Трудов приложили много. Фабрициус отметил это в своих записках: «49-му стрелковому полку было оказано упорное сопротивление у имения Ней-Рапен многочисленным отрядом (до 1500 человек с пулеметами) из немецких солдат, организованным владельцем этого имения бароном фон Вольфом. Разгромив этот отряд, 49-й стрелковый полк в дальнейшем имел серьезные бои на подступах к гор. Юрьеву с численно превосходящими бандами Булак-Балаховича, так называемым Северным корпусом генерала Драгомирова и белоэстонскими отрядами».
Бои за Юрьев шли три дня. Командиру Блинову и комиссару Смородину не раз пришлось ходить в штыковую атаку, и просто чудом они остались живы. За личное мужество в ожесточенных боях оба они были награждены орденами Красного Знамени. Петр был первым комсомольцем, получившим эту высокую боевую награду.
В боях под Нарвой 8 ноября 1918 года Петра тяжело контузило. Больше суток не приходил он в сознание, отвезли его в питерский госпиталь. Но он досрочно ушел оттуда, когда прослышал о городской конференции недавно созданного Российского коммунистического союза молодежи.
Именно к этим дням относится легенда о «воскрешении» Петра.
Будто пошел по Питеру слух, что погиб он в бою под Нарвой. И молодежь начала конференцию с заупокойной речи по своему старому боевому другу. Его любили от чистого сердца и говорили о нем с такой теплотой и нежностью, что в зале никто не скрывал слез.
Он вошел в зал позже других, неопознанный: с перевязанной головой, в папахе до бровей, с кустистыми усами и каштановой бородкой. И один лишь посмеивался, когда говорили о покойнике. Наконец попросил дать слово фронтовику вне очереди.
На трибуне сбросил папаху, крикнул как перед строем:
— Вы что это, черти драповые, панихиду по мне устроили? Контузило, верно! Да вот он я! И уж коль пришел, расскажу вам, как воюет наша комсомолия!..
Кажется, это была самая длинная речь за все время, что выступал он на рабочих митингах, в кружках и в ССРМ. Со смешинкой, с острой и соленой солдатской шуткой, с хорошей подковыркой — он это любил! Зал долго грохотал от аплодисментов и восторженных криков. В тот же день приняли решение: послать от питерских комсомольцев комиссара Петра Смородина в Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов. Так он стал бессменным членом Совета на протяжении двадцати лет, до конца своих дней…
После конференции он управился с делами в госпитале за двое суток. Как-то не по себе было ему в любимом городе. Питер опустел, словно вымер наполовину. Кое-где на заводах еще теплилась жизнь. Попадались и ребятишки — помятые, в плохой одежонке. Но, как во все времена, веселые и шумные.
Больше всего угнетало, что почти нет близких товарищей и друзей. Вася Алексеев руководил ревкомом в Гатчине, находились в отъезде Лиза Пылаева и Ваня Скоринко. Женя Герр в Москве, там и Оскар Рыбкин — он во главе Цекамола. Нет даже Пашки Бурмистрова, с которым можно было спорить на любую тему.
Появилась новая поросль молодежных вожаков: Михаил Удалов и Михаил Глерон, Сережа Соболев и два брата Ореста Петропавловского: Дмитрий и Владимир. В губкоме комсомола — Сергей Маситин. Но с ними он не успел сойтись поближе. Зато обрадовался «старикам» — степенному Ивану Канкину, юркому, тощему, страстному Коле Фокину.
Пусто было и потому, что впервые был он гостем в красном Питере, даже в своем районе, где с трудом разыскал Ивана Кулешова — тот все хлопотал, как бы поскорей уйти на фронт против Колчака. И потому еще было пусто, что уехали в Москву те, кто задавал боевой тон всякому массовому митингу, — старые партийцы, ораторы, великие организаторы. И красавец Питер без этих блестящих людей словно сделался заштатным городом.
И Петра со страшной силой потянуло в часть. Он лишь успел повидаться с матерью. Анна Петровна и не чаяла обнять сына: он молчал, пока был в госпитале; и не вдруг признала своего Петьку в бородатом солдате с забинтованной головой.
— Ахи, охи, слезы, вздохи! — Петр стиснул маманю так, что затрещали у нее кости. — Дело говори, мне недосуг. Вижу, живешь плохо, сдала ты, Анна Петровна, висит на тебе платье, как на худом колу. Давай чайку попьем, да собирайся: переждешь войну в Боринском. Я тебе и теплушку нашел, завтра утром отправлю. А сам к товарищам: надо Родзянке морду бить.
Ранним утром усадил он маманю в товарный вагон, дал ей на дорогу буханку хлеба, банку консервов. Поцеловались. И — будь здорова: до встречи в белокаменной, в Москве, не через один год…
Перед самым возвращением Смородина в полк там началась тяжелая полоса невезения.
Еще недавно победа сменялась победой. Красная Армия освободила Ригу, Митаву, Тукум, Талсы. В столице Латвии провозгласили Советскую власть. Но все это очень встревожило толстосумов из Антанты. В порты Эстонии начали причаливать английские и французские корабли с вооружением для белой армии. Белые спешно сформировали части в Латвии, Эстонии и Финляндии. Банды «голубых» и «серых» прибалтийских баронов вдруг противопоставили красным силу, превосходящую в семь-десять раз. С ожесточенными боями Ян Фабрициус стал отступать к Пскову.
