[1053]. Иными словами, Кропоткин упрекал позитивистских дарвинистов в том, что они переносили на природу социальные нормы капиталистического общества «войны всех против всех».
Не отрицая существования в природе таких явлений, как межвидовая конкуренция, Кропоткин критиковал в первую очередь идею о том, что именно конкуренция внутри каждого отдельного вида является движущей силой его развития. Так он пытался защитить Дарвина от дарвинистов. Но, возможно, ощущение известной противоречивости таких попыток (поскольку Дарвин о внутривидовой конкуренции, в том числе внутри человечества, все же отзывался позитивно) позднее привлекло внимание Петра Алексеевича к эволюционной теории, выдвинутой Жаном Батистом Ламарком. Этому способствовало и само представление о «самопостроении» живого под воздействием и влиянием окружающей среды.
Как известно, ламаркистская биология объясняла эволюцию жизни и видов именно адаптацией организмов к изменениям окружающей среды. Господствовавшая дарвинистская биология отвергала эти воззрения, доказывая, что свойства, приобретенные живыми организмами в процессе адаптации, не передаются по наследству. Первоначально Кропоткин реагировал на возросший в начале ХХ века интерес к ламаркизму с большой настороженностью. Его беспокоило, как писал он 3 ноября 1909 года своей ученице, русской анархистке Марии Исидоровне Гольдсмит (Марии Корн, 1871–1933), «целое направление: воспользоваться ламарковскою action directe du milieu (прямым действием окружающей среды. – Авт.) (или, вернее, как он выражался, – pouvoir d'adaptation de l'organisme (возможностью организма к адаптации). – Авт.), ч[то]б[ы] бить дарвинизм и вернуться к какой-то force directrice de l'évolution (силе, руководящей эволюцией. – Авт.) и в конце концов к гегелевской «Мировой Душе» и прочей ерунде». Но после ознакомления с новой литературой и работой по этому вопросу самой Марии Гольдсмит он в письме ей же от 25 декабря 1909 года отзывается о проблеме уже в ином тоне: «Как хорошо вы сделали, что отстояли Lamarck'a. Ведь с легкой руки Дарвина его чуть не дураком выставляли, особ[енно] всякие с[оциал]-дем[ократические] идиоты». «Я строго вдумывался в ваши выводы по каждой отдельной теории, – пишет он, – и могу только сказать, что пришел к тем же… На деле же я глубоко убежден в передаваемости очень широкой, причем, конечно, средством передачи служит кровь и белые шарики и все вообще перемещения протоплазмы, идущие на питание germ-plasma [зародышевой плазмы]. Если уже в растениях идет полное сообщение из клетки в клетку, через поры клеточек, то тем более то же должно происходить в животных. Только есть, конечно, такие мелочи, кот[о]р[ые] не передаются, а воспроизводятся вновь в каждом поколении»[1054].
Кропоткин возражал не против ламаркистского принципа адаптации, а против придания ему характера того самого предустановленного «закона», который он отвергал. В 1910 году он написал две статьи о влиянии среды на животных, а в 1911 году работал над статьей о наследовании приобретенных свойств. Как видим, мыслитель-анархист, по существу, синтезировал в своих взглядах идеи о самопостроении и саморазвитии живых организмов под влиянием их внутреннего строения и окружающей среды. Именно такое равновесие, по его мнению, делало организм тем, что он есть, и изменяло его при изменении этих факторов.
Кропоткин решительно возражал против теорий, сводящих всю наследственность к передаче генетического материала. Однако именно эти концепции возобладали в XX столетии. Сильный ущерб ламарковской традиции нанесла ее дискредитация попытками некоторых экспериментаторов ускорить эволюцию путем принудительного закрепления приобретенных организмами свойств. Природе для изменения видов требуются сотни тысяч или даже миллионы лет – так что, разумеется, авантюристические обещания советского агронома и биолога Трофима Денисовича Лысенко (1898–1976), любимца Сталина и Хрущева, вывести новые виды сельскохозяйственных растений путем их «воспитания» и тем самым решить извечную «продовольственную проблему» закончились вполне предсказуемым крахом.
Научный мейнстрим во многом стал базироваться на мифах. Один из них гласит, что в вопросах биологии, развития жизни и возникновения человека можно быть либо креационистом (то есть считать, что мир создан неким верховным существом исключительно по его собственной воле), либо дарвинистом (то есть сторонником теории вытеснения, уничтожения «слабых» организмов и видов сильными и генетического детерминизма). Все альтернативные точки зрения, как, например, адаптационная теория эволюции Ламарка, с порога отвергаются обеими сторонами мейнстрима. Только новые научные открытия и гипотезы в конце ХХ века – например, гипотезы, возникшие при изучении эволюции генов иммунной системы позвоночных животных, или уже упоминавшаяся нами концепция «аутопоэзиса» – позволили бросить вызов обоим вариантам детерминистского взгляда и подтвердить важность адаптации и самоадаптации в развитии живого, которая подчеркивалась и в ламаркистской биологии.
