Существует не соответствующее истине мнение о богатырском телосложении и столь же богатырском здоровье царя. И то и другое утверждение можно проверить. Если Вам когда-нибудь в Эрмитаже доведется видеть «восковую персону» Петра — манекен, изготовленный в соответствии с измеренными частями тела умершего царя, или мундиры Петра, то Вам обязательно бросятся в глаза непропорционально узкие плечи всех экспонируемых мундиров… От долгого хранения сукно село, но, независимо от усадки, фигуру царя никак не назовешь богатырской.
Точно так же обстояло дело и со здоровьем. Редко в какой год он не болел, причем иной раз настолько серьезно, что находился при смерти. Такое, например, случилось в весну 1705 г., когда он из Москвы намеревался выехать в Полоцк к войскам, но в день выезда заболел. Почувствовав облегчение на следующий день, он отправился в путь, однако оказалось, что «чрез-дневная лихорадка протекала в острой форме», и пришлось задержаться в Москве почти на целый месяц.
Тяжелую болезнь Петр перенес и летом 1707 г., когда находился в Варшаве. Сам он об этой болезни писал так: «Я только футов на пять был от смерти: в самый Ильин день уже и людей не знал, и не знаю как бог паки велел жить — такова была жестокая фибра (лихорадка.^ Я. П.), от которой теперва еще вполне в себя не могу притйть». Опасно царь заболел и находясь в пути в армию. Болезнь настолько измотала его, что он должен был учиться ходить.
В письмах-указах Петра 1711 г. самым употребительным словом было «поспешать». В июне спешить было уже некуда — все равно опоздали. В день, когда Петр прибыл в лагерь русских войск— 12 июня, османские войска навели мосты через Дунай и готовы были форсировать реку, чтобы идти навстречу русской армии, только еще начинавшей строить переправу через Днестр.
Теперь со страниц писем царя к Шереметеву и в переписке генералов между собой не сходили слова «провиант», «хлеб», «мясо».
12 июня Петр полушутя-полусерьезно писал Шереметеву: «О провианте, отколь и каким образом возможно, делайте, ибо когда солдат приведем, а у вас не будет что им есть, то вам оных в снедь дадим». Но фельдмаршалу было не до шуток. 16 июня он отвечал царю: «Я в провианте с сокрушением своего сердца имел и имею труд, ибо сие есть дело главное». Однако между сознанием того, что обеспечение армии провиантом «есть дело главное», и возможностью раздобыть этот провиант — дистанция, как говорится, огромного размера.
Шереметев уже в начале июня испытывал недостаток в продовольствии: «Оскудения ради хлеба, начинали есть мясо… Так же зело имею великую печаль, что хлеба взять весьма невозможно, ибо здешний край конечно разорен». В других соединениях и того хуже: «уже пять дней, как ни хлеба, ни мяса».
Трудности с продовольствием — результат несбывшихся надежд на помощь валашского и молдавского господарей. Правда, молдавский господарь Кантемир организовал в Яссах дружескую встречу войскам Шереметева и перешел на сторону России, но реальный вклад его в борьбу с османами был значительно скромнее того, на что рассчитывал царь. Приведенные им отряды оказались не полностью укомплектованными, но, кроме того, Кантемиру не удалось организовать продовольственных магазинов в Яссах. Что касается валашского господаря Бранкована, то он не только не выполнил взятых на себя обязательств, но и вероломно изменил России, выдав все планы кампании османскому везирю.
Эффект борь0ы сербов тоже был невелик, во всяком случае, эта борьба не оказала существенного влияния на ход кампании. Развертывание этой борьбы находилось в прямой зависимости от присутствия русских войск на Дунае, но они туда опоздали.
Недостаток продовольствия — не единственное испытание, выпавшее на долю русских войск. Военно-походный журнал Шереметева в дни перехода армии от Днестра к Пруту изобилует записями типа: «зело жаркий день». В течение немногих дней была выжжена трава, что лишило лошадей подножного корма. То, что не успели сделать палящие лучи солнца, довершила саранча. В итоге — гибель лошадей, усложнившая продвижение вперед.
Войскам, кроме того, довелось испытать недостаток воды. «Вода была, однакож самая худая: не токмо что людям пить, но и лошадям не мочно, ибо многий скот и собаки, пив, померли тут». Вот картинка с натуры, нарисованная датским послом Юстом Юлем со слов царя: «Царь передавал мне, что сам видел, как у солдат от действия жажды из носу, из глаз и ушей шла кровь, как многие, добравшись до воды, опивались ею и умирали, как иные, томясь жаждою и голодом, лишали себя жизни».
Согласно сведениям Кантемира, переданным Шереметеву, на Дунае находилось около 40 тыс. османов и какое-то количество крымских татар. Кантемир полагал, что дней через десять количество османов достигнет 50 тыс. человек. Эту цифру называли ' в письмах адмиралу Апраксину от 30 июня сразу два корреспондента: Головкин и Шафиров.
Шереметев располагал и другими сведениями. Два «шпига», направленные в Бендеры «для проведывания тамошнего состояния и взятья подлинной ведомости о турках и татарах», в рас-, спросных речах 28 июня показали, что в распоряжении везира находилось «тысяч с двести» турок и татар. Правда, оба лазутчика тут же добавили, что «подлинно про то они не знают для того, что сами там не были». Они поручились за точность сведений о событиях в Бендерах, которые сами наблюдали. Видимо, поэтому сообщениям «шпигов» не придали должного значения.
