[1192]. Правда, эта высокоидейная рубка всегда завершалась примирением. Отходчивость Петра Алексеевича и непротивленчество Черткова давали о себе знать…
И прямо толстовцу Черткову, своему другу, писал Кропоткин в сентябре 1900 года такие строки: «Но – человечество нельзя двигать пассивным непротивлением. Человечество всегда двигалось только активными силами, которые вы и пытаетесь создать. (Вот почему формула "непротивления злу" неверна. Вы же хотите противления, и нужно очень много противления; вы только хотите его без насилия.) Удастся ли вам сплотить эти силы – не знаю; думаю, что нет»[1193]. И лишь справедливое общество без власти человека над человеком, то есть анархический коммунизм, сделает возможным преодоление любого насилия: «Но несомненно, что по мере того, как равенство будет входить в нравы, противление злу будет все более и более терять характер насилия – физического отпора – и все более и более будет принимать характер отпора нравственного, настолько дружного, что он станет главной прогрессивной силой»[1194].
Точно так же раскритиковал Кропоткин воззвание «К рабочему люду», выпущенное Толстым в 1903 году. Идея превращения земли в общественную собственность ему всегда нравилась. А вот предложенный Львом Николаевичем «совет терпеть, не слушать революционеров, не делать стачек, не брать земли у помещиков… не следовало давать»[1195]. Исторический опыт, опыт его собственных предков, дворян, подсказывал другое: «Только тогда, когда народ делал стачки и бунтовал, правительства шли на уступки»[1196]. В советах Толстого отмечал он и своеобразное барское непонимание жизни бедного человека: «Что же до того, чтобы не наниматься на работу у помещиков и не снимать у них в аренду землю, – такой совет давать нам, сытым людям, совсем не годится. Вот у нас в Бромлее сегодня 100 человек обрадовались снегу и будут торчать перед городским советом или ходить с метлой и выпрашивать позволения у богатых (те же помещики!) оскрести снег перед крыльцом и в палисаднике. Почему? Да потому, что многие живут в холоде и голоде»[1197].
Толстой также был склонен критиковать идеи Кропоткина. Приведем одно из высказываний Льва Николаевича, записанное Маковицким: «Социализм – это только один из симптомов; война будет, пока не все люди будут работать, и пока будут одни люди других бить по зубам, и пока будет земельная собственность; но не будет войны только тогда, когда у людей будет религиозное сознание. Жаль, что такие люди, как Кропоткин, пренебрегают религией, смотрят на религию как на что-то отжитое»[1198].
Тем не менее толстовцы помогали Кропоткину. В 1903 году издательство «Посредник», основанное по инициативе Толстого еще в 1884-м, выпустило «Поля, фабрики и мастерские» в переводе Александра Николаевича Коншина (1867–1946). Но, поскольку имя Кропоткина для российской цензуры было столь же ужасным явлением, как бомбы народовольцев и эсеров для русских царей, фамилия и имя автора не были помещены на обложке. Да и название книги изменили. Теперь она называлась «Земледелие, фабрично-заводская и кустарная промышленность». Для цензуры – самое оно. Про революцию ничего – труд какого-то англичанина по экономике. Книгу издали, а цензор, проверявший ее, «дивился, отчего англичанин не поставил своего имени»[1199], скромняга этакий…
И Кропоткин помогал толстовцам. В декабре 1903 года, когда известный пропагандист идей Толстого, бывший матрос Иван Михайлович Трегубов (1858–1931), переезжал из Лондона в Париж, Кропоткин попросил Марию Гольдсмит познакомить его с друзьями, помочь с поисками работы[1200]. Помощь – на вес золота для любого эмигранта…
А события в России нарастали, внушая Кропоткину все большие надежды. Так, в июле 1902 года в письме Шишко, старому приятелю по кружку «чайковцев», Петр Алексеевич высказывал радость по поводу вооруженных восстаний крестьян в Харьковской и Черниговской губерниях, а также в Грузии: «То, что ты пишешь об России, ужасно меня радует. Я верю в русского крестьянина – по крайней мере, тех губерний, „центра“, которые знаю. ‹…› Все эти тридцать лет шла себе потихоньку культурная работа в народе: где добрые люди помогли, а где и сами крестьяне что-нибудь да узнали. И вот – плоды. Ты увидишь, что юго-западом и юго-востоком не ограничится»[1201]. Да, вот она, та самая крестьянская война, предтеча революции, о которой он писал «Атабеку» еще лет десять назад… Самому бы в народ, да возраст не тот! И он восклицает в письме к Шишко: «Эх. Кабы хоть 10 лет только бы с плеч скачать! Много можно бы сделать…»[1202]
Теперь, именно теперь надо было действовать. «Если только появится малейшая возможность издавать что-нибудь полупериодическое, наша дорога отлично намечена, – пишет он Марии Гольдсмит в августе 1902 года. – Будем сеять революционную мысль и бунтовской дух, и когда то и другое приведет к актам политического, крестьянского, религиозного, фабричного или интеллигентного протеста, мы не станем требовать их "упорядочения" и будем против всякого ordre[1203]»[1204].
