И наконец, в этой войне Кропоткин видел предвестие будущей мировой войны, о чем написал очень откровенно: «Сверх того, я предвижу с глубокой тревогой, что столкновение на Крайнем Востоке есть лишь прелюдия к гораздо более серьезному конфликту, подготовляющемуся с давних пор, развязка которого произойдет около Дарданелл или даже в Черном море, – и таким образом для всей Европы будет подготовлен новый период войн и милитаризма»[1252]. Осудив захватнические планы сторон, Петр Алексеевич поддержал антивоенную позицию японских социалистов: «Желтые и белые, японцы, русские или англичане, мне одинаково ненавистны. Я предпочитаю стать на сторону молодой японской социалистической партии. Как она ни малочисленна, но она является выразительницей мысли японского народа (в те короткие моменты, когда ему позволяют отрезвиться), когда высказывается против войны»[1253].
Этот документ опровергает точку зрения некоторых мифотворцев, утверждающих, что Кропоткин в годы Русско-японской войны придерживался «патриотической» позиции и выступал сторонником России. Как правило, в подтверждение такого рода утверждений приводят высказывание лидера партии кадетов Милюкова. Он полагал, что Кропоткин всегда был патриотом, и вспоминал о встрече с ним 10 февраля 1904 года: «Мы застали Кропоткина в страшном волнении и негодовании на японское предательство. ‹…› Как могло случиться, что противник русской политики и вообще всякой войны оказался безоговорочным русским патриотом? Кропоткин сразу покорил меня этой своей позицией, так безоговорочно занятой, как будто это был голос инстинкта, национального чувства, который заговорил в нем»[1254]. В другом варианте воспоминаний об этой беседе, которые Милюков приводит в очерке «Памяти П. А. Кропоткина», речь идет уже о том, что Петр Алексеевич «желал победы». Впрочем, Милюков был не очень уверен в том, насколько точно он помнил содержание беседы во всех ее тонкостях: «Он желал победы. Не помню, был ли он в ней уверен. Помню лишь, что известие его очень взволновало, что среднее настроение эмиграции было ему известно и что его реагирование на факт было не только органическим, но и вполне продуманным»[1255]. Приведенные нами цитаты из статьи Кропоткина наглядно опровергают патриотические трактовки его позиции.
Близкую оценку позиции Кропоткина дал Толстой, судивший о ней со слов своего секретаря Маковицкого. В 1904 году тот находился в Англии и встречался с Петром Алексеевичем. В октябре 1904-го он пересказал свою беседу с Кропоткиным Толстому, зафиксировав информацию об этом разговоре в своем дневнике. Душан Петрович утверждал, что Кропоткин прогнозировал войну, зная о планах Японии от редактора Nineteenth Century. Петр Алексеевич сделал выводы об агрессивных планах Японии на завоевание Китая и всего Дальнего Востока. Война неизбежна, таков его вывод: «Россия не может мириться с Японией, пока не победит. Теперь японцы требуют флот, Порт-Артур, Харбин, Владивосток, всю Приморскую область и контрибуцию в миллиард рублей». Россия неизбежно победит, полагал он, хотя и не был уверен в этом до конца: «Россия должна победить (но Кропоткин не уверен, что победит). Русские сражаются мужественно, никто не ожидал такого сопротивления, геройства. Япония выставила в бой уже все свои войска. Японские бумаги котируются на бирже – надежный барометр – ниже, чем русские». Как последовательный интернационалист, он не считает победу Японии прогрессивным явлением, не утверждая при этом, что и победа России – благо: «Я знаю, – говорил мне Кропоткин, – есть две воинствующие нации: Япония и Германия. Что́ Германия сделала с Францией? 30 лет ее топтала. Бисмарк хотел ее еще раз разгромить; жалел, что не взял Шампань и 15 миллиардов. Франция не только остановилась в развитии, но пошла назад. Только теперь поднимается – начинает проводить отделение церкви от государства». Маковицкий также приводит слова Кропоткина о том, что английские консерваторы развернули кампанию против России и налицо была опасность объявления войны со стороны Англии. Лев Толстой тут же сделал вывод, что Кропоткин поддержал одну из сторон в войне: «Удивительно, что Кропоткин, анархист, за государственную войну»[1256]. Но такой вывод вовсе не очевиден. Ни одна из приведенных цитат не указывает на подобную позицию Кропоткина.
