ежит теперь Германии — поставит перед немецким народом вопрос об ответственности за войну. В патриотическом порыве сопротивления немцы могут забывать или намеренно не задумываться над этим вопросом. Но наступит момент, когда и непосредственное патриотическое чувство и патриотическое сознание вынудят у немцев категорическую постановку этого вопроса.
Для огромной части немецкого народа это будет целый морально-политический кризис, весь грозный характер которого трудно преувеличить. Вина и ответственность за войн у 1914 г., лежащие на тех, кто вверг мир в эту катастрофу, столь громадны, сознание немецкого народа ещё так мало освоилось с мыслью о том, что вину эту следует искать на германской стороне, это сознание ещё так усыплено той фальшивой перспективой, в которую германское правительство с самого начала старалось вдвинуть процесс возникновения войны, что пробуждение от злого сна будет для Германии прямо ужасно.
Ведь, когда война придёт к своему неизбежному концу, который не может быть благоприятен для Германии, то для немцев отпадёт возможность и смысл — обвинять своих противников в чем-либо. Вопрос будет ставиться так: кто же с германской стороны виновен в том, что не предохранил страну от военного столкновения, которое не могло привести ни к чему, кроме поражения, материального умаления и морального унижения Германии? И тогда для всякого немца станет ясно то, что ясно теперь всем нам, а именно, что преступная инициатива этой войны принадлежит ответственным руководителям германской политики. Тогда немцы поймут, что их не только ввергли в войну, но что в вопросе о смысле и реальных двигателях событий их прямо обманывали.
Есть что-то роковое и зловещее в том упорстве, с которым Германия ведёт теперь эту войну. Конечно, упорство это совершенно неизбежно, но чем больше оно будет, тем полнее и бесповоротнее будет и окончательное крушение германского могущества и тем глубже будет тот морально-политический кризис, которым будет отвечать душа Германии на это крушение.
Ведь ещё никогда с таким отсутствием предусмотрительности не ставилось на карту такое огромное реальное могущество, сберечь которое было так легко. Гордыня всегда преступна, но она вдвойне преступна тогда, когда она губит нечто действительно большое и сильное. Это и случилось с германской политикой в 1914 г.
В настоящий момент общественное мнение глубоко волнует вопрос о русско-немецких отношениях. Россия воюет с Германией, но этим милитарным и политическим фактом вовсе не исчерпываются сила и значение происходящего столкновения.
В октябрьской книжке Русской Мысли читатель найдёт мнение Дельбрюка, высказанное задолго до европейской войны, что мировую войну в наше время может вызвать только взрыв народных страстей, разжигаемых прессой. Великая война опровергла это предсказание, но не вполне. Войн а не была вовсе вызвана взрывом народных страстей, она была устроена германским правительством, и даже общественное мнение Германии было войною, как совершившимся фактом, захвачено врасплох. Но германское правительство сумело после начала войны, в интересах её, вполне овладеть общественным мнением страны, разжечь идеей войны народные страсти и убить в германском народе всякое критическое отношение к роли правительства в этой войне. Но и в других странах, которым пришлось обороняться от германского нападения, народное сознание признало и войну своей. Это придаёт войне 1914 г. ту остроту и силу, которой были лишены многие милитарные столкновения прежних времён.
В частности, вопрос о корнях настоящей войны в народной душе, в общественном сознании с особенной силой возникает по отношению к Германии. Немецкий народ Германии не сам потребовал этой войны, но он всецело принимает и оправдывает её, — в этом не может быть ни малейшего сомнения.
Выше мы печатаем статью Е. В. Тарле[495], в которой германская враждебность к России характеризуется как настроение, особливо присущее реакционным элементам Германии. Однако, было бы ошибочно думать, что идея германизма, как воинствующей и завоевательной стихии, есть идея исключительно реакционных, консервативных или, по крайней мере, националистических кругов Германии. Я не могу присоединиться к мысли[496], что вражда к России и русской стихии есть явление, характерное лишь для таких «правых» элементов Германии, как прусское юнкерство, для консервативной публицистики Германии в лице Гена (посмертный памфлет которого «De moribus Ruthenorum» есть, быть может, самое яркое выражение этого антируссизма), в лице известного публициста Kreuzzeitung историка Шимана и т. п. отсталых идеологов отживающей Германии.
Исторически и фактически это неверно.
Всякий, знакомый в целом с деятельностью Маркса, знает, что агрессивное германское расширение против славянства не только в прошлом, но и в современной Марксу действительности встречало с его стороны сочувствие и одобрение. Маленькие славянские национальности (до чехов включительно!) Маркс сознательно обрекал на съедение германизму.
