Глава седьмая«Революционным путем, а не путем законодательных полумер»
Анархист целился. Его рука обнимала ствол винтовки. Деревянный приклад упирался в плечо. Глаз поймал мушку в прицеле. Теперь нужно плавно и спокойно, но быстро нажать на курок. Представлял ли он в этот момент лица тех офицеров, которые скомандовали солдатам открыть огонь по мирной рабочей демонстрации в морозный день 9 января 1905 года? В тот день, когда снег стал красным от крови. Это было на улицах Северной столицы империи, города, который он покинул тридцать лет назад. Представлял ли он в этот момент лица генералов, подписавших приказ, исполненный офицерами? И ведь, может быть, среди этих генералов были те, кто когда-то вместе с ним сидел за партой в Пажеском корпусе… Ну или те, кто оказался на класс, на два класса, старше или младше его. Или он представлял себе того, чьи портреты висели во всех государственных учреждениях Российской империи, а в наши дни изображаются на иконах? Человека, которого когда-то сам на пресс-конференции в Нью-Йорке назвал «безответственным, не очень умным молодым человеком»[1133]. Того, кто фактически дал добро на расстрел демонстрации, не подозревая, что тем самым подписал приказ о начале первой революции в России, а одновременно – и смертный приговор себе и своей семье, которую так искренно и беззаветно любил.
А приговор этот приведет в исполнение Яков Юровский, молодой ремесленник, ставший революционером именно в этом, 1905 году. Как говорил великий Антон Павлович Чехов: «Если вы в первом акте повесили на стену пистолет, то в последнем он должен выстрелить. Иначе – не вешайте его». Юровский и сыграл роль такого пистолета… Как когда-то выстрелил револьвер, с которым доктор Орест Веймар устраивал побег Кропоткина. Это оружие известный врач, в то время уже герой Русско-турецкой войны 1877–1878 годов, подарил другу, Дмитрию Клеменцу… А затем через третьи руки револьвер попал к учителю Александру Константиновичу Соловьеву, революционеру-народнику. И из этого оружия 2 (14) апреля 1879 года Соловьев неудачно стрелял в своего тезку, императора Всероссийского… Так же «выстрелил» и знаменитый рысак Варвар, молниеносно умчавший коляску с Кропоткиным от ворот Николаевского госпиталя. 4 августа 1878 года так же быстро он увез друга Петра Кропоткина, Сергея Степняка, только что ударом кинжала убившего шефа корпуса жандармов, генерала Мезенцова…
Но, может быть, анархист просто целился в мишень, тренируя старые навыки, и ничего такого себе не думал. Конечно, немолод, и здоровье уж совсем не то. Но ведь он бывший офицер, профессиональный военный, чьи знания пригодятся будущим бойцам. И что с того, что он не участвовал ни в одной войне? У него есть военное образование и опыт командира, следопыта, разведчика.
Говорят, что во время беседы с Максом Неттлау Петр сказал, «ласково поглаживая свой револьвер»: «Если в России однажды вспыхнет революция, я вернусь и сразу же брошусь в нее». Так в 1919 году писал японский ученый Тацуо Морита, ссылаясь на Неттлау. За статью о Кропоткине, опубликованную в университетском научном журнале, доцент Морита тогда заплатил не ростом рейтинга в системе Хирша, а тремя месяцами тюрьмы и крупным штрафом[1134]. Но кое в чем он был неправ. Это выяснил китайский анархист (позднее знаменитый писатель) Ба Цзинь, готовивший перевод работ Кропоткина для издания его сочинений на китайском языке. Прочитав книгу Мориты, в 1928 году он написал старому Максу письмо. Неттлау ответил, что рассказывал о тренировках в стрельбе своего друга совсем «не этими словами»[1135]. В ноябре 1905-го при встрече в Британском музее Кропоткин рассказал ему, что часами тренируется стрелять в тире, «чтобы попрактиковаться немного в стрельбе из винтовки, и был удовлетворен тем, что все еще мог попадать в цель»[1136].
Но винтовка пожилому анархисту так и не потребовалась. Его оружием в этой революции стали перо, бумага, типографский шрифт и гранки будущих номеров анархистской газеты…
В последние десятилетия XIX века старые друзья не раз сетовали, что Петр Алексеевич «отошел» от революционного движения в России, – вспоминал он в «Записках революционера». Но от чего именно? Того, прежнего, «землевольческого» и даже «народовольческого» движения уже не было: его участники погибли, мерзли в далекой Сибири или вынуждены были, как Кропоткин, укрыться в эмиграции. Кто-то вернулся к «цивильной» жизни. От русского бакунизма осталось лишь несколько ветеранов. Да и как мог медленно старевший, но по-прежнему бодрый изгнанник издалека повлиять на события, происходившие на другом конце континента?