Итак, по мысли Кропоткина, наилучшие шансы на выживание и воспроизводство потомства имеют наиболее адаптированные к окружающей среде организмы и виды. Главным фактором адаптации он считал взаимодействие, взаимозависимость, симбиоз, – иными словами, то, что именовалось «взаимопомощью». Именно она, утверждал Петр Алексеевич, и является залогом и условием прогрессивной эволюции всех живых видов, включая человека!
«Едва только мы начинаем изучать животных… – пишет Кропоткин, – как тотчас же замечаем, что, хотя между различными видами, и в особенности между различными классами, животных ведется в чрезвычайно обширных размерах борьба и истребление, – в то же самое время, в таких же или даже в еще больших размерах, наблюдается взаимная поддержка, взаимная помощь и взаимная защита среди животных, принадлежащих к одному и тому же виду или, по крайней мере, к тому же сообществу. Общественность является таким же законом, как и взаимная борьба». Более того, продолжает он, «те животные, которые приобрели привычки взаимной помощи, оказываются, без всякого сомнения, наиболее приспособляемыми. У них больше шансов выжить, и единично, и как виду, они достигают в соответствующих классах (насекомых, птиц, млекопитающих) наивысшего развития ума и телесной организации»[1055]. В своей книге о взаимопомощи Кропоткин приводит бесчисленные примеры проявления этого начала в животном мире, демонстрируя на основе данных научных наблюдений, как «сотрудничают» и поддерживают друг друга к взаимной пользе живые существа одного и даже различных видов.
Но что представляет собой это природное начало взаимопомощи? Не есть ли это проявление некоего предустановленного этического закона – то есть, в конечном счете, не носит ли оно своего рода заданный «извне», религиозный или божественный характер?
Нет, отвечает Кропоткин. Речь идет о биологическом инстинкте, который сформировался в природе именно как закрепление поведенческих норм, наилучшим образом способствующих адаптации к среде и выживанию популяции или вида в целом. Он необходим «для сохранения, процветания и прогрессивного развития каждого вида… – пишет Петр Алексеевич в своем труде «Этика». – Проявившись уже в самом начале развития животного мира, этот инстинкт, без сомнения, так же глубоко заложен во всех животных, низших и высших, как и материнский инстинкт, быть может, даже глубже». Более того, именно здесь, в природном инстинкте взаимопомощи, Кропоткин видел основы того, что затем, в человеческом обществе, развилось в начала солидарности, альтруизма и осознанного сотрудничества. Разумеется, анархист был далек от мысли об отождествлении биологического и социального; он прекрасно отдавал себе отчет в том, что это явления разного уровня и разной степени осознанности своих действий. Но он был убежден, что ничто не берется из ничего. Явления человеческого общества обязательно должны иметь какой-то зародыш в мире природы в целом. И «в этом же инстинкте лежит зачаток тех чувств благорасположения и частного отождествления особи со своею группою, которые составляют исходную точку всех высоких этических чувств. На этой основе развилось более высокое чувство справедливости или равноправия, равенства, а затем и то, что принято называть самопожертвованием»[1056].
Дальнейшим развитием инстинкта взаимопомощи, сформировавшегося в природе инстинкта «социальности» и стремления сохранить свой вид Кропоткин считал и человеческое общество. Это более древний институт, чем государство, которое сопутствует жизни человечества лишь на протяжении части его истории. И если марксисты видели в обществе преимущественно экономический феномен, то есть объединение людей для совместного удовлетворения их хозяйственных потребностей, то для Кропоткина – это феномен, можно сказать, изначально «биологический», приобретший затем собственно социальные, «человеческие» черты. «Общество не было выдумано человеком, оно существовало раньше появления человекоподобных существ», – писал он[1057].
Эта внутренне присущая людям как виду социальность, полагал Петр Алексеевич, всегда побуждала людей жить обществами, которые на протяжении тысячелетий принимали самые различные формы – родов и племен, семей, сельских и городских общин, цехов, гильдий, братств и других объединений, которые Кропоткин подробно рассматривает и анализирует в книге «Взаимопомощь». Существовавшие в них общественные учреждения, то есть органы и механизмы принятия и осуществления коллективных решений, были основаны на принципах самоорганизации, солидарности и автономии. Лишь на позднем этапе развития рядом с самоорганизованным обществом появился институт государства.