Между тем новые политические силы были заинтересованы перетянуть Кропоткина на свою сторону. Петр Алексеевич мог бы стать солидной козырной картой в политической борьбе. Такую попытку предприняли лидеры Партии социалистов-революционеров. «Понятно, что партия эсеров с восторгом и с огорчением любовалась писательством Петра Алексеевича Кропоткина, признавая всю силу его и сознавая всю невозможность воспользоваться им. Он анархист. Зачем он анархист? Такой же народник, как мы, эсеры, такой же революционер, как мы, и анархист!»[1205], – писала позднее Екатерина Брешко-Брешковская. Все больше читающей публики в России проявляло интерес к его книгам. В 1900 году кружок эсеров во главе с Николаем Дмитриевичем Авксентьевым (1878–1943) начал переводить на русский язык и готовить к изданию «Записки революционера». Книга была издана «Фондом вольной русской прессы» в 1902 году[1206]. Эсеры «контрабандно» пересылали мемуары Кропоткина в Россию, «где действительно они производили сильное впечатление – во всех слоях общества»[1207], – вспоминала Брешко-Брешковская о ситуации 1903 года.
Предстояло убедить Петра Алексеевича разрешить партии эсеров «воспользоваться» раскрученным брендом «Кропоткин». Казалось, Екатерина Константиновна как нельзя лучше подходит для этой роли. Прежде всего, она была несравненным переговорщиком и пропагандистом, умела убеждать собеседника, воздействуя на чувства человека. Один из известных синдикалистских и анархистских публицистов и издателей, Владимир Поссе, очень ярко воспроизвел ее манеру уговаривать:
– Чего держишься в сторонке? Иди к нам, с миром надо работать, а не в одиночку. Разногласие – вздор. Вон сухое дерево! Решили срубить, чего же тут толковать, как рубить. Взял топор и срубил.
«Не помню всех ее доводов, но помню, что они были до неловкости примитивны и направлены против вреда излишних умствований. ‹…› Спорить с ней было невозможно; как старый верующий человек, она возражений не воспринимала, пропуская их мимо ушей. ‹…› Шел от нее с той неловкостью в душе, с какой должен был идти неверующий после беседы с Иоанном Кронштадтским»[1208], – вспоминал Поссе.
Кропоткины встретили Брешко-Брешковскую и «приютили у себя как родную»[1209]. Уверенность в успехе «бабушке» придавало то обстоятельство, что Николай Чайковский, имевший репутацию «анархиста и сотрудника П. А. Кропоткина»[1210], переводивший на русский язык его работу «Государство, его роль в истории», недавно примкнул к эсерам. Вдруг и с Кропоткиным получится?
Несомненно, им было о чем поговорить как людям одного поколения и даже одного дружеского круга. Когда-то Брешко-Брешковская была знакома с петербургскими «чайковцами», и кому, как не ей, было знать подходы к старому соратнику. К тому же Екатерина Константиновна обладала семилетним опытом нелегальной деятельности и информацией о революционной работе в десятках регионов. Общение с ней представляло большой интерес для Кропоткина.
И действительно – они до того подружились, что позднее даже весело танцевали. Об этом пишет лидер партии кадетов Павел Николаевич Милюков (1859–1943), познакомившийся с Кропоткиным в феврале 1904 года. Он наблюдал их случайную встречу на квартире знакомых политэмигрантов: «Свидание стариков было самое задушевное, и после угощения оба пустились в русский пляс. Надо было видеть, как бабушка Брешковская кокетливо помахивала платочком, павой приплясывала вокруг своего кавалера. А Кропоткин увивался кругом ее гоголем. О, матушка Русь! Крепко засела ты в сердцах этих неумолимых противников русской старины»[1211].
Но еще до приезда Екатерины Константиновны Кропоткин уже многое знал о партии эсеров. Источников информации было достаточно. В октябре 1903 года его друг Клеменц писал, довольно негативно рассуждая об этой партии: «Социально-революционная партия возбуждает против себя тем, что у нее нет ясной программы и схемы будущей деятельности»