Е. А.), то Петр Великий, приступя, наконец, к мощам святого Никиты, архиепископа Новгородского, открыл их, поднял их из раки, посадил, развел руки, паки сложив их, положил, потом спросил: "Что скажешь теперь, Яков Данилович? От чего сие происходит, что сгибы костей так движутся, яко бы у живого, и не разрушаются, и что вид лица, аки бы недавно скончавшегося?" Граф Брюс, увидя чудо сие, весьма дивился и в изумлении отвечал: "Не знаю сего, а ведаю то, что бог всемогущ и премудр"". Может быть, Брюс действительно несколько растерялся и сразу не нашел что сказать Петру, который, согласно Нартову, при этом поучительно заметил: "Сему-то верю и я и вижу, что светские науки далеко еще отстают от таинственного познания величества творца, которого молю, да вразумит меня по духу". Представим себе эту фантасмагорическую ситуацию, когда, стоя у переворошенной священной раки с сидящим в ней мертвецом, всероссийский самодержец и ученый генерал-фельдцейхмейстер ведут философскую беседу о пределах познания мира. И эта сцена поражает одновременно своим кощунством (ибо нельзя забывать, что происходит она не в кунсткамере, а в одной из православных святынь, у нетленного праха святого, которому поклоняются поколения верующих с XII века!) и тем, как точно отражает лишенную мистики и суеверия веру Петра, который находил доказательства бытия Божия также и в бессилии науки.
Нет сомнений, что, осуществляя церковную реформу, Петр исходил из положений протестантизма, ставившего государя во главу церкви. Это было неизбежно, учитывая его симпатии к протестантскому образу мышления, его любовь к Голландии и Англии, его имманентный авторитаризм. В итоге в России ликвидация патриаршества сопровождалась установлением коллегиальной формы управления духовными делами, а государь был объявлен главой Русской православной церкви. В этом стоит искать не ересь, а продолжение традиций Московского царства. Главенство государства над церковью существовало всегда. С давних пор на Руси назначение епископов не было внутренним делом церкви, а являлось функцией самодержца, выраженной в форме согласия государя на назначение кандидата, которого церковь рекомендовала на вакантную кафедру. Никогда не было ни равенства, ни настоящего согласия (как тогда говорили, симфонии) светской и церковной власти. Трудно припомнить, чтобы государь в своих делах советовался с патриархом (правление патриарха Филарета при сыне Михаиле Федоровиче не в счет) или чтобы патриарх просил царя проявить милосердие к павшим. Если бы он и обратился с такой просьбой, то, согласно одной из легенд, царь довольно грубо выгнал бы его из камеры пыток, указав при этом верховному иерарху его место на земле. Когда светской власти было что-то нужно, она, не стесняясь, диктовала свою волю церковникам. Сами патриархи попадали на свой трон исключительно с одобрения государя и в дальнейшем во всем зависели от него. В конечном счете ожесточенный спор иосифлян и нестяжателей закончился победой первых, а значит, победой светской власти, дающей церкви все: земли, крестьян, деньги, тарханные грамоты, освобождавшие церковные владения от налогов и повинностей. Ну а кто же кусает руку кормящего? Что ж, дальнейший результат известен. Как писал Бродский, "с государством щей не сваришь. // Если сваришь — отберет".
Петр, в сущности, ничего особенно не подавлял — изначально, в X веке, православная вера была выбрана Владимиром Красное Солнышко не за ее обрядную красоту и благолепие, как сказано в летописи, а за покорность ее служителей византийскому басилевсу, за готовность служить светскому правителю, да еще на понятном толпе туземном языке. Так было до Петра, так стало после него, так есть и сейчас. Когда во второй половине XVII века разгорелась борьба сторонников новой "никонианской" веры с верой старой, будущий патриарх Иоаким выразился более чем откровенно: "Не знаю [ни] старые веры, ни новые, но что велят начальницы, то и готов творити и слушать их во всем".
Реформируя церковь, Петр пошел своим путем, ведущим к установлению в обществе регулярности и целесообразности. Как и во многих других делах, он считал своей обязанностью перед Богом и людьми реформировать церковное устройство, или, как тогда выражались, "духовный чин". Важно, что Петр представлял церковную реформу как богоугодное дело богобоязненного монарха, озабоченного исключительно исполнением своего христианского долга: "Между многими, — читаем мы в указе 1721 года, — по долгу богоданными нам власти попеченьями о исправлении народа нашего ‹…› посмотря и на духовный чин и видя в нем много нестроения и великую в делах скудость, несуетный на совести нашей возымели страх: да не явимся неблагодарны Вышнему, аще толикая от него получив благопоспешества во исправлении как воинского, так и гражданского чина, пренебрежем исправление и чина духовного. И когда нелицемерный Он, Судия, вопросит от нас ответа о толиком нам от Него врученном приставлении, да не будем безответни". Нельзя положа руку на сердце не сказать, что кроме присущего Петру мессианства тут было известное лукавство и демагогия.