49-й стрелковый полк не уходил с Фабрициусом, он оставался на Эстонском фронте. С ним сблокировались 1-й и 4-й латышские стрелковые полки, переброшенные из Москвы и с Восточного фронта, где они били белых и подавляли мятежи. Но из-за поспешного отступления соседних частей 6-й дивизии с эстонской земли у 49-го полка оголился фланг, пришлось оставить Юрьев.
И сразу же начались кровопролитные бои за город Валк. Три недели шквального огня и рукопашных схваток! Напряжение свыше сил! И когда все ценное имущество вывезли из Валка, его сдали.
Белые перерезали железную дорогу Валк — Псков. Сделал коварный бросок лыжный отряд белофиннов. Под его ударом пал Мариенбург.
Люди уморились. И туго с боеприпасами: берегли каждый патрон.
Но духом не упали. Коммунисты устремлялись за Смородиным в любую брешь у врага, масса бойцов их подпирала. Выход был один: из всего полка собрать лишь ударный батальон. Его назвали третьим. И Петр повел его в бой, когда занял рядом исходную позицию 6-й латышский полк.
Плечом к плечу сражались русские и латыши. Они окружили оккупантов, в рукопашных схватках убили почти четыреста солдат и офицеров врага. И еще столько же взяли в плен.
49-й стал славным полком. Враги назвали его коммунистическим и приказали по своим частям — пленных из этого полка не брать, убивать их на месте. 30 марта 1919 года Ян Фабрициус вручил полку почетное знамя ВЦИК с такой надписью: «49-му полку за успешные бои с контрреволюцией».
Но, в общем-то, долго еще шла полоса невезения, хотя и перемежалась она отдельными удачами.
Соединенными усилиями трех полков: 12, 48 и 49-го, из которых Фабрициус создал ударную группу Для осады Валка, вошли уже в предместье города. Однако изменил начальник латвийской дивизии Мангульс. И пришлось вырываться из окружения.
Но 49-й жил и боролся. Стремительной атакой он захватил сильно укрепленную станцию Гоппенгаф. Бойцам очень мешал вражеский бронепоезд, артиллерии же не было — ее могли хоть как-то заменить отвага и деловая, оперативная смекалка. Смородин собрал взвод самых опытных бойцов, спросил в упор: что делать? Решили устроить ночью засаду у выходной стрелки. Остановится бронепоезд — забросать его гранатами. А вышло еще удачнее: бронепоезд остановился, команда выскочила, чтобы устранить неполадки на путях, и бронированную крепость захватили без гранат, с одними винтовками.
Ян Фабрициус начал готовиться к обороне Пскова. Тридцать три раза отражал он атаки белых, но город все же сдал 25 мая 1919 года. Железного Мартына поместили в госпиталь в Старой Руссе, затем отстранили от должности военного комиссара дивизии.
Петр Смородин расстался еще с одним старшим другом, который был для него образцом отваги и мужества. И даже толком не попрощались: измотанный боями 49-й в конце апреля был переброшен в Лугу для укомплектования. А когда возвратился на позиции, Фабрициуса уже перебросили на другой фронт.
Полк не набрал полной силы: потерял он до половины состава, Луга дала ему двести пятьдесят бойцов. Почти все они были коммунистами-добровольцами.
Следы комиссара Смородина обнаруживаются, к сожалению, от случая к случаю. В первых числах мая 1919 года он на участке Красные горы — станция Алешин. Батальон полка разбил батальон белых, захвачены хорошие трофеи: два орудия и шесть пулеметов.
В середине мая, когда войска Юденича прорвали фронт между Нарвой и Чудским озером и хлынули на Псков, Лугу и Петроград, снова начались дни, как под Валком и Мариенбургом. Белые пытались перерезать важнейшую артерию Псков — Луга — Петроград в районе станции Мпшнской. Полк оправдал доверие командования — вывел из строя шестьсот белых солдат и офицеров. Юденич прекратил наступление на Мшинскую. Лужский уездный Совет рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов наградил полк третьим почетным знаменем.
Полк наступал, полк отступал. 20 сентября 1919 года в районе Луги перед фронтом полка появились вражеские танки. Даже самое пламенное слово комиссара не смогло удержать бойцов на линии огня. Да и Смородин с Блиновым не знали, как бороться с бронированными чудовищами. Лугу сдали. Но наука пошла впрок: связка гранат, зажигательная жидкость, два огнемета. И полк, ставший к тому времени 170-м, образцово показал себя на Лужском боевом участке. На подступах к городу ввязался он в решающий бой с Островским офицерским полком белых, в котором люто действовали помещичьи и кулацкие сынки. В кромешной тьме ноябрьской ночи на офицерских плечах ворвались красные батальоны в Лугу. Петр отметил, что такой паники у белых он не видал ни разу!
В час, самый трудный для красного Питера, осенью 1919 года, видели Смородина под Петергофом. С двумя ротами держал он оборону у побережья Финского залива.
Угрожали ему батальон белогвардейцев с пулеметами и две роты белых эстонцев. Счет был один к трем в пользу врага. Но Смородин принял бой, в дело вошли даже кашевары. Белые отступили с большими потерями, путь к Питеру был и тут надежно закрыт.