Работать с материалами политического сыска — тяжкий труд для историка. Уходишь из архива мрачным и удрученным, поскольку наблюдаешь массовость доносов: друзей на друзей, детей на родителей, жен на мужей, сослуживцев на товарищей по службе. По материалам доносов видишь, как доносчик прислушивался к тихому разговору соседей за столом, к беседе на крыльце, к озорной частушке, к ворчанью в нужнике, как холоп подслушивал в скважину двери, что помещик, лежа с женой в постели, костерит государя, и т. д. и т. п. Удивляешься, как годами не решавшая элементарных проблем власть проявляла необыкновенно быструю "отзывчивость" к изветам всех видов. С помощью законодательства, полицейской практики, усилий церкви петровское государство создало такие условия, при которых подданный не доносить (без риска потерять свободу и голову) попросту не мог. Поэтому "извещали" тысячи людей. От этого чтения легко потерять веру и в народ, и в человечество. Это истинное копание в окаменелом дерьме.
Зная о системе доносов в других странах, памятуя об инквизиции, видя ящики для доносов в музеях Испании и Италии, невольно задумываешься об истоках этого гнусного общественного порока и всегда приходишь к выводу, что это становится возможным только тогда, когда этого хочет власть. Поощряя доносительство морально и материально, она откровенно развращает общество. Для России донос был еще и государственным институтом, частью системы управления, как ни странно это звучит. При слабости самоуправления, неэффективности, вороватости местной власти донос позволял более эффективно осуществлять функцию контроля. Рассматривая, например, законодательство о службе, землевладении, торговле, замечаешь, что почти каждый издаваемый указ или наказ содержит норму материального поощрения доносительства в отношении нарушителей этого конкретного закона. Расчет строился на том, что помещик донесет на своего соседа, уклонявшегося от службы, в надежде получить часть его имения — это была плата за донос. Купец в соседней лавке донесет на соседа-купца, приторговывавшего контрабандой. Возможно, в тогдашней России иной, лучшей формы государственного контроля и не было, а управлять страной можно было только при помощи страха и доноса: вероятный нарушитель закона в принципе должен бояться доноса, а вероятный доносчик должен знать, что его поощрят за "правильный", или, как тогда говорили, "доведенный", то есть доказанный донос. Появившийся при Петре институт штатных доносчиков — фискалов стал законченным выражением этого принципа.
Важно сказать, что созданная Петром система насилия и доносов не встречала в народной толще сопротивления или хотя бы скрытого саботажа. Екатерина II, в глубоком патриотизме которой нельзя сомневаться, справедливо писала, что русский народ "неблагодарный, наполненный доносчиками". Действительно, материалы политического сыска раскрывают бездну общественного порока. Кажется, что греху Иуды предавались все без исключения, а случаи жертвенного, христианского поведения встречаются крайне редко, да и то относятся они, как правило, к старообрядцам. Начиная с петровского времени общественная атмосфера была пронизана стойкими миазмами доносительства. Страх стать жертвой доноса был так силен, что известны случаи самодоносов. Так, в 1762 году был арестован солдатский сын Никита Алексеев, который явился автором оригинального самоизвета. Он, как записано в протоколе, "на себя показывал, что будто бы он, будучи пьяным, в уме своем поносил блаженныя и вечной славы достойныя памяти государыню императрицу Елизавету Петровну". По-видимому, следствие оказалось в некотором затруднении и потребовало от Алексеева уточнений. Но он лишь прибавил, что кроме императрицы еще и Бога бранил: "Он в уме своем рассуждал, что для чего-де на него, Алексеева, Бог прогневался и всемилостивейшая государыня его не смилует, что-де он часто находится в наказаниях и притом же в уме своем Бога выбранил и всемилостивейшую государыню поносил, а какими словами — не упомнит". А именно последнее и интересовало следователей более всего — в его деле свидетелей, которые "помогли" бы вспомнить сказанные "непристойные слова", быть не могло. Однако за Алексеевым числились и другие грехи, поэтому разбираться в этом странном самооговоре в Тайной канцелярии не стали, а приговорили преступника к битью кнутом и ссылке на каторгу.
Ну, хватит о мрачном. Истории многих стран знают подобное. Поговорим под конец, как было принято в советских учебниках, о культуре. Вы должны согласиться, что Петровская эпоха стала настоящим прорывом в культуре. Русский язык стал искуснее, он быстро изжил церковнославянские архаизмы, его лексика обогатилась новыми словами, понятиями, и он стремительно превращался в современный литературный язык. Ломоносов — грандиозное культурное явление, которое без Петра было бы невозможно, — писал, что только с начала XVIII века мы заговорили на русском европейском языке. Первое же стихотворение Ломоносова на победу русской армии над турками в 1739 году звучит необыкновенно выразительно: "Шумит с ручьями бор и дол: // "Победа, Росская победа!" // Но враг, что от меча ушел, // Боится собственнаго следа!" Нет, при всем уважении к Древней Руси не могли так написать в XVII веке!
