«Трио Лещенко» (Зиночка, Валечка и Катюша) сопровождало меня на гастролях. Трио танцовщиц выгодно выделялось на фоне дуэтов и больших ансамблей своей оригинальностью. Валечка очень скоро превзошла Зиночку, а стеснительная Катюша поначалу немного отставала от них, но годам к 17 начала танцевать не хуже Зиночки. В танце Катюша отставала от сестры, но зато у нее открылся другой дар. Она придумывала новые номера с такой легкостью, будто всю жизнь только этим и занималась. Очень важно не просто исполнить танец, а вложить в исполнение какую-то изюминку, чтобы отличиться от прочих танцоров. Публика не любит однообразия. Тот, кто просто танцует, не будет пользоваться ее любовью, как бы хорошо он ни танцевал. Каждый номер должен быть представлением, сценой из спектакля, иначе публике будет скучно. В хорошенькой головке Катюши было столько «изюминок», что все мы просто диву давались — в кого она уродилась такой выдумщицей? Доход от выступлений делили на троих поровну, хотя по обычаю Зиночке, как наставнице, полагалось получать вдвое больше. Но она сама настояла на том, чтобы дележ проходил не как принято, а по-родственному. После нашего расставания, оборвав все отношения со мной, Зиночка не стала делать того же с моими сестрами. Они продолжают общаться, но с одним условием, которое поставила Зиночка — ни слова обо мне. После развода она вычеркнула меня из своей жизни, и я бы мог принять это ее решение, если бы у нас не было сына. А так получилось, что она приняла решение за одиннадцатилетнего Игоря, оторвала его от меня, внушив, что я плохой, хотя на самом деле суть заключалась не в моих качествах, а в том, что мы стали чужими друг другу.
Тема моих отношений с сыном настолько болезненна для меня, что, начав рассказывать о чем-то другом, я то и дело на нее сбиваюсь. Постараюсь впредь этого не делать, ибо все, что мог написать по этому поводу, уже написал.
Выступать вместе с «Трио Лещенко» мне очень нравилось. Танцевальные номера приятно разнообразили пение и давали мне возможность немного передохнуть. Те, кто думает, что пение — легкий труд, могут попытаться спеть подряд, громко и внятно, несколько песен. Хотя бы шесть-семь. А я, бывало, пел и по тридцать — сорок.
Особенный успех у зрителей имели шуточные кавказские куплеты про Карапета, сопровождаемые танцевальной пантомимой трио. По предложению Катюши, во время исполнения припева: «Карапет мой бедный, отчего ты бледный? Оттого я бледный, потому что бедный!» — я клал гитару на колени нижней декой вверх и отбивал на ней ритм руками, словно на барабане. Для этого номера пришлось завести особую гитару, поскольку я не мог позволить себе столь варварского обращения с дорогими инструментами, на которых обычно играю. Многие удивлялись и удивляются тому, как придирчиво я выбираю гитары, но моя придирчивость обоснованна. Аккомпанируя себе на плохом инструменте, хорошо не споешь. Однажды в Бельцах[43] у меня украли из гостиничного номера две гитары и еще кое-что из вещей, и мне пришлось играть на срочно купленном инструменте, никудышном. Ох, что это была за мука, я и передать не могу. Лучше бы я отменил выступление.
Иногда я, желая тряхнуть стариной, выступал в «Трио Лещенко» вместе с сестрами, а Зиночка тогда исполняла сольные номера. Мы были одной актерской семьей.
Записи моих песен на пластинки во второй половине тридцатых годов становились все чаще. Я записывался в Бухаресте, Вене, Лондоне, Риге. Практически весь мой репертуар того времени был записан. Меня это очень радовало. Не только как свидетельство моей известности. Меня также радовало, что мои песни будут жить и после моей смерти. Для артиста, как и для любой творческой личности, это обстоятельство имеет весьма важное значение. Шаляпин однажды признался мне, что записывает пластинки только ради того, чтобы его голос могли услышать грядущие поколения. Он сильно завидовал мне из-за того, что мой голос при записи почти не менялся. А вот его могучий бас с пластинки звучал совсем не так, как в жизни. Федор Иванович был большой весельчак и шутник. Помню, как однажды, по приезде в Бухарест, он остановился у меня на Каля Викиторией. Проснулся утром, распахнул окно и как запел на всю улицу: «Вдоль по Питерской…» Замерли не только пешеходы, но и коляски с автомобилями остановились и слушали волшебное пение. «Надо же, румыны, а понимают русскую душу», как ребенок радовался Федор Иванович. Однако больше концертов из окна не устраивал. Мне очень не хватает Шаляпина. Мы не были большими друзьями, с ним вообще невозможно было дружить, настолько он был поглощен собой, но при всем том общение с ним было весьма приятным и полезным. Певцу эстрадному полезно выслушать критические замечания оперного певца. Высказав мне нечто нелицеприятное относительно моего пения, Федор Иванович, как ребенок, заглядывал мне в глаза и спрашивал: «Петенька, друг мой, надеюсь, что я вас ничем не обидел?» Шаляпин был большим во всех смыслах — талантливый гигант с широкою душой.
