В «Лондоне» и «Швейцарии» мы только танцевали. Пели в обоих ресторанах исключительно французские певицы. Говоря «французские», я подразумеваю не национальность (француженок среди них, кажется, вообще не было), а репертуар — французские романсы, исполняемые las femmes fatales[35]. В кинотеатрах время от времени удавалось спеть песню-другую, и это было для меня праздником. Танцевать к тому времени я разлюбил окончательно. Признаюсь честно, что танцором я был посредственным, не хуже, но и не лучше многих. Пел я гораздо лучше. Вдобавок в песне легче можно излить душу, нежели в танце, а для меня очень важно выразить свое настроение. Я же не просто выступаю для увеселения публики. Я выхожу к людям и разговариваю с ними языком песни. Мой репертуар зависит от настроения. Иногда в нем преобладают веселые песни, иногда — грустные. И если я чувствую, что слушатели поняли мое настроение, то считаю, что выступление удалось. Меня не раз спрашивали в лоб: «Скажите, как вам удалось добиться такой известности?» С вежливого языка обычный этот вопрос можно перевести так: «У вас, Петр Константинович, нет шаляпинского голоса, но люди вас почему-то любят». Так вот, любят меня за то, что я в песню душу вкладываю. Пою не абы чего, а о своем пою, о том, что пережил, что на душе лежит. Если кому-то мои слова покажутся выспренними, то знайте, что я говорю правду.
Чем дальше, тем сильнее тянуло меня петь, и я с тоской вспоминал мои былые выступления с гитарой. А иной раз — и с балалайкой. В Константинополе публика очень любила скабрезные частушки, от которых даже кирпичи краснели. Приходилось петь, хотя сам я скабрезности этой не люблю. И тут вдруг я получаю телеграмму из Риги от Оскара Строка: «Есть возможность выступать с песнями в одном кафе. Дело стоящее. Приезжайте, если согласны». Строк слышал, как я пою, я пел ему и еще нескольким знакомым, когда был в Риге. Без какой-либо задней мысли пел, просто захотелось сделать приятное приятным мне людям. А они, оказывается, оценили и запомнили.
Телеграмма — это еще не контракт. При всем моем уважении к Оскару Строку одной фразы «Дело стоящее» было мало для того, чтобы срываться с места и лишаться двух контрактов, которые нас с Зиночкой неплохо кормили. Но и упустить такого шанса я не мог. Дал телеграмму в Ригу, сообщил, что выезжаю, и объяснил в «Лондоне» и «Швейцарии» все, как было. Так, мол, и так, мечтаю петь, получил приглашение из Риги, но что из этого выйдет, еще вилами на воде писано. Отпустите, а если вдруг не выгорит, то вернусь к вам. В обоих ресторанах мне пошли навстречу. Позволили досрочно разорвать контракт без выплаты неустойки и заверили, что «в случае чего» примут меня обратно с распростертыми объятиями. Кишинев — милый патриархальный город, там все дела решаются по-свойски и люди охотно идут друг другу навстречу, памятуя о том, что сегодня ты поможешь ближнему, а завтра он поможет тебе.
Возвращаться не пришлось. После пробного выступления владелец кафе «А.Т.» подписал со мной контракт. С танцами отныне было покончено, танцевальных контрактов я больше не заключал. В декабре 1929 года началась моя большая певческая карьера. Это произошло благодаря Оскару Строку и Герберту Шмидту, который руководил оркестром в «А.Т.» и сам играл в нем на скрипке. Без этих двух людей не было бы певца Петра Лещенко. В Риге было много хороших людей, которые помогали мне бескорыстно. Видели, как я хочу петь, и помогали. Доктор Соломир ссудил меня деньгами для поездки в Берлин, где мои песни были впервые записаны на пластинки. Импресарио Исаак Тейтельбаум был устроителем моих первых гастрольных турне в качестве певца. Иной раз на вопрос о том, где я родился, я отвечаю журналистам так: «Вообще-то родился я в Херсонской губернии, но как певец родился в Риге».
Зиночка немного расстроилась из-за того, что наш дуэт распался, но я сказал ей, что это к лучшему, что теперь она может отдохнуть, поскольку в «А.Т.» мне платили столько, сколько мы танцами вдвоем не зарабатывали. В актерской иерархии я поднялся сразу на несколько ступенек выше.
Я был счастлив. Когда же Зиночка сказала мне, что она снова ждет ребенка, счастье мое утроилось. Я сдувал с нее пылинки, оберегал от всех забот, старался сделать все для того, чтобы она была всем довольна. Мать ее, видя, как я забочусь о Зиночке, начала относиться ко мне лучше, чем прежде. До сердечных отношений между нами так и не дошло, но я был рад любой малости, любому изменению в лучшую сторону. Худой мир всегда лучше доброй ссоры.
Рижский взлет
В Риге я чувствовал себя птенцом, который долго ходил по земле и наконец-то расправил крылья и взлетел. Должно быть, птицы испытывают от полета такое же счастье, какое испытывал я от выступлений в кафе «А.Т.». Я чувствовал себя настоящим артистом. Не то чтобы я раньше был артистом липовым, просто до «настоящего» мне кое-чего недоставало. В моих собственных глазах.