Но все это не значило, что Кропоткин забыл о России. Все годы жизни в эмиграции он внимательно следил за тем, что там происходит. Он ждал – и дождался. Какой отрадой было для него наконец услышать анархистский голос молодого россиянина, пусть пока из эмиграции. В 1891 году, впервые с начала 1880-х, появляется анархистская группа, ориентированная на деятельность в России. Ее основателем был Александр Моисеевич Атабекян (1868–1933), уроженец города Шуша Елизаветпольской губернии, сын врача. Окончив реальное училище, в 1889 году Александр вместе с сестрой выехал в Швейцарию. Здесь он поступил на медицинский факультет Женевского университета. Сначала молодой студент присоединился к армянской социал-демократической группе «Гнчак», но, прочитав книгу Кропоткина «Речи бунтовщика», стал убежденным анархистом-коммунистом. В состав его группы, именовавшей себя «Кружок анархистов» и действовавшей в Женеве, входили студенты-медики Габриел Вахардян, Стоил Бойчев и Параскев Стоянов (1871–1940), в будущем – известный профессор, хирург и ученый. Двое армян и двое болгар, но все ориентированы на деятельность в России… Летом 1891-го Атабекян и Стоянов встретились в Лондоне с Кропоткиным. Состоялась долгая и обстоятельная беседа, а потом было плодотворное сотрудничество…
Атабекян и его единомышленники основали «Новую русскую типографию» в Женеве и успели издать несколько брошюр на русском языке: «Парижская коммуна и понятие государственности» Бакунина (1892), первую часть (примерно четверть книги) «Речей бунтовщика» Кропоткина (под названием «Распадение современного строя») (1893–1894, 1896), речь бакунистки Софьи Илларионовны Бардиной перед судом (1893). Были напечатаны также шесть анархических брошюр на армянском языке[1137].
Свою деятельность молодые анархисты координировали с Кропоткиным. Что же советовал Петр Алексеевич своим последователям? Письма Кропоткина «Атабеку», как он называл молодого армянского товарища, – это интересный пример консультаций по революционной работе конца позапрошлого века… Во-первых, начните, ребята, с аналитики – нужно написать и издать брошюру, рассматривающую «общее положение дел и партий» в России. При этом нужно не критиковать революционное прошлое, «закрепленное столькими жертвами и энергиею самопожертвования», а сделать выводы, «что дальше, после всего сделанного, предстоит делать» анархистам[1138]. Во-вторых, эту брошюру и следующие пишите, товарищи, простым и понятным широким слоям населения русским языком – «наш политический язык так напичкан иностранными словами, что просто обидно за него»[1139]. Требование это он имел в виду и при работе над своими книгами и редактировании их переводов на различные языки. В одном из писем Георгию Гогелиа прозвучали такие слова: «…я всегда воображаю себе полурабочего-полуинтеллигента, преодолевающего трудности непонятного перевода!..»[1140] Образованный рабочий, сочувствующий революционерам, – таким и представлял себе Кропоткин читателя своих книг, брошюр и статей и тогда, и позже, когда стал редактором анархистской газеты на русском языке. Да уж, при таком-то подходе в ряды современных светочей левой мысли Кропоткин бы не вошел. Терминологически бы не подошел. Ни парадигм тебе, ни дискурсов, ни акторов, ни симулякров, ни интерсекциональностей, ни идентичностей…
Следующий шаг для «Атабека» – нужно создать анархистские группы в России и вести «работу в народе, бунтовскую работу для поднятия народного духа», то есть вести анархистскую пропаганду среди крестьян. Организовывать крестьянское движение, а потом объединить его в «Деревенский или Крестьянский Союз (Аграрная лига)»[1141]. Как это было во Франции 1789 года, превратившись в часть «всего крестьянского протеста против существующего», крестьянское движение станет одной из сил назревающей в России революции[1142].
А как это сделать? Прокламациями сразу делу не поможешь. С чего вдруг люди должны верить тем, кто им неизвестен, но призывает к действиям, за которые следует жестокое наказание? Сначала нужно завоевать доверие крестьян. А это значит: «…все, что интеллигенция может сделать, это – жить среди народа и быть ему знакомой»[1143]. Петр Алексеевич не забывал идеи, которые высказывал еще в кружке «чайковцев».
Затем важно показывать крестьянам, что восстания происходят в самых разных регионах. Видя, что они не одиноки, эти люди обретут надежду на успех. Здесь, подчеркивал Кропоткин, помогут акты «пропаганды действием»…
Как помогут? Петр Кропоткин объясняет: «Английские газеты говорят, что на днях в Белой Церкви нигилисты убили одного урядника, пользовавшегося всеобщею ненавистью. Если это так, то это первый шаг к тому, чтобы показать народу, что за ним стоят революционеры, и пробуждать надежду»