Роковая связь, за которую в 1914 г. наступила расплата!
В эпоху Бисмарка эта связь ещё не обозначилась так, как она обозначилась теперь. Бисмарк не брался идти с Австро-Венгрией всюду и во всём: он лишь готов был защищать Австро-Венгрию на тот случай, если Россия займёт агрессивную позицию и станет угрожать целости габсбургской монархии[485]. Балканские притязания Австро-Венгрии Германия Бисмарка не собиралась проводить и охранять во что бы то ни стало. В 1876 г. граф Андраши хотел добиться от Бисмарка категорического обещания — поддержать Австрию в случае вооружённого конфликта с Россией. Бисмарк отвечал весьма уклончиво. Он ограничился тем, что подчеркнул свободу германского правительства от каких-либо обязательств по отношению к петербургскому кабинету и нежелание принимать на себя и впредь такие обязательства. Пока же, — разъяснял Бисмарк, он к своему удовлетворению и успокоению не видит того пункта, на котором пути России и Австро-Венгрии могли бы разойтись; если бы однако он заметил такой пункт, то он постарался бы устранить его. Как бы то ни было, он никогда не решился бы притязать для Германии на то всемогущее положение, какого требовал для себя Николай I и которое привело этого царя к тому, что он в конце концов поссорился с обоими соседями. Германия желает остаться в добрых отношениях с Россией и с Австро-Венгрией и, таким образом, обеспечить мир. Князь Бисмарк ни одной минуты не колебался недвусмысленно заявить, как всё положение вещей в Европе в интересах германской империи побуждает его занять такую позицию. Если он теперь выступит односторонне против России, то это будет иметь следствием не только нарушение дружественных отношений между Россией и Германией. По всей вероятности, это побудило бы Россию — сговориться с Англией, на время оставив в стороне свои восточные планы для того, чтобы сперва вступить в коалицию с Францией и Италией. И это, — прибавил Бисмарк с чувством собственной силы, — если нужно, должно быть перенесено (müsste überstanden werden). Но вряд ли кто-либо захотел бы принять на себя ответственность — самому накликать такое положение вещей.
Нельзя без волнения и изумления читать эти выдержки из конфиденциальной переписки Бисмарка с германским послом в Вене графом Штольбергом[486], так они звучат пророчески-современно.
Такую же позицию занял Бисмарк в 1890 г., и это послужило одной из причин, едва ли не важнейшей, его падения, — факт тем более примечательный, что в 1890 году уже существовал союз с Австро-Венгрией.
Тогда было ещё в силе так называемое «страховое соглашение» между Россией и Германией, обеспечивавшее каждой из этих держав доброжелательный нейтралитет другой в случае нападения третьей державы.
Обстоятельства расхождения Бисмарка и Вильгельма II по вопросам внешней политики таковы. Германский консул в Киеве Раффауф донёс своему министерству, что Россия придвинула много вой ск к западной границе и собирается, очевидно, напасть на Австро-Венгрию. Бисмарк, который ещё в 1876 г. такие же известия о концентрации русских сил на галицийской границе назвал «слухами из мюнхенских пивных» (он приписывал тревожные сообщения тогда баварскому источнику), отнёсся весьма недоверчиво к этим сообщениям, как к преувеличенным, основанным отчасти на устарелых данных. Зная, что Вильгельм II настроен против России и Александра III и что в его натуре — внезапно принимать важнейшие решения, Бисмарк не доложил консульского сообщения императору, а только препроводил его в генеральный штаб для сведения и проверки.
Вильгельм II узнал, однако, об отчёте киевского консула, прочёл его и был возмущён, что Бисмарк утаил от него столь важные вещи. Своё неудовольствие император выразил в весьма немилостивом письме к Бисмарку: в этом письме он весьма похвалил сообщение киевского консула и требовал, чтобы австрийцы были предупреждены об опасности и чтобы вообще против русских передвижений войс к были предприняты контрмеры. Бисмарк решительно воспротивился этому. Он предвидел, что подобные действия до того обострят положение, что гроза непременно разразится, и Германии с Австро-Венгрией придётся вести войну с Россией и Францией. А это означало бы полный разрыв с традициями политики Вильгельма I. За такой переворот во внешней политике Германии Бисмарк не хотел нести ответственности. Этот мотив ухода Бисмарка совершенно ясно выражен в его историческом прошении об отставке.
