трациях участвовали двадцать пять тысяч студентов. Из них одиннадцать тысяч бастовали в Санкт-Петербургском, Московском и Киевском университетах[1162]. Созданная по требованию членов Академии наук следственная комиссия во главе с бывшим военным министром Петром Семеновичем Ванновским (1822–1904) раскритиковала действия полиции и заставила вернуть в учебные заведения высланных петербургских студентов.
1 марта забастовка в столице прекратилась, но шли разгоны студенческих демонстраций, массовые аресты и высылки студентов в Киеве и Москве[1163]. Университеты в этих городах были временно закрыты. 16–30 марта прошла новая студенческая забастовка в Санкт-Петербургском университете. 30 марта полиция загнала демонстрацию студентов в манеж кадетского корпуса. Многие были избиты и арестованы. После этих событий были введены «Высочайше утвержденные Временные правила об отбывании воинской повинности, в виде наказания, воспитанникам высших учебных заведений, исключаемых за коллективные беспорядки». Согласно этому документу, студент, независимо от достижения призывного возраста и наличия льгот по призыву, мог быть направлен в армию по решению особого суда из представителей военной власти, педагогов, судебных чиновников и жандармов.
В ответ 7 декабря 1900 года прошел митинг протеста студентов Киевского университета, разогнанный войсками. 11 января 1901 года сто восемьдесят три студента были отданы в солдаты на срок один – три года. Движение протеста вновь охватило Москву, Варшаву, Новороссийск, Томск, Харьков, Юрьев и другие города. На помощь избиваемым студентам стали приходить рабочие. Сотни участников протестов были арестованы и отправлены на службу в армию. В знак протеста против репрессий произошли два покушения. 14 февраля 1901 года исключенный из Юрьевского университета студент Петр Владимирович Карпович (1874–1917), сочувствовавший социалистам-революционерам, как тогда называли себя народники, стрелял в министра народного просвещения Боголепова. 9 марта земский статистик из Самарской губернии Николай Константинович Лаговской выстрелил в окно кабинета Победоносцева.
Нарастание протестов против репрессий в России и во многих странах мира вынудило правительство Николая II уже в июне – августе 1901 года освободить от службы в армии всех направленных туда студентов. Это была победа, и достигнута она была в том числе и благодаря Кропоткину.
Эти события, писал он, – «важная веха в истории конституционного движения в России»[1164]. «Страх перед революционным духом, который возрастает, как это уже говорилось, в России (и в этом нет исключения из правила) так же быстро, как образование, распространяется по стране», приводит к тому, что власти всеми мерами стараются ограничить доступ в школы и вузы представителей непривилегированных сословий, усилить полицейский контроль за высшими учебными заведения, вытеснять «неблагонадежных» профессоров[1165]. «Университет просто кишел полицейскими шпионами и провокаторами; были приняты десятки законов, запрещающих разного рода собрания как собственно в университете, так и на частных квартирах»[1166], – писал Кропоткин. В этой статье он рассказал о студенческих волнениях 1899 и 1900 годов и репрессиях, которые последовали за ними. Студенческие выступления и массовая поддержка их участников не только интеллигенцией, но и частью рабочих, считал Петр Алексеевич, свидетельствовали о недоверии к системе абсолютной монархии: «…мыслящая и зрелая часть страны, включая даже собственных министров царя, ясно осознала опасность самодержавия, т. е. управления страной безответственной кликой придворных»[1167]. Проблема образования, университетской автономии, свободы студенческих организаций и собраний закономерно вывела участников протестов на проблему изменения политического строя, что и подтвердил Кропоткин: «Проблемы образования, таким образом, отошли на второй план, и великий вопрос, самодержавие или представительное правительство, который ни на миг не прекращал будоражить Россию, начиная с 1862 года, внезапно чрезвычайно обострился из-за волнений в обществе»[1168].
