Толпа зашумела. Кто-то радовался, предвкушая зрелище, кто-то гневался, но стараясь не показать себя перед людьми Тайной канцелярии или «доброжелателями», коих столько всегда было вокруг полно, кто-то просто обсуждал происходящее.
Остерман покорно дал снять с себя парик, шубу, освободил шею и положил голову на плаху.
Обер-прокурор дал толпе пошуметь и перешёл ко второй части представления.
— Однако, будучи милостивой православной христианкой, Государыня-Матушка повелела смягчить приговор и заменить смертную казнь пожизненной ссылкой, с конфискацией всего имущества, лишением титулов, чинов и званий.
Та же царская милость была оглашена и приговорённому к четвертованию Миниху, и остальным осуждённым. Местом ссылки определить Остерману — Березов, Миниху — Пелым, Левенвольде — Соликамск, Гловкину — Германг.
Народ был изумлён. Ожидаемой кровавой драмы не было. Толпа замерла, прочувствовав глубину представления другого свойства. Женщины молились. Мужчины тоже. Никто не посмел осудить императрицу.
Остерман холодно принял перемену участи, натянув парик и шубу, затем попросил отнести его в сани. Остальные приговорённые и толпа, казалось, не верили такому счастливому итогу.
Когда с Миниха срывали ордена по его щеке текла слеза и он шептал:
— Спасибо, Матушка. Даже языка не лишила. Урал-не глушь. Послужу я ещё России…
РЕЧЬ ПОСПОЛИТАЯ. ГЕРЦОГСТВО КУРЛЯНДСКОЕ. У РУССКОЙ ГРАНИЦЫ. 4 февраля 1742 года.
Ну, мы почти приехали. Фон Корф предъявляет подорожные местному офицеру, тот придирчиво их осматривает, сверяется со своими списками, и кивает солдату. Служивый поднимает шлагбаум.
Офицер кивает:
— Счастливой дороги.
Корф касается края треуголки.
— И вам хорошего дня.
— Благодарю.
Мы тронулись. Мы — тронулись. Мы, таки, тронулись! Господи Боже, прости меня грешного и неверующего, но, мы почти уже дома.
Дома!
Мост — и Россия.
Нас уже ждут.
Но, мы ещё не дома. Мы — в безвременье. Полоса между двумя постами. Речь Посполитая позади. Российская Империя впереди.
Как тяжело не гнать лошадей.
Оглядываюсь. Пропустивший нас офицер с кем-то говорит. Тот смотрит нам вслед.
Мы ещё ничьи. Нейтральная полоса.
Корф тоже оглядывается и делает знак встречающим.
Нас ждут. Рискнут ли курляндцы нас задержать? Или это у меня уже нервы?
РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. ОЛАЙНЕ. ГРАНИЦА С РЕЧЬЮ ПОСПОЛИТОЙ.ШЛАГБАУМ. 24 января (4 февраля) 1742 года.
— Господа, ваши подорожные бумаги.
Корф протянул русскому офицеру требуемое. Потом обычный опрос — кто из нас, кто. Фотографий в документах как-то нет. Не придумали ещё. Пока пограничник любовался бумагами, барон кивнул мне на стоящую поодаль вереницу возков и офицеров одвуконь. Явно по нашу душу. Прилично так. Не эскадрон, но полтора десятка всадников наберётся.
Рядом с погранцом стоял другой офицер. Явно не из местных служилых, судя по виду. И точно он тут главный.
Главный кивнул и старший по пограничному наряду вернул бумаги.
— Всё в порядке. Можете проезжать.
Корф принял назад документы.
— Хорошего дня, подпоручик.
Кивок.
— И вам не хворать.
Меня он не удостоил даже взглядом. Возможно у него были определённые инструкции на сей счёт. Любопытство губит кота, как говорят англичане.
Мы тронулись. Недалеко. Вот как раз до встречающих.
Старший прикоснулся к треуголке.
— Граф. Барон. Поручик Бенкендорф. Имею предписание относительно сопровождения вашей экспедиции в Ригу. Есть ли в чём необходимость?
Корф покачал головой.
— Нет, поручик. Вверяем себя вам и вашим заботам.
Я промолчал. Тут барону и карты в руки. Тут как раз я чужак. Пока.
В общем, добро пожаловать в Россию, будущий Император.
РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. НА ПУТИ В РИГУ. 24 января (4 февраля) 1742 года.
Ну, что? Мы ещё не приехали, но, мы уже приехали. Мы уже не сами. Встретивший нас гвардии поручик Иоганн Бенкендорф имел все средства и полномочия, и когда я говорю «средства» — я имею ввиду не только деньги. Мост над пограничной речушкой Миссой оставил в Курляндии все наши страхи и дорожные стеснения.