Ресторан «Лещенко» вызывал большую зависть у конкурентов. Я постоянно опасался какой-нибудь пакости с их стороны. Я знал, на что могут пойти конкуренты. Имел несчастье узнать. В кафе «А.Т.» вскоре после рождения Игоря, то есть в январе 1931 года, внезапно скончались два посетителя. Один вдруг, выпив кофе, упал со стула на пол и умер, а спустя несколько минут то же самое произошло с другим. Яд в кофе подсыпал официант, подкупленный конкурентами. Поражаюсь дьявольскому хладнокровию организаторов и исполнителя этого преступления. Убить без всякой причины двух почтенных отцов семейств! Только ради того, чтобы сделать неприятное конкуренту! Уму непостижимо! Какая мерзость! Один из погибших был владельцем нескольких доходных домов, а другой — владельцем и директором кинотеатра. У обоих были семьи, дети. Владельцу «А.Т.» пришлось истратить много денег на взятки для того, чтобы обе смерти были официально объявлены следствием сердечных приступов. Не очень-то и помогло. Вся Рига удивлялась такому совпадению. Двое приятелей приходят в кафе, чтобы выпить кофе с булочками, и умирают с промежутком в несколько минут от сердечных приступов! Официант, который обслуживал умерших посетителей, сбежал в тот же день. Кажется, его так и не нашли. Этот случай нанес ощутимый урон «А.Т.». Примерно до апреля посетителей было вдвое меньше, чем обычно. Слава богу, что в моем ресторане ничего подобного не было. Мои конкуренты ограничивались тем, что распускали обо мне гадкие слухи. Слухи касались не только ресторана, но и всего остального. Когда я купил загородный дом в Кармен Сильва[44], сразу же пошли слухи о каких-то немыслимых оргиях, которые я якобы там устраивал. На самом же деле ничего подобного не было. В доме большей частью жили Зиночкина мама с Игорем. Я приезжал туда в редкие свободные дни. Но слухи об оргиях были настолько распространенными, что даже просочились в газеты. Любимый прием репортеров — это разместить какую-нибудь скандальную пакость под броским заголовком на первой странице, а спустя неделю дать на последней странице самым мелким шрифтом опровержение, которого никто читать не будет. Поначалу я сильно нервничал, но потом стал брать пример с Шаляпина, который говорил: «Пускай пишут, что хотят, главное, чтобы не забывали».
Был однажды такой случай. Журналист Бэлэшою, румын, совершенно не знакомый с русскими именами-отчествами, опубликовал интервью, взятое у моего несуществующего родного брата Петра Мартыновича Лещенко. Как у Петра Константиновича может быть родной брат Петр Мартынович? Ладно, пускай отцы у них разные, но какая мать назовет двоих сыновей одним и тем же именем? Петр Мартынович рассказал о Петре Константиновиче много сенсационного, то есть скандального. Рокамболь[45] в сравнении со мной выглядел ангелочком. Я пришел в редакцию газеты и потребовал опровержения. Редактор начал спорить со мной, говоря, что он доверяет своим сотрудникам и уверен, что все, написанное Бэлэшою, — чистая правда. Тогда я попросил познакомить меня с моим родным братом. Вместо брата мне предъявили старую афишу, на которой стояло имя «Петр Мартынович». То была моя собственная афиша. Когда-то я выступал и под таким псевдонимом, преимущественно в Кишиневе. Я ответил, что афиша не доказательство, и продолжил требовать встречи с братом. Редактор сдался и напечатал вот такое опровержение: «Редакция приносит свои извинения Петру Лещенко и доводит до сведения читателей, что человек, выдававший себя за его родного брата, оказался самозваным аферистом». Все-таки редактор сумел обелить Бэлэшою, переложив вину на несуществующего афериста.
Сорванные концерты в Лондоне
Весной 1935 года меня пригласили в Лондон для записи песен в «Колумбии». Также было запланировано несколько выступлений по радио. Эти выступления являлись рекламой моих концертов, которые должны были состояться осенью того же года. Организацией моих лондонских гастролей занимался импресарио Генрих Гольд. Он сам нашел меня и предложил свои услуги. Гольд производил очень хорошее впечатление. Он хорошо знал свое дело, был пунктуальным и аккуратным, ни о чем не забывал, ничего не упускал из виду. К тому времени у меня выработалась привычка иметь дело только со знакомыми агентами или же с теми, кого рекомендовали мои знакомые. Теперь я мог позволить себе такую «роскошь», поскольку был известным артистом. Но для Гольда я сделал исключение, настолько он меня очаровал. Казалось, что он умел читать мысли и видеть будущее. О чем его ни спроси, все он уже предусмотрел, обо всем договорился. Не импресарио, а мечта.
В Бухаресте Гольда никто не знал, но это не вызывало удивления, ведь Гольд преимущественно работал в Лондоне. «В Лондоне столько работы, что на три жизни хватит», — с важностью говорил он. Во время первой встречи с Гольдом я высказал сомнение относительно успеха моих гастролей в Лондоне, но Гольд объяснил, что там пошла мода на все русское и важно успеть первым, чтобы, как он выразился, «снять все пенки». Гольд был одесским евреем, уехавшим в Англию еще до революции. По его словам, в Лондоне он считался «главным специалистом по русской сцене» (это его слова).