Но премьер все больше увлекался показухой вместо дела. Как пишет Крыжановский: «Слабость, которую он питал к аплодисментам и успеху, побуждала его к увлечению выигрышными вопросами, не имевшими действительно государственного значения». Керенский привел, выступая в Думе, мнение известного тогда немецкого эксперта по аграрному вопросу профессора Ауфхагена, который «…после посещения большого числа русских деревень писал: „Своей земельной реформой Столыпин разжег в деревне пламя гражданской войны“». Сам Керенский пишет, что «в большинстве своем крестьяне заняли неблагожелательную и даже враждебную позицию в отношении столыпинской реформы, руководствуясь двумя соображениями. Во-первых, и это самое главное, крестьяне не хотели идти против общины, а столыпинская идея о „поддержке сильных“ противоречила крестьянскому взгляду на жизнь. Крестьянин не хотел превращаться в полусобственника земли за счет своих соседей».
Крестьяне не были готовы к реформам экономически и психологически. Производительность российского общинного земледелия в начале ХХ века составляла всего 3 зерна на одно посеянное или «сам-третий». В Западной Европе в ХV веке средний уровень был «сам-пятый», а в середине XVII века на одно посеянное зерно получали десять новых — «сам-десятый». На Западе принято считать, что цивилизованным общество становится при производительности не менее «сам-пятый». В России о «хлебной цивилизации» не было принято говорить, хотя это и понимали. «Выборы в I Думу показали, что крестьяне, которые в основном занимались сельским хозяйством, чтобы только прокормить самих себя, и не могли вести его на капиталистических основах, не были способны играть роль социально-консервативного элемента» (А. Ф. Керенский. Россия на историческом повороте. — М., 1993, с.69).
Умер в 1908 году в Мюнхене неуслышанный Столыпиным член-корреспондент Императорской АН экономист А. И. Чупров. В столыпинской «экономической революции» Чупров видел неизбежный пролог революции социальной. И, как оказалось, он был прав. Именно Чупров и его ученики в научных изданиях и публично, преимущественно на страницах газеты «Русские ведомости», предупреждали о грозящей опасности насильственного проведения реформы. Сам Чупров писал: «Отрубное владение бесспорно имеет на своей стороне немало преимуществ, и если бы возможно было скоро завести его по всей России, русское сельское хозяйство, по всей вероятности, осталось бы в выигрыше. Но вся беда в том, что мысль о мало-мальски быстром распространении отрубной собственности на пространстве обширной страны представляет собою чистейшую утопию, включение которой в практическую программу неотложных реформ может быть объяснено только малым знанием дела».
Столыпин требовал «спокойствия», но исторический опыт свидетельствует, что помимо политической стабилизации нужна финансовая и организационная поддержка реформам. Но этого в период 1906–11 гг. не было обеспеченно. Столыпин споткнулся также на сопротивлении дворянства и местной администрации, которые после поражения революции были одержимы желанием вернуться к прежним временам, «…старой, царской, православной» России и выступили открыто против Столыпина. Первые две Думы выявили сопротивление аграрной реформе Столыпина также со стороны «трудовиков» (крестьянская «Партия труда») и «Крестьянского союза», на которых поначалу была сделана ставка царя и Столыпина. Эти Думы разогнали. В III Думе Столыпин сделал ставку на «октябристов» («Союз 17 октября», руководители Гучков, Родзянко) и черносотенцев. Однако «октябристы» в Думе выступили против насильственного столыпинского «умиротворения» и насильственного проведения аграрной реформы. Отсутствие широкой политической поддержки было еще одной причиной провала аграрной реформы. В столыпинском варианте она оказалась не востребованной ни одним слоем общества. Почему?
Дело в том, что для увеличения с/х производства нужно было либо увеличить площади обрабатываемых крестьянами земель за счет государственного и частного земельных фондов, либо за счет интенсификации. Первый способ имел сложности финансового порядка, но он радикально снимал социальную напряженность в деревне, задыхавшейся от нехватки земли. В этом случае создавалась возможность постепенного накопления средств для перехода на более интенсивные технологии. На этой основе постепенно, путем естественного отбора образовался бы слой наиболее жизнеспособных и предприимчивых хозяев, по типу американских фермеров. Но это потребовало бы доведения размеров крестьянских наделов до потребительских норм и раздачи значительной части частновладельческих и государственных земель. Для режима, основанного на поместном дворянстве, этот вариант был неприемлем. Реформа 1861 года лишила помещиков собственности на крестьян, но не отобрала у них землю. А земля эта большей частью пустовала. Требования крестьянских депутатов I и II Дум о земле были отвергнуты. Был отвергнут и частично решавший этот вопрос законопроект министра Кутлера из правительства Витте. Доклад Витте царю в январе 1906 года об угрозе новых крестьянских волнений и предложения по аграрной реформе способствовали лишь отставке премьер-министра. Все поняли, что посягательство на помещичьи земли в любом виде для царя и его клики неприемлемо и лишь приведет к отставке от должности. Пошли вторым путем и весьма своеобразно. Виной всему объявили крестьянскую общину. И вместо экономического воздействия прибегли к мерам юридического порядка.