В Риге у меня быстро появились поклонники. Рижане говорили: «Пойдем в «А.Т.» слушать Лещенко». Иногда, пускай и нечасто, меня узнавали на улице. Рижане — люди сдержанные. В Кишиневе можно преспокойно завязать разговор с незнакомцем, а в Риге такое не принято. То, что меня узнали, я понимал по взглядам, которые задерживались на мне немного дольше обычного. Только раз одна восторженная дама наговорила мне комплиментов, от которых я не знал, куда деваться. Я не любитель пышных, цветистых славословий и вообще не слишком-то склонен доверять словам. Гораздо больше могут сказать глаза во время выступления. Когда я вижу, как глаза сияют, или же вижу на них слезы, то понимаю, что мое пение оценено по достоинству. Все рецензии, все похвалы и славословия ничто перед теми живыми откликами слушателей, которые я вижу во время выступлений. Давно решил, что как только перестану видеть эти отклики, то прекращу петь. Кому нужно пение, которое не затрагивает сокровенных душевных струн? Никому такое пение не нужно.
За год работы в кафе «А.Т.» я как артист вырос на голову. Я — самоучка, до всего, что знаю и умею, доходил сам с помощью добрых людей. Поднимался по ступенькам все выше и выше, совершенствуя свое актерское мастерство. Но в какой-то момент (это произошло в Черновцах) я понял, что давно уже не поднимаюсь, а топчусь на месте. Для дальнейшего развития мне нужен был толчок, какой-то мощный стимул, и таким стимулом стало знакомство с Оскаром Строком.
Оскар — талантливый композитор и замечательный человек. У него есть редкий дар чувствовать музыку. Не слышать, а именно чувствовать. Тот, кто чувствует музыку, поймет, что я имею в виду. Словами этого не объяснить. Огромное счастье для певца или музыканта иметь своего композитора. Композитора, который хорошо тебя знает, понимает твои возможности, пишет музыку персонально для тебя и дает хорошие советы. Оскар Строк может заменить собой целую консерваторию, настолько широки его познания. Композиторы бывают разные. Есть такие, кто не видит дальше своего носа, а есть такие, как Оскар. Сколько хорошего ни напиши об этом человеке, все будет мало. Во время войны мы потеряли друг друга из виду. Я с тревогой думал — как дела у Оскара? Успел ли он эвакуироваться или же попал к немцам, что означало для него верную гибель. Не могу описать, с какой радостью узнал я после войны о том, что Оскар жив-здоров и по-прежнему живет в Риге. Надеюсь, что в недалеком будущем смогу его обнять. С великим нетерпением жду нашей встречи.
Любой эстрадный певец в начале своей певческой карьеры невольно пытается подражать оперным певцам. Я не исключение. Кумирами моей юности были Шаляпин, Собинов, Севастьянов, Смирнов… Стараясь подражать им, я утрачивал индивидуальность и вообще пел хуже, чем мог петь. Оскар посоветовал мне: «Не надрывайся, помни что ты не в опере, а в кафе. Надо мягче, нежнее…» Если бы записать все советы, которые дал мне Оскар, то из них можно бы было составить книгу. Но я их не записывал, а запоминал, на то, что касается работы, память у меня хорошая.
Другим моим учителем стал Герберт Шмидт. Мои выступления проходили на его глазах, и стоило мне сделать что-то не так, как Герберт указывал мне на это и объяснял, как надо делать. Должен признаться, что далеко не всегда я выслушивал замечания Герберта с благодарностью. Иной раз мне казалось, что он придирается ко мне. Тем паче, что в отличие от мягкого и бесконечно терпеливого Строка Герберт мог делать замечания в резкой форме. Например, мог сказать: «Ты поешь так, будто подаяния просишь» или «Это никуда не годится! Люди слушают только тех, кто поет лучше их, а не хуже». Я начинал спорить, но спорить с Гербертом было невозможно. Стоит, качает своей умной головой и повторяет одно и то же: «Петр, ты ошибаешься!» В жизни Герберт был невероятно спокойным человеком. Преображался он, лишь когда брал в руки скрипку. Играл зажигательно, мощно. Я слушал и думал о том, что так же, наверное, играл великий Паганини. Тогда я временами обижался на Герберта, но сейчас вспоминаю его советы с огромной благодарностью. Артист, который совершенствует свое мастерство для того, чтобы стать настоящим артистом, нуждается в строгом советчике, который замечает все огрехи и вовремя на них указывает. И советчику этому положено быть придирчивым, то есть замечать и то, чего не заметила публика.
В декабре 1930 года я выехал на месячные гастроли в Белград. Это были уже совсем не те гастроли, как прежде. Прежде мне приходилось самому искать, с кем бы заключить контракт, чтобы обеспечить себя работой на несколько месяцев. Сейчас же я получил приглашение. «Вас рекомендовали наши общие знакомые… Не пожелали бы вы выступать у нас на таких-то условиях?..» Совершенно иной тон. Я колебался — ехать или нет? В кафе меня отпускали на месяц, но Зиночка была на восьмом месяце, и я не хотел оставлять ее в такой момент. На протяжении всего срока ее беременности я сильно переживал. Временами мое волнение было таким, что я просто места себе не находил. Это случалось, когда Зиночка жаловалась на недомогание или когда ее что-то огорчало. Я боялся повторения трагедии. Но все, начиная со Строка и заканчивая Зиночкой, в один голос сказали, что я должен ехать. Первое серьезное приглашение, нельзя им пренебрегать. Тем более что Белград был самым русским городом Европы и гастроли в Белграде были для русского певца своеобразным знаком отличия. Окончательно мои сомнения развеяла моя теща. «Вы скоро станете отцом, и вам не стоит пренебрегать хорошими заработками, — сказала мне она. — Поезжайте с легким сердцем, ведь вы оставляете Зину не одну, а на моем попечении».