Пред нами если не растилась ковровая дорожка, то, уж точно, мы больше не зависели и от прихоти случая.
Главное — мы уже в России.
Закончившееся путешествие по Литве было уже привычно нудным. Местные достопримечательности не радовали, да и пролетали в основном как-то мимо нас.
После Белостока меня стало знобить. Думал простыл, когда играл на скрипке. Но нет, на второй день, в Гродно, покраснения на правой руке дали «угорьков» сыпь — папулы, а уже в Ковно — гнойные везикулы. Оспа. Стало страшно. У меня много в семье кто от неё помер, тот же двоюродный дядя Карл Август-жених Елисаветы Петровны… Но в нашей упряжке и лошадка начала одна хворать. Осмотрел. Узелковые высыпания на слизистой ротовой полости. На фазе розеол как раз особо знобит. По себе знаю. Похоже подхвати ли мы с ней где-то, скорее всего в Бялы-Буре. Там одного коника с такими же оспинами над зубами видел. Успокоил себя, что это лошадиная оспа. Лошадку мы, с доплатой, поменяли. Пришлось в складчину мне трофейный шведский даллер пожертвовать. Но, новый конь — добрый. Сразу прибавили в скорости и реже стали почтовых на усиление в упряжку брать.
Экономили.
Я больше к лошадям не подходил. Ссылаясь на простуду, старался с попутчиками меньше общаться. Хорошо, что хоть рука пострадала левая. Не «рукопожатная». Она и была ранена, через ранку на пальце я видно в себя заразу и запустил. Николай Андреевич волновался, но я держался бодрячком после Гродно, озноб прошел. А мои надежды, слава Богу, оправдались. Уже в Шавли (Шауляе) все струпы у меня отпали, да и не было их дальше запястья…. Так можно сказать, что я иммунизированный. На руках оспины не страшны. Зато не будет к меня морда как в той истории щербатой.
Никто из попутчиков не заболел. Из лошадей больше тоже. Повезло. Спасибо Иринушка: рассказала мне что первые прививки из лошадиных, а не коровьих оспин были. Не зря значит ты на до мной крыльями в Белостоке махала. Надо о том и Лине написать. Будем жить!
А пока, мы едем. Впереди у нас Рига. Говорят, что нас там ждёт какая-то торжественная встреча.
Ну, хоть посплю в местном каком замке. Так надоели эти постоялые дворы…
РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. РИГА. 24 января (4 февраля) 1742 года.
В Ригу въехали споро. Уже под вечер, за полчаса до захода солнца. Дни с нашего отъезда стали заметно длиннее. А вот город встретил меня кучей сюрпризов.
В Рижский замок меня не повезли. Я удивился, но, пока ещё не граф, Бенкендорф ничего не объяснил. Пришлось напрягать память. Она с большим сомнение подсказало что там Брауншвейгское семейство, то есть император Иван III с отцом и матерью. Видится нам точно тётка не позволит. Надо будет как-то её смягчить и иначе решить эту проблему. Надеюсь, что в этом мире не будет у меня рядом Катьки, но тогда по восшествии и выращенного идиотом бывшего Императора придушить придется уже мне… А у меня нет к душегубству никакого желания. Родственники — они не волки. Хотя иногда — хуже волков.
Может и придётся придушить.
Посмотрим.
Меня, того, никто не пожалел.
Размести ли нас в особняке бывшего губернатора Лифляндии — Людольфа Августа фон Бисмарка. Примечательная фамилия! Нежданная. Хозяина правда нет, он в Сибири пока, осужден той же сидящей теперь поблизости от меня Анной Леопольдовной. Родственником он приходился Бирону, которого она самоуверенно свергла два года назад с Регентства. А потом её с сыном свергла уже моя тётка. Такая вот у нас сейчас чехарда у Трона. И это при том, что нас потомков последних царей Романовых всего четверо. Трое сейчас в Риге. Как-то по уму нам бы меж собой жить надо.
Не договоримся.
Никто никому не верит.
Может и правильно.
Но главный сюрприз ждал нас на пороге особняка. Широко разведя руки нас встречал сияющий фон Брюммер. Без серебряной пули видно такое не убиваемо.
— Петер, Фридрих, Николай Андреевич, как же я рад вас видеть!
А уж мы как рады.
Смотрю на Бенкендорфа, тот пожимает плечами, говорит по-русски:
— Представил документы что ваш гофмаршал, у нас в списках был.
Смотрю на фон Корфа, тот на поручика.
— А что не ваш? Впускать было не надобно? — с досадой продолжает Бенкендорф.
Взгляды