24 августа 1906 года Столыпин выступил с правительственной декларацией, где была обещана аграрная реформа, которую предполагалось провести немедленно без обсуждения в Думе. Первоочередной в ней была двуединая задача — разрушение общины и создание массового слоя мелких крестьян-собственников. Столыпин публично заявлял о необходимости соблюдать постепенность и осторожность в мерах по ее ликвидации, учитывать особенности районов и следовать принципу добровольности. Об этом ныне кричат его шовинистические поклонники. Однако столыпинское законодательство предусматривало не только экономическое воздействие на общину, но и меры прямого административного вмешательства. Об этом свидетельствует тот факт, что три четверти вышедших из общины не получили согласия сельских сходов. Но решениями местных администраций, согласно столыпинскому законодательству, заявления о выходе из общины были удовлетворены. Многочисленные столыпинские циркуляры, рассылавшиеся МВД, министром которого продолжал быть премьер, требовали от местной администрации приложения усилий по выделению крестьян из общины. И администрация, выполняя требования Столыпина и его помощников, принуждала крестьян выходить из общины.
В 1908 году МВД разослало губернаторам циркуляр, в котором разрешалось производить принудительные выделы постоянно, а каждый такой выдел означал передвижку всех крестьянских полос. Циркуляр МВД подчеркивал: «Осуществимость обязательных выделов помимо согласия обществ несомненно сделает последние более уступчивыми». Еще бы, если перед каждым севом крестьянина будут дергать с места, то и соседа из общины он выпустит и сам сбежит. Уфимский губернатор, например, уведомил своих подчиненных, что «оценка их служебной деятельности, по распоряжению господина министра внутренних дел (Столыпина. — В. С.), будет производиться исключительно в зависимости от хода высочайшего указа от 9 ноября 1906 года». И чиновники старались. Эта «изнанка» деятельности Столыпина и его администрации ныне в России замалчивается.
Реформа была плохо организована. Хутор — автономное хозяйство, где должно быть все: и поле, и выпас, и водопой. Хутору нужен выход к воде. Это можно было устроить в северо-западных губерниях. Большая часть европейской территории России засушлива и маловодна, каждый хутор прилепить к речке или пруду невозможно. А исполнительные чиновники нарезали хутора в безводных заволжских степях. Инструкция была выполнена, а там хоть трава не расти. Тем не менее община, несмотря на столыпинскую реформу, устояла. Многие крестьяне, подавшие заявления о выходе из общины (26,1 %), забрали их обратно. Из 3,5 млн. крестьян-общинников окончательно выделились лишь 470 тысяч (13,4 %). Это не так мало. Но большая часть из выделившихся крестьян имела по несколько далеко расположенных друг от друга полос земли. Они не имели возможности организовать хутор и были разорены, пополнив городской пролетариат. Ссуды на ведение хозяйства выдали только одной шестой части новых хуторян. Ссуды были ничтожными и составили по всей стране всего лишь 65 млн. рублей. В искореженных переделами общинах продолжали, несмотря на запреты властей, общие и частичные переделы земель «по справедливости».
Вот свидетельство мелкого чиновника А. Клопова, волею случая попавшего в поле зрения царя и получившего право писать прямо ему, минуя канцелярии. Клопов был направлен в центральные черноземные губернии для осмотра хуторов: «Я видел семьи из 10 человек, сидящих на клочке в 2–5–6 десятин земли, затратившие последние гроши, добытые путем займа, на перенос своих хат, живущие впроголодь на покупном хлебе уже теперь (ноябрь 1909 г.), после обильного урожая. Какую-нибудь развалившуюся печь крестьянину не на что поправить. Доходов впереди никаких, и остаются неудовлетворенными самые элементарные нужды. Многие сидят без воды, т. к. лужи, из которых они черпали землю, замерзли. На устройство же колодцев нет средств. Такие картины можно наблюдать… около самого административного центра губернии, где, как говорят, благосостояние крестьян неизмеримо выше, чем в остальных местах».
В 1908 году «Специальное совещание», обсуждавшее проблемы землеустроительных работ, связанных с аграрной реформой, определило расходы на них в 500 млн. рублей. Однако из многомиллиардных военных затрат царь и правительство не согласились выделить даже 5 млн. рублей на землеустроение. Таким образом реформа была подорвана и в этой сфере. Часть крестьян соблазнили землями на юге Сибири и в Степной губернии (нынешний Казахстан), конфискуя для них земли скотоводов-кочевников. И этим заложили мину в межнациональные отношения. Из 3,1 млн. крестьян, переселившихся на восток, обратно вернулись в европейскую часть 550 тысяч человек, пополнив ряды городских и сельских люмпенов.