Причины реформирования церкви Петру были очевидны. Во-первых, среди политических противников Петра было немало церковников, не хотевших, чтобы представитель худородных Нарышкиных сидел на троне. Его поведение, привязанность к Немецкой слободе и всему иностранному убеждали их в "негодности царишки". Для Петра же люди в рясах оставались частью той "старины", которую он ненавидел. Отношение к ним видно в указе Петра 1698 года: певчим запрещалось появляться в Новодевичьем монастыре, где сидела царевна Софья. Тяжелым гневом дышит этот указ: "Певчих в монастырь не пускать, поют и тамошние старицы хорошо, лишь бы вера была, а не так, что в церкви поют "Спаси от бед", а на паперти деньги на убийство дают". Не случайно он приблизил к себе священнослужителей из киево-могилянского круга, которые были и образованнее отечественных святителей, и принадлежали к другому, хотя и православному миру, не связанному с московской "стариной". Да и потом он не церемонился со своими реальными и мнимыми врагами в рясе. Монашество, клобук, епископский посох, преклонные годы и общепризнанная святость не спасали людей церкви от дыбы и тюрьмы. Тут были и серьезные подозрения церковников в государственных преступлениях, но встречались и обвинения в пренебрежении правилами и законами светского государства. В сыскные органы попадали священники и архимандриты, которые (случайно или нет) ошибались в имени государя при возглашениях, забывали в службе помянуть Синод, не служили в установленные государством "календарные дни", запаздывали с присягой, возмущались ликвидацией патриаршества. Петру казалось, что для строгостей есть все основания. И дело царевича Алексея в 1718 году это подтвердило: его окружение было "пропитано ладаном", густым церковным духом, а среди ближайших сподвижников Алексея нашлось немало церковников, которые, как стало известно царю на следствии, мечтали о приходе царевича к власти и восстановлении старины.
Во-вторых, Петр включил церковь в новую систему общества как важную ее часть. Церковь должна была не только молиться о благе России, кадить и окроплять знамена новых полков, но и служить органом просвещения, образования, культуры. В 1700 году при посещении патриарха Адриана Петр произнес речь о пользе учения и наук и необходимости объединить их с верой, ибо "вера без дела, а дело без правыя веры мертво есть обоя". Это было сказано молодым царем не случайно. Петр верил, что у церкви есть особая вполне прагматическая миссия — нести свет Божественного учения, нравственности и культуры в народ. Нужно согласиться со знатоком допетровской Руси А. М. Панченко, писавшим: причина церковной реформы — нецивилизованность церкви, "именно церковь в глазах Петра была виновата в том, что за семь веков, протекших со времен Святого Владимира, на Руси отсутствовало правильное образование. Духовное сословие Петр хотел превратить в ученое сословие". Мысль Петра была проста: учась грамоте по специально составленным духовным текстам, люди могли освоить и грамоту, и одновременно проникнуться заложенными в этих текстах вечными истинами. Именно просветительскую миссию церкви Петр ставил выше всего.
Не буду скрывать, что он стремился сделать церковь рупором своей политики. Это естественно вытекало из непременного участия ее в повседневной и особенно праздничной жизни общества. С церковного амвона привычно звучало чтение царских указов и манифестов, а уж если победа, "шум и клики на Неве", то без торжественного богослужения, колокольного звона (может быть, уж не семидневного, как во время празднования Ништадтского мира в 1721 году) никак нельзя было обойтись: чай, мы — люди православные!
Словом, петровская церковная политика при всей ее жесткости, следовании зачастую сиюминутным политическим целям все же была по преимуществу культурообразующей. Мечта Петра о возвышении России, укреплении ее могущества зиждилась не только на вере в мощь флота и армии, но и на идеях распространения в стране культуры, грамотности, образования, современных технологий и мастерства. Христианские народы Европы, как было сказано раньше, являлись образцом для Петра. Он стремился доказать им, что и мы, русские, такие же цивилизованные люди, как и они. По мысли Петра, истинный сын Отечества — это образованный, воспитанный, занятый полезным делом подданный, одновременно законопослушный, верноподданный и непременно верующий человек. Для царя нравственность могла быть только христианской, православной. Более того, он был убежден, что она тождественна регулярности, вводимой им во всех сферах русской жизни. Военные должны были знать основы веры так же, как воинский устав. Петр полностью разделял мысль шведского короля Густава II Адольфа о том, что армия — школа христианской нравственности, что дикая природа человека исправляется только двумя началами — дисциплиной и верой.
Придавая столь важное значение просветительской деятельности церкви, Петр сам контролировал содержание речей и проповедей, которые звучали с амвона. Вообще, он был убежденным сторонником "говорящего" закона, доступно объясняющего каждому, в чем польза и необходимость его введения и пунктуального следования ему. Так же он относился и к духовному слову с амвона, поэтому был убежден в величайших возможностях живого слова и особо ценил проповедь (как позже Ленин — кино), восторгаясь златоустцами в рясах. В резких выражениях Петр осуждал бездумное следование церковному ритуалу, формальное служение Богу, вызывающее у людей только скуку и равнодушие.