Переходя от основного разногласия с императором по вопросу о положении прусского министра-президента перед императором и своими коллегами к вопросам внешней политики, Бисмарк в своём прошении пишет:
«После новейших решений вашего величества о направлении нашей внешней политики, как они резюмированы в высочайшем письме, которым ваше величество сопроводили отчёт консула в Киеве, я поставлен в невозможность принять на себя исполнение содержащихся в этом письме предуказаний относительно внешней политики. Иначе я бы подверг опасности все те важные для германской Империи успехи, которых в течение десятилетий в духе обоих усопших предшественников вашего величества достигла наша внешняя политика в отношениях с Россией и притом при неблагоприятных условиях, успехи великие, значение которых, превзошедшее все ожидания, мне подтвердил NN по своём возвращении из П».[487]
Заветы и советы Бисмарка в 1914 г. оказались забытыми с поразительным легкомыслием. Но нельзя не сказать и того, что со времени Бисмарка у германской внешней политики возникли новые задачи и создались таким образом новые плоскости трения. Германия не только как союзница Австро-Венгрии повернулась против России.
У германских политиков явилась самостоятельная турецкая политика, которая сгустилась в идею-программу египтизации Турции под эгидой Германии. Босфор и Дарданеллы должны были превратиться в германский Суэц. Ещё до итало-турецкой войны, вытеснившей Турцию из Африки, и до балканской войны, почти вытеснившей её из Европы, для Германии ясно обозначилась задача охранения Турции и её независимости — в интересах экономического и политического укрепления самой Германии. После этих войн задача изменилась только в том смысле, что стала явна крайняя слабость Турции; при таких условиях союз неизбежно должен был фактически вылиться в протекторат или опеку, которая по существу привела бы Оттоманскую Империю на положение Египта. Но совершенно очевидно, что германский Египет на берегах Чёрного и Мраморного морей был бы совершенно нетерпим с русской точки зрения. Неудивительно поэтому, что русское правительство сразу заявило протест против приступа в осуществлению этой новой задачи германской политики, против миссии генерала Сандерса фон Лимана, который был призван не только реорганизовать турецкую армию, но и командовать одним из её корпусов, расположенных в Константинополе. Формально в этом вопросе Россия получила удовлетворение (поручение командовать корпусом, данное генералу Сандерсу, было взято обратно), но по существу положение вещей отнюдь не изменилось. При таких обстоятельствах дело в декабре прошлого 1913 года было очень близко к войне между Россией и Германией: именно эпизод с военной миссией Лимана ф. Сандерса разоблачил политику Германии, направленную на «египтизацию» Оттоманской Империи.
Одной этой новой линии германской политики было бы достаточно для того, чтобы вызвать вооружённый конфликт Германии с Россией. В декабре 1913 года мы вступили таким образом в эпоху назревания конфликта, который неизбежно должен был принять мировой характер. Как мы увидим дальше, конфликт этот назревал в условиях, которые сами могли родить из себя некоторые задержки ему и, пожалуй, дать ему рассосаться. Международное положение было сложно тем, что при существовании серьёзного антагонизма между Германией и Англией, назревал ещё более серьёзный антагонизм между Россией и Германией, которая уже не в качестве патрона Австрии, а самостоятельно пошла наперерез вековой линии русской политики на Ближнем Востоке и направилась на пункт, около которого в течение почти всего XIX века кристаллизовался русско-английский антагонизм. Этот антагонизм смягчился в огромной мере за последние годы, он уступил место известному сближению, но он не исчез совершенно, как исчез былой антагонизм Франции и России. Именно это обстоятельство — неясность взаимоотношения между Англией и Россией — определяло сложность международного положения в 1913 и 1914 гг. Такое положение требовало величайшей дипломатической бдительности и умелости от лиц, руководящих внешней политикой как России так и Германии. Необходимо было принять во внимание всё: и многообразные переплетающиеся интересы, и дипломатические традиции, и степень возбудимости или косности общественного мнения всех великих держав Европы, прежде всего наиболее свободной из них, Англии. Как в этом сложном международном положении конкретно разыгрался великий мировой конфликт, как отвлечённые возможности превратились в реальности и образовали сомкнутую цепь неотвратимых в отдельности фактов, — это будет предметом дальнейших статей.
В газетах установился как бы публицистический трафарет, что современная Германия есть та самая милитарная и милитаристическая Пруссия, которая объединила германские государства, что Вильгельм II — продолжатель политики Бисмарка и что в этих традициях ключ к пониманию великой европейской войны 1914 г.
Мы уже показали, в какой мере неверно это отождествление политики Бисмарка с политикой Вильгельма II в области русско-германских отношений. Но шаблонное трактование прусско-германского милитаризма, как чего-то единого и целого на пространстве всей его истории, неверно в ещё более общем и глубоком смысле. Политика, которая привела к войне 1914 г., есть нечто новое сравнительно с той политикой, которая восторжествовала в 1866, 1870–1871 гг., нечто коренным образом от неё отличное. В этом — особенный характер событий, переживаемых нами. Ни одна из стран, участвующих в великом конфликте, ни Англия, ни Франция, ни даже Россия, не является в настоящую минуту как великая