Итак, ни царь, ни фельдмаршал не располагали точными сведениями о численности неприятеля. Относительно планов османского везира и боевого духа его армии у русского командования тоже были смутные представления. Вице-канцлер Петр Павлович Щафиров, сопровождавший царя постоянно, был человеком в высшей степени осведомленным. Он писал адмиралу w Апраксину: «О неприятеле имеем ведомость, что хотя великий везир с несколькими войсками к Дунаю пришел и по сю сторону Дуная транжамент сделал и некоторую инфантерию осадил, но перейдет ли сюда со всею своею армиею и будет ли при сближении войск его царского величества стоять (хотя многие в том зело сомневаются), о том время явит». Этими сведениями Шафиров располагал на 18 июня.
В уши царя и его главнокомандующего со всех сторон жужжали о страхе османов перед русскими войсками. Долгорукий в донесении царю от 30 мая 1711 г. писал, что взятые в плен османские шпионы сказывали, что «турки не имеют куражу и сами себе пророчествуют гибель».
Войска Шереметева, подошедшие к Пруту, представляли не всю армию, находившуюся в походе, а примерно ее третью часть. Две дивизии^ а также оба гвардейские полка, сопровождавшие царя, вследствие затруднений с продовольствием и фуражом, находились в разных местах. Соединиться в единый кулак их заставили сведения, полученные 7 июля, о том, что османские войска находятся в шести милях от лагеря Шереметева и что конница крымских татар во главе с ханом уже соединилась с османами. Тогда последовала команда всем дивизиям подойти к лагерю Шереметева.
В воскресенье, 8 июля, пленный татарин сообщил, что везирь (командующий османскими войсками. — Я. Я.) наметил сражение на 10 июля. В тот же день стала известна численность неприятельских войск —140 тысяч человек, в то время как в русской армии едва насчитывалось 40 тысяч.
Сражение, однако, началось не 10, а 8 июля. С высот, окружавших русский лагерь, казалось, что достаточно небольших усилий и этот лагерь станет добычей их, янычар и татар.
Сражение в общей сложности продолжалось 36 часов — весь день 8 июля — и возобновилось вечером после двухчасового перерыва. Бывали моменты, когда османы вплотную подступали к рогаткам и, казалось, были близки к тому, чтобы смять русский лагерь, благо их было почти вчетверо больше, чем русских. Однако губительный огонь артиллерии охлаждал пыл янычар и татар.
Ранним утром 10 июля по повелению Петра из Посольской канцелярии в османский лагерь был отправлен парламентер, но ответа не последовало. Затем в расположение неприятеля отбыл дипломат Петр Павлович Шафиров. Одновременно, в русском лагере, на тот случай, если везирь откажется от переговоров, шла лихорадочная подготовка к генеральному сражению.
Шафиров поначалу донес, что османы не склонны к перемирию, но затем сообщил о начале переговоров. Он уполномочен был царем ради заключения мира вернуть все завоеванные территории не только османам, но и шведам. Более того, царь готов был уступить шведам даже Псков, а «буде же того мало, то отдать и иные провинции».
11 июля — едва ли не кульминационный день Прутской эпопеи. В обоих лагерях не раздалось ни единого выстрела. Но эта тишина была обманчивой. За ней скрывалось напряженное ожидание результатов переговоров и столь же напряженная подготовка к выходу из мышеловки, в которой оказались русские войска. Шафиров получил новые указания Петра: «ежели подлинно будут говорить о мире, то ставь с ними на все, кроме шклав-ства» (рабства. — Н. П.).
Сколь беспокойной и нервной была обстановка в русском лагере, свидетельствует то обстоятельство, что 1Г июля состоялось два военных совета. На первом из них было решено: если неприятель потребует сдачи в плен, то это требование отклонить и двинуться на прорыв кольца блокады. Второе заседание совета наметило конкретный план выхода из окружения: было решено освободиться от всего лишнего, стеснявшего мобильность армии, «за скудостию пулек сечь железо на дробь», «лошадей артиллерийских добрых взять с собою, а худых не токмо артиллерийских, но и всех — побить и мяса наварить или напечь», наличный провиант поделить поровну.
К счастью, этот план не пришлось проводить, в жизнь. После окончания' военного совета к царю прибыл Шафиров с известием, вызвавшим вздох облегчения: ему удалось заключить мир. Он не потребовал от России сколь-либо значительных жертв: османам пришлось вернуть лишь Азов, срыть Таганрог и Каменный Затон. Россия обязалась не вмешиваться в польские дела. Русские, кроме того, должны были обеспечить безопасный проезд Карл, а XII в Швецию.
Условия договора привели шведского короля в бешенство. Как только ему стало известно о подписании договора, он прискакал в ставку везиря и, распалившись, потребовал от него 20–30 тысяч отборных янычар, чтобы привести в османский лагерь пленного русского царя. Упрек шведского короля — «Для чего ты без него с его царским величеством мир учинил?» — не вывел везиря из равновесия, и тот ему резонно намекнул на поражение, нанесенное русскими войсками шведам под Полтавой: «Ты их уже отведал, а мы их видели; и буде хочешь, то атакуй, а я миру, с ними поставленного, н