В. Шуф (Борей). На Востоке. Записки корреспондента о греко-турецкой войне. СПб, 1897.
8 Так понимали содержание понятия издания, что использовали его для систематизации информации (его в таком виде не было, например, в крупных газетах «Московские Ведомости», «Русская Молва», а «Голос Москвы» использовала узкую рубрику «Балканы»). В специальную рубрику новостей «На Ближнем Востоке» большая московская газета «Утро России», включала, кроме азиатских территорий, самой Турции, Персии, материалы из Греции, Сербии, Болгарии (см., например: Утро России. М.: № 81–48. 15 января 1910. С. 4; № 83–50. 17 января 1910. С. 5; № 86–53. 21 января 1910. С. 4). В рубрику с тем же названием большая петербургская газета «Биржевые Ведомости», помимо иных, постоянно включала сообщения из бывших балканских владений Османской империи: Грецию, Албанию, Сербию, Черногорию, Болгарию, Румынию (см., например: Биржевые Ведомости. 2 изд. СПб: № 20. 24 января 1914. С. 2; № 31. 6 февраля 1914. С. 2; № 68. 21 марта 1914. С. 2).
9 Patriotica. Там же. С. 117. В ответ на статью Мережковского «Борьба за догмат» (Речь, 14 декабря 1908) С. — официально объявляя о привлечении группы Мережковских к «ближайшему участию» в журнале, развивал свои идейный уличения: «Мережковскому нужна церковь, и потому ему (…) нужен какой-то идейный цемент, связывающий или склеивающий верующие души в некое соборное целое или единство. (…) Утопизм Мережковского, как религиозного мыслителя, и заключается в его (впрочем, отнюдь не оригинальной) попытке спасти от увядания и возродить социализм и материализм христианства, вдохнуть в него новую жизнь. (…) А для людей, стоящих духовно вне интеллигенции, религиозный социализм и религиозный материализм прямо невыносимы. (…) Двойной утопизм Мережковского обрекает всю его религиозно-общественную деятельность на неудачу. Тут для меня не может быть вопроса» (Пётр Струве. На разные темы // Русская Мысль. 1909. Кн. I. II о. С. 209–210).
10 Эту позицию, впоследствии им замалчиваемую, С. публично выразил именно в заседании Религиозно-философского общества, где общий тон задавали Мережковские, а инициативу христианского социализма пытался перехватить В. Ф. Эрн: «У нас есть одно крупное, так сказать, действительное религиозное движение, — которое выходит из сферы литературной, — это то, что можно назвать русским протестантизмом. Можно спорить о том, хорошо это или дурно, — но нельзя отрицать, что русское религиозное движение адекватно Толстому. Это учение вошло в жизнь, а ваше [В. Ф. Эрн] учение идёт поверх православия, но в жизнь не входит. Это — „литературщина“, так сказать. Православие, конечно, в своё время вошло, создало крупные явления и огромные, так сказать, корни пустило. Но теперь обнаруживается огромное неудовлетворение. Ваше течение дальше литературы не идёт. Я думаю, что это неизбежно. Это не случайно. Это умерло, как и на Западе: там осталась только католическая церковь, но религиозное сознание приняло протестантскую форму. (…) всё наше движение, скажем, освободительное, — как принято теперь говорить и в кавычках, и без кавычек, — вся его слабая сторона в сравнении хотя бы с Английской Революцией заключается именно в отсутствии религиозного содержания. Этого отрицать нельзя (…) К сожалению, я вижу пока только литературщину, которая подымается над старой, уже загнившей почвой исторической церкви» (Прения по докладу В. Ф. Эрна «Идея христианского прогресса» на 6-м собрании Санкт-Петербургского Религиозно-философского общества, 3 февраля 1908 / Публ. О. Т. Ермишина, О. В. Лексиной, Л. В. Хачатурян // Вопросы философии. М., 2005. № 7. С. 101, 102–103).
11 Например, такое вменение «Вехам» того, что было сделано до и помимо «Вех», из-под пера теоретика солидаризма в НТС: «Авторы „Вех“ преследовали две главные цели: во-первых, указать на пути и возможности обоснования дела свободы не на материалистических и атеистических, а на религиозно-культурных началах. Во-вторых, обличить идолов левой общественности и указать на отрицательные черты русской интеллигенции, мешающих достижению именно тех социальных целей, которые она себе ставила. Именно эта вторая, обличительная сторона „Вех“ и явилась тем бродилом, которое подстрекало возникшую полемику и способствовала сенсации вокруг сборника. Главная же, положительная задача „Вех“ — призыв сменить идолов на идеалы, вернуть интеллигенцию на пути религиозного обновления и духовного обоснования общественного идеала — это главная цель была, в общем, мало замечена» (С. А. Левицкий. Очерки по истории русской философии [1968] / Сост. В. В. Сапова. М., 2008. С. 715).