Да что стихи! Петр сделал так много для переноса в Россию совершенно ей необходимых культурных и интеллектуальных ценностей, начиная с закупок произведений искусства и заканчивая отправкой людей за границу для получения художественного образования (то и другое стало традицией в последующее время). А разве можно забыть "десанты" в Петербург приглашенных Петром иностранных художников, скульпторов, мастеров разных профессий?
Без сомнения, Петербург сыграл особую роль в приобщении России к культуре Западной Европы. Статус административной, военной и морской столицы делал неизбежным сосредоточение в нем самых разных, в том числе весьма образованных, специалистов с развитыми духовными потребностями, глубокой европейской культурой, обширными связями по всему миру. К тому же почти сразу город стал крупнейшим центром образования. Уже в XVIII веке ближние к Неве линии Васильевского острова напоминали Оксфорд или Кембридж. Кроме кадетов Сухопутного и Морского кадетских корпусов, здесь можно было увидеть учеников и студентов Академии художеств, гимназии и университета Академии наук, здесь встречались студенты Горного училища с 22-й линии, Учительской семинарии с 6-й линии, ученики Благовещенской и Андреевской школ с Большого проспекта, а также учащиеся частных учебных заведений. Не случайно именно в этом месте обитания тогдашней петербургской интеллигенции был открыт Петербургский университет, а потом гимназия Мая, Бестужевские курсы и т. д. Так формировалась питательная среда для развития русской культуры и науки.
Но и этого было мало для будущего культурного феномена "блистательного Петербурга". Для русской науки и искусства (по крайней мере до середины XIX века) важнейшим фактором развития стала императорская столичность Петербурга. Недаром все основные, структурообразующие институты культуры и искусства носили гриф "Императорский" (академии, театры, научные, просветительские, благотворительные общества). Как уже было сказано, в стране, где не было раньше университетских традиций, просвещенных феодалов и купцов-меценатов, наука и искусство могли развиваться только при поддержке государства, что с неизбежностью вело к зависимости деятелей культуры от бюрократии, от вкусов двора и самодержца, способствовало сервильности культуры. Но все эти недостатки имперской культуры и науки XVIII–XIX веков с лихвой окупались блестящими успехами ученых и художников.
Не будем забывать, что в большинстве своем наши самодержцы были людьми образованными, с развитым вкусом. Их дворцы стали подлинными музеями, где скапливались невероятные шедевры со всей Европы. Над заказами двора и подражавшей ему знати работали первоклассные художники, скульпторы, архитекторы. Во многом благодаря интенсивной культурной жизни двора в императорском Петербурге сформировались оригинальные культурные традиции. Более того, достижения имперской культуры стали во второй половине XIX — начале XX века основой для развития самых разнородных и независимых от власти культурных и художественных инициатив, идет ли речь о частных учебных заведениях или независимых журналах, творческих объединениях или театральных труппах. При этом борьба академических и неакадемических течений в науке, искусстве и культуре не была уничтожающе враждебна (судьба Репина и других тому пример), а оказалась благотворна, полезна для России.
Изначально созданные в рамках государства и дворцового ведомства, научные и художественные учреждения достаточно органично включились в общий культурный процесс новейшего времени. Причем долгое время академические традиции сохраняли свое влияние, оставались эталоном добросовестности, профессионализма, научной порядочности, формировали в стране устойчивые представления (а также мифы) об особой петербургской (ленинградской) интеллигенции. Эманация этой петербургской субкультуры волнами расходилась по всей Российской империи, формируя в целом русскую национальную культуру, которая уже была немыслима без Петербурга, без "имперского периода". И все Петр! Вы согласны?
Тут несколько возражений. Во-первых, приникая к источникам других культур, зачем нужно было яростно уничтожать свою, унаследованную от предков культуру, которой была почти тысяча лет? Как уже сказано, для Петра старина была синонимом вредного, плохого, смешного, неудобного. С его реформ в общественном сознании запечатлелось, что допетровская культура плоха, примитивна, малоинтересна. В сущности, до недавнего времени, до коллекций икон художников Грабаря, Корина, до повести "Черные доски" писателя Солоухина, до фильма "Андрей Рублев" Тарковского, до исследований академика Д. С. Лихачева повсеместно царило убеждение, что древнерусская культура вторична, тупикова. Причем такое отношение к старине из Российской империи пере