносительства и беспрекословным повиновением старшему. Гофмейстер, ротный командир и главный офицер-воспитатель, отставной генерал-майор Карл Карлович Жирардот, «желал всех и всё подчинить своей воле»[76]. Он полагал, что «паж должен быть воспитан, вежлив, хорошо говорить по-французски, быть проникнутым чувством долга, любить царя, отечество, службу и никогда не лгать». Как вспоминал выпускник Пажеского корпуса князь Александр Константинович Имеретинский, Жирардот «успешно действовал неослабностью надзора и неуклонным настойчивым терпением, с которым проводил свою воспитательную систему»[77].
Начальство корпуса не только поддерживало систему наказаний, шпионажа, обысков и третирования неугодных учеников, но и поощряло самый настоящий террор старших учеников над младшими – то, что сегодня называется словом «дедовщина». Петру доставалось и от воспитателей, и от «стариков». Жирардот придирался к нему по мелочам и оскорблял, а старшеклассники избили линейкой за отказ поднимать фуражку, брошенную одним из них. Однако юноша быстро научился давать отпор обидчикам: отвечал начальнику колкими шутками или резкой отповедью на оскорбление, а в конфликте со старшими камер-пажами получил помощь со стороны других учеников. «Старикам» удалось дать коллективный отпор. Мы не знаем, какую роль сыграл сам Кропоткин в таком сплочении товарищей, но можно предположить, что немалую.
Таков был первый урок социального протеста в жизни Кропоткина… Мальчик учился сопротивляться произволу власть имущих и одновременно приобретал первый опыт совместных действий в защиту своих прав и интересов. Со временем, на фоне общей атмосферы духовного подъема и либеральных настроений обновления в первые годы после смерти императора Николая I, учащиеся Пажеского корпуса становились все смелее. Они устроили акцию протеста – бойкот преподавателя рисования, который старательно записывал нарушителей порядка и доносил о них начальству. Осенью 1860 года ученики уже бунтовали против нового ротного командира – капитана Федора Кондратьевича фон Бреверна, который сменил Жирардота. За эти протесты Петру Кропоткину пришлось даже отсидеть в карцере. Это был первый «тюремный опыт» будущего революционера. Как гласит русская пословица, «от тюрьмы и от сумы не зарекайся»…
Мертвящая дисциплина раздражала юношу. «С каждым днем ненавижу я все более Корпус», – писал он брату Александру. Однако с товарищами по учебе он скоро нашел общий язык и сдружился, хотя и жаловался, что там «нет никого с одинаковыми мне наклонностями»[78]. Правда, продолжать литературные опыты было трудно, да и с чтением книг поначалу возникали проблемы: «У нас в Корпусе можно держать только книги, которые подпишет инспектор»[79]. Правда, среди этих книг оказались некие «История революций» («Histoire des révolutions») и «Картина революции» («Tableau des révolutions») на французском языке[80]. Юный Петр жаждал заняться их переводом. Впервые в жизни он интересуется темой революций! Позднее библиотекарь проигнорировал запреты начальников и стал пускать Петра в богатую библиотеку училища, а затем он смог посещать и Публичную библиотеку. К тому же Кропоткину повезло со многими из учителей. Преподавать в заведение были приглашены талантливые педагоги, о которых Петр Алексеевич впоследствии отзывался с большой теплотой. Профессор Владимир Игнатьевич Классовский и специалист по творчеству Шекспира Константин Акимович Тимофеев преподавали литературу. Профессор Карл Андреевич Беккер обучал немецкому языку, капитан Сергей Петрович Сухонин – математике, Чарухин – физике, Петрушевский – химии… Юноша и сам много и увлеченно читал, совершенствуя свои знания по географии, политэкономии, истории и естественным наукам. За эту склонность к чтению, как и к сочинительству, в Пажеском корпусе Петра прозвали «отцом-литератором». Особенно плодотворным оказывался месяц после окончания экзаменов, когда ученики возвращались в корпус только есть и спать. Паж Кропоткин мог заниматься в библиотеках, рассматривать картины в Эрмитаже, слушать оперу и посещать промышленные мастерские, где у него пробудился интерес к технике и машинам… Летом учащиеся военных училищ выезжали в полевой лагерь в Петергофе.
«Главный отдых мой – когда я играю», – говорил Петр. Ну нет! Он не был ни геймером, ни картежником, ни даже любителем казино, как Федор Михайлович Достоевский. Зато Кропоткин был незаурядным музыкантом и даже писал музыку. «Ну что я за композитор!» – отмахнулся он, когда в 1920 году кто-то предложил записать на фонограф исполнение его собственной музыкальной темы, написанной на стихотворение Александра Пушкина «Я помню чудное мгновение». Об этом вспоминала исполнительница русских народных песен и романсов Евдокия Дмитриевна Денисова. В 1908 году Кропоткин пришел на ее концерт в Лондоне. С тех пор Дунечка, как называл Денисову «молодой дедушка» (таким прозвищем наградила она Кропоткина), неоднократно бывала у него дома. Вместе эта музыкальная парочка проводила целые вечера за роялем, аккомпанируя при исполнении произведений Глинки и Даргомыжского. Оказалось, что любимыми музыкальными произведениями великого анархиста были оперы «Жизнь за царя» и «Руслан и Людмила». Текст первой из них он знал наизусть и даже подсказывал Дунечке слова. А незадолго до смерти ему вдруг захотелось, «чтобы Дунечка пришла и помурлыкала». После возвращения Кропоткина в Россию его частыми гостями были музыканты[81].
Гости часто заставали Кропоткина за пианино[82], без которого Петр Алексеевич не мог представить своей жизни. В последние годы жизни Кропоткин интересовался творчеством Скрябина и очень любил слушать его «Пьесы для левой руки». По некоторым сведениям, с композитором он познакомился в Лондоне. Как вспоминала его племянница, Екатерина Половцова, Кропоткин очень любил музыку Рихарда Вагнера. За несколько недель до смерти он просил ухаживавшую за ним сестру милосердия Екатерину Линд играть ему на рояле[83].
С оперой были связаны и первые глубокие любовные переживания Петра Кропоткина. В 1919 году в письме известному актеру Александру Ивановичу Южину-Сумбатову он признался, что в юности был влюблен в оперную певицу: «Любовь с ее восторгами я узнал, влюбившись лет шестнадцати в одну высокодраматическую исполнительницу Нормы[84], – забыл ее имя»[85].
Интерес же к драматургии у молодого Кропоткина начинается с четырнадцатилетнего возраста. Первым в его жизни был Малый театр. «"Ревизор", "Горе от ума" и "Свадьба Кречинского" со Щепкиным, Садовским и Шуйским легли неизгладимым впечатлением»[86], – вспоминал он первые театральные впечатления в письме Южину-Сумбатову. Именно на здании Малого театра, по иронии судьбы, в 1919 году большевики разместили барельеф Петра Кропоткина с цитатой: «Обществу, где труд будет свободным, нечего бояться тунеядцев». Свободным труд, как известно, так и не стал. Тунеядцы тоже никуда не делись – ни тогда, ни теперь… А такому милому совпадению Кропоткин порадовался от всей души: «…именно то,