12 Осенью 1908 С. «стал вдохновителем» «экономических собеседований» под эгидой промышленников — сначала в особняке А. И. Коновалова, с 1909 — у П. П. Рябушинского под председательством Котляревского и при участии Новгородцева (Ф. А. Селезнев. Революция 1917 года и борьба элит… С. 26. Здесь же — подробные указания на литературу). См также: Дж. Л. Уэст. Кружок Рябушинского: русские промышленники в поисках буржуазии (1909–1914) // Американская русистика: Вехи историографии последних лет. Императорский период. Антология / Сост. М. Дэвид-Фокс. Самара, 2000. Об участии С. в совещаниях у А. И. Коновалова и П. П. Рябушинского 1908–1909 гг. см.: ОР РГБ. Ф.566. К.19. Ед. хр. 1. Лл. 230, 216 об.; РГАЛИ. Ф.1337. Оп.1. Д. 84 б. Л. 143 об. Об этом см. также: К. А. Соловьёв. Пётр Бернгардович Струве // П. Б. Струве. Избранные труды / Сост. О. К. Иванцова. М., 2010. С. 20–21.
13 Тогда же в специальной статье по этому вопросу С. писал: «Какой национализм должен проводить русский народ и русское государство? Национализм нового англосаксонского или старого еврейского типа? Первый национализм открыт для всех, не боится соперничества, сознательно задаётся прозелитизмом, потому что он верит в том, что он не растворится в море чужеродных элементов, а претворит их в себя и, во всяком случае, рядом с ними окажется более крепким и стойким. Не может быть никакого сомнения: свободный, открытый, завоевательный национализм есть свидетельство силы и здоровья большой нации (…) это есть вопрос о том, что быть или не быть Великой России (…) Отгораживаясь от других национальностей и охраняя себя от них государственным щитом, русская национальность не укрепляет, а ослабляет себя. Она не обогащается, а скудеет. (…) Вот почему торжествующий ныне официальный национализм прокладывает путь на национально-государственному объединению, а национальному автономизму. Он не собирает, а дробит государство» (Patriotica. С. 299–300, 301. «Два национализма», 1910).
14Пётр Струве. Ближайшие задачи русской дипломатии // Биржевые Ведомости. 2 изд. СПб. № 193. 14 августа 1914. С. 1. Говоря о возможном ближайшем вступлении Болгарии в войну на стороне Германии и Турции — против Сербии и России, Струве указывал на искусственность этой розни с точки зрения отношения России к Болгарии: «В широких массах России и в ответственных её политических кругах, за ничтожными исключениями, нет сербофилов или болгарофилов» (Пётр Струве. Болгария перед роковыми решениями // Биржевые Ведомости. 2 изд. СПб. № 257. 19 сентября 1915. С. 1). Под «ничтожным исключением» Струве, конечно, имел в виду известного своими антипатиями к сербам и симпатиями к болгарам П. Н. Милюкова.
15Пётр Струве. Ближневосточные перспективы вступления Турции в войну // Биржевые Ведомости. 2 изд. СПб. № 263. 23 октября 1914. С. 1. Из заголовка статьи, трактующей об отношениях Болгарии и Турции, кстати, вновь ясно следует отнесение Болгарии к Ближнему Востоку. Призывая Болгарию отказаться от участия в антирусской коалиции и обещая ей посредничество России и болгарско-сербском споре, Струве не мог вновь не упомянуть «адвоката болгар» Милюкова (Пётр Струве. Россия и Болгария // Биржевые Ведомости. 2 изд. СПб. № 268. 28 октября 1914. С. 1). Когда Болгария вступила в войну, Струве резюмировал: «Болгария есть для противогерманской коалиции теперь лишь продолженная на север и запад Турция, и борьба с Болгарией является расширением и усложнением союзнической кампании против Турции, как вассала Германии» (Пётр Струве. Болгаро-Турция // Биржевые Ведомости. 2 изд. СПб. № 266. 22 сентября 1915. С. 1).
16 С. строго следил именно за таким расширенным толкованием как нормативным, а не формальным и осуждал, например, «любительскую и наездническую мобилизацию сил внутренней борьбы» (Пётр Струве. Ещё о речи Бетман-Гольвега // Биржевые Ведомости. 2 изд. СПб. № 329. 30 ноября 1915. С. 1). См. также: Пётр Струве. Подъём организованного духа // Биржевые Ведомости. 2 изд. СПб. № 245. 7 сентября 1915. С. 1; Пётр Струве. Мобилизация и организация патриотического духа // Биржевые Ведомости. 2 изд. СПб. № 273. 5 октября 1915. С. 1. Ещё до войны слово «мобилизация», помимо его военного значения, иной раз использовалось для обозначения активизации, возобновления: Мобилизация русско-финляндской распри // Утро России. М. № 88–55. 23 января 1910. С. 1. Позже простое расширение использования женского и другого гражданского труда, как в Германии военного времени, а отнюдь не их призыв на государственную службу так же выражалось этим понятием: [Ред.]. Мобилизация труда беженцев // Биржевые Ведомости. 2 изд. СПб. № 264. 26 сентября 1915. С. 1; N — ъ. Мобилизация женщин // Русские Ведомости. М. № 39. 17 февраля 1917. С. 5. Точно так же звучал призыв к активизации сообщества аграрных деятелей (не крестьян, разумеется): У. Медведицкий. Мобилизация аграриев // Биржевые Ведомости. 2 изд. СПб. № 53. 24 февраля 1917. С. 1. Таким образом, понятие уже приобрело устойчивый расширительный смысл. См. также расширительное толкование понятия в других примерах: В. В. Святловский. Мобилизация земельной собственности в России (1861–1908). СПб, 1911; [Ред.]. Духовная мобилизация // Биржевые Ведомости. 2 изд. СПб. № 170. 22 июля 1914. С. 1;