Заметим, что Кропоткин, как аналитик, не исключал и мирного характера дальнейших перемен в обществе, но, конечно, под давлением массовых народных протестов. Речь, правда, шла не об анархическом коммунизме, а о конституции и парламентаризме. Соответствующим пожеланием он и завершил свою статью: «Проще говоря, дело в том, что Россия переросла самодержавную форму правления; и можно с уверенностью сказать, что, если осложнения во внешней политике не нарушат мирного развития России, то Николай II скоро осознает, что его предназначение – предпринять определенные шаги по исполнению желаний страны. Будем надеяться, что он правильно поймет смысл урока, который получил в течение последних двух месяцев»[1169]. Что ж, император «понял» этот урок разве что в октябре 1905 года. Такова роль «реформатора поневоле», действующего по принуждению Истории…
В сентябре 1901 года Кропоткин получил ответ Победоносцева, которого ранее оценил как «узко ограниченного фанатика государственной религии, который, если б только это было в его власти, сжег бы у позорного столба всех противников православия и католицизма»[1170]. Обер-прокурор опубликовал статью «Россия и народное образование» в том же The North American Review, а ее русский аналог – в «Московских ведомостях»[1171].
Возражая на статью Кропоткина, «профессионального апостола анархии и социализма», Победоносцев утверждал, что его оппонент «не знает России и не способен понять свою страну, душа русского человека для него – закрытая книга, которую он никогда не открывал»[1172]. Живет, мол, человек за границей, читает газеты и книги… Правда, в тех книгах и газетах были освещены многочисленные факты, публиковались официальные отчеты, давались статистические данные. Кропоткин приводит их и в своей статье, и в ответе на ответ Победоносцева. Утверждая, что российское самодержавие представляет собой наиболее удобную форму правления для России, Победоносцев защищал систему церковно-приходских школ, дававших трехклассное, самое элементарное начальное образование (чтение, письмо, пение, изучение основ православной веры). При этом он открещивался от министра народного просвещения Боголепова, заявляя, что он «оппозиционен» Победоносцеву и был совершенно неизвестен ему вплоть до своего назначения[1173].
В апреле 1902 года Кропоткин ответил Победоносцеву в том же журнале статьей «Российские школы и Священный синод»[1174]. Прежде всего он иронично поблагодарил обер-прокурора за то, что он наконец-то снизошел до публичного ответа на критику системы образования в России, чего раньше никогда не делал. Также Кропоткин отметил, что идеолог российского самодержавия не оспорил информацию о репрессиях против студентов, оспаривая лишь указание на роль лично его самого и Николая II[1175]. Далее он уличил обер-прокурора в подмене фактов как в области географии и статистики, так и в описании системы государственного управления. При этом Кропоткин ссылался и на официальные издания Министерства народного просвещения, отчет об Отделе народного просвещения на Всероссийской выставке в Нижнем Новгороде в 1896 году. Самодержавный монарх ответственен за все решения в стране – это неизбежность, утверждает Кропоткин.
В конце статьи он резюмирует свое отношение к идеям конституционной монархии, демократии и парламентаризма: «Когда я говорю о будущей Конституции, это не значит, что в ней я вижу панацею. Мои собственные идеалы простираются значительно выше ее. Но нравится нам это или нет, она будет принята. Колоссальные промахи министров и многократно возрастающая с их стороны под защитой подписи императора узурпация власти из-за видоизменения основных законов империи простыми указами – все это делает неизбежным принятие Конституции»[1176]. Одним словом, он выступает не как конституционалист. Он – аналитик, политтехнолог, анализирующий ситуацию в России и дающий прогнозы ее развитию…
Ну, будет в России Конституция – и бог с ней… Но есть и анархические дела… и никто их за анархистов решать не будет! В июне 1900 года неунывающий Петр Алексеевич снова возвращается к своим планам. «Конечно, хорошо было бы создать уже теперь анархическое ядро. ‹…› Сделать что-нибудь может только журнал – хороший, сильный, боевой и „умственный“»[1177], – снова пишет он «Марусе» Гольдсмит. Но опять те же проблемы: «…начинать такой журнал некому. Вести его значило бы отдать ему все свое время. Иначе вести журнал нельзя и начинать не стоит. Вот и бьемся мы с вами на этой дилемме». А раз так, вывод ясен: «Что ж, давайте пока издавать переводы»[1178].
Сказано – сделано! В 1900 году в Женеве была создана «Группа русских анархистов за границей». Ее лидерами стали Георгий Ильич Гогелиа (1878–1924), Мендель Эмануилов-Рубинов Дайнов (1873–1909?) и Лидия Владимировна Иконникова[1179]. Гогелиа и Иконникова в феврале 1901 года собирались выкупить типографию у Маевского и издавать там работы Петра Алексеевича. «Далее = журнал!»