«История целого тысячелетия, — писал Маркс в 1852 г. на страницах нью-йоркской Трибуны, — должна была показать им (этим умирающим национальностям, т. е. австрийским славянам)… что если вся область на восток от Эльбы и Заале некогда была населена рядом родственных между собой славянских народов, то этот факт служит лишь показателем исторической тенденции, физической и интеллектуальной силы германской нации и её способности покорить, всосать и ассимилировать этих восточных соседей; что эта поглотительная тенденция немцев всегда составляла и составляет до сих пор одно из самых могущественных средств распространения западной цивилизации на востоке нашего континента; что эта тенденция лишь тогда прекратит своё действие, когда процесс германизации дойдёт до границ больших, цельных, несломленных наций, которые способны вести самостоятельную национальную жизнь, каковы венгерцы и в некоторой степени (sic!) поляки, и что, таким образом, естественной и неизбежной судьбой этих умирающих наций является — дать свершиться процессу разложения и поглощения более сильными соседями. Это, правда, весьма нелестная перспектива для национального самолюбия мечтателей панславизма, которым удалось привести в движение часть чехов и южных славян. Но разве они могут ожидать, что история двинется назад на сто лет, в угоду нескольким чахоточным обществам, состоящим из людей, которые во всякой части населяемой ими страны видят рядом с собой и кругом себя немцев, людей, которые с почти незапамятных времён для всех целей цивилизации не имеют другого языка, кроме немецкого, и которым недостаёт первых условий национальной жизни: и большой численности и замкнутой территории»[497].
Маркс в 1848–1849 гг. желал и требовал войны с Россией; эту войну, как он рассчитывал, революционная Германия будет вести в союзе с революционной Польшей[498].
Нельзя сказать, чтобы Маркс в историческом славянском призвании России и в вековой борьбе её с Турцией видел только происки реакционного русского правительства или фантазии литературного панславизма. В его статьях встречается, наоборот, признание народного характера за русской ближневосточной политикой[499].
Но Маркс считал русскую стихию врагом Запада и цивилизации и всей душой отвергал эту стихию. Из ненависти к России Маркс и Энгельс в исторических конфликтах нашего отечества с Турцией в 1853–1854 и в 1877–1878 гг. всегда были на стороне Турции, в союзе с самыми ярыми английскими туркофилами.
Для Маркса лорд Пальмерстон не был достаточно ярким русофобом, и он вслед за мономаном английского туркофильства Д. Уркартом обвинял Пальмерстона в предательстве английских и турецких интересов в пользу России[500].
Мечтая о всеевропейской революции, Маркс в 1853 г. видел в турецком султане союзника этой революции. В статье его, напечатанной в New-York Tribune от 12-го августа 1853 г., есть такая поистине классическая фраза: «The Sultan holds Constantinople only in trust for the Revolution», — «Султан владеет и управляет Константинополем исключительно по доверию и в интересах революции». Революция должна и призвана сломить «демонические» влияния Восточного Рима (т. е. России)[501].
Классических английских либералов своего времени: Кобдена, Брайта, Гладстона, Маркс не выносил, между прочим, и за их доброжелательное отношение к России. «Кобден и Россия» — озаглавлена едкая английская статья, в которой от Маркса одинаково достаётся как Кобдену, так и России[502]. Интересно отметить, что Кобден принадлежал к числу тех немногих англичан, которые всегда понимали, что между Англией и Россией нет реального антагонизма. Реальную опасность для Англии Кобден видел в американской торговой и промышленной конкуренции, а не в воинственной политике России. Психологически забавно, что проповедник идеи классовой борьбы Маркс в одном из своих интереснейших писем к Энгельсу, недавно опубликованных Бернштейном, почти с негодованием говорит о том, что «квакер Брайт интересуется только внутренней войной» (письмо от 24-го января 1854 г.)[503].
В 1877–1878 гг. Маркс и Энгельс стояли безусловно на стороне Турции. После русско-турецкой войны они ожидали русско-германской войны и со своей точки зрения германских социал-демократов её весьма опасались. Весьма характерно в этом смысле следующее место из письма Энгельса к Марксу от 9-го сентябри 1879 г.:
«В тот самый момент, когда нигилисты и панслависты (совершенно так же, как самые заскорузлые немецкие консерваторы, духовные вожди германской социал-демократии сближали и отождествляли в этом пункте „нигилизм“ и „панславизм“. П. С.) так основательно разрушают русско-германский союз, что он лишь на короткое время, для видимости, может быть заштопан, — в этот самый момент их афганские агенты бросают Англию, в случае войны России с Германией, в объятия Бисмарка. Я уверен, что Бисмарк руками и ногами работает над тем, чтобы довести дело до войны с Россией. В союзе с Австрией и Англией он может дерзнуть и на это, Англия обеспечит ему нейтралитет Дании, вероятно, Италии, может быть, даже самой Франции».