Выдающаяся революционерка, одна из бывших лидеров «Народной воли» Вера Фигнер по-иному оценивает взгляды Кропоткина. Она свидетельствует, что Петр Алексеевич в одном из споров отверг пораженческую позицию. В ответ на слова Фанни Кравчинской о том, что «неудачи войны с Японией были полезны для России», он заявил: «Национальное унижение никогда ни для одного народа не было полезно». Но, отмечая «страстность», которую Кропоткин выражал в этом вопросе, она вовсе не утверждает, что он выступал за победу России над Японией[1257]. Ведь по сути фраза «ни для одного народа» означает совершенно иное и не подтверждает оценку, данную Милюковым. Отрицание пораженчества также еще не означает поддержку одной из воюющих сторон. Если, конечно, толкователь позиции Кропоткина не является сторонником принципа «кто не с нами – тот против нас». В данном случае есть разные варианты политического выбора. Среди них борьба за мир или же, как предлагали анархисты, прекращение войны в результате всеобщей стачки и революции. В том числе революции, одновременно вспыхнувшей как в России, так и в Японии.
Впрочем, своеобразный взгляд патриота Милюкова имеет свое объяснение. Начало Русско-японской войне положила атака японского флота на русские корабли, расположенные в китайских и корейских портах. Вряд ли анархисты, осуждавшие милитаризм, должны были одобрять действия одной из империалистических держав, направленные на разжигание войны. Негодование Кропоткина совершенно закономерно и не является выражением патриотической позиции. Какой мог быть резон у анархиста радоваться действиям японских милитаристов? Кроме того, Милюков не приводит высказываний Кропоткина, которые бы доказывали, что тот поддерживал в этой войне Россию. В любом случае попытки делать выводы, опираясь на воспоминания очевидцев при полном игнорировании текстов, написанных лично Кропоткиным и выражающих его позицию, выдают крайний непрофессионализм таких «исследователей».
Другие авторы, как советский дипломат Иван Майский, вообще никак не подтверждают свою точку зрения, утверждая: «Во время русско-японской войны он был ярым "русским патриотом", хотя в те дни не только социалисты всех направлений, но даже многие либералы были противниками этой войны и вели борьбу против царского правительства»[1258]. А может, здесь-то и есть ключик для разгадки проблемы?
В письме Гогелиа, отмечая недопустимость поддержки одной из воюющих сторон, Кропоткин подчеркивает, что и со стороны Японии война имеет захватнический характер: «При том умственном порабощении, в каком находятся наши российские социал-демократы по отношению к немецкой социал-демократии – а [ «]Революционная Россия[»] тоже социал-демократы… при таком умственном порабощении естественно, что они договариваются до таких нелепостей, как возвеличение японцев. Притом их возмутительное, колоссальное невежество по всем вопросам европейской политики помогает им в составлении самых нелепых понятий о смысле этой войны. Смысл же простой. Япония хочет весь Китай. Англия воспользовалась этим, чтобы натравить ее на Россию. ‹…› Я понимаю, что вновь обращенные революционеры так говорят. Но когда я вижу, что старые революционеры – туда же, я думаю, что это просто позор для русских революционеров, после 40 лет такой борьбы, теперь класть свои надежды в японские торпеды… – это после того как все делали сами, чтобы помешать русским бомбам, говоря, что одного уничтожения самодержавия им мало!»[1259]
Для либералов и социалистов, желавших поражения Российской империи в войне и видевших в этом залог успеха будущей революции, позиция Кропоткина была парадоксальна и непонятна. Возмущается агрессивными действиями Японии и Англии, не только России. Опасается роста влияния японского империализма. Считает, что поражение России приведет к реваншистским настроениям, военной диктатуре. Не за поражение, тогда значит – за победу… Все это очень напоминает бесчисленные дискуссии диванных аналитиков в «Фейсбуке» об актуальных политических событиях с неизбежной маркировкой: «свой – чужой», «хороший – враг»… «Ты не за Майдан – значит, ты за Путина». «Ты не за Путина – значит, ты за Навального». «Ты не за ДНР – значит, ты за "бандеровцев"». «Ты не идешь на выборы – значит, ты за действующую власть». «Ты не за либералов – значит, ты за Сталина». «Ты не за Сталина – значит, ты либерал». Это типичный взгляд на мир в духе «кто не с нами – тот против нас», или «из двух зол выбираю меньшее». Или, как еще называют это явление, – дихотомическое сознание. Кропоткин, очевидно, в эту схему не вписывается, и не вписывается эдак до августа 1914-го… Для него были важны нюансы, обстоятельства, картина мира во всех ее реалиях, «равнодействующая» всех факторов, не сведенная искусственно к двум лагерям. И наконец, он рассуждает исходя из долговременной перспективы, с точки зрения мировой революции. Он не может смотреть на все с позиции «как нам лучше свалить кровавый режим». Вопрос «что будет потом?» для него очевиден. Он не выбирает из двух зол меньшее, он ищет достойную альтернативу и этим интересен. За год до смерти он напишет анархисту Александру Шапиро: «Мы остались анархистами именно потому, что считаем нужным проводить в жизнь свои воззрения, что остаемся самими собой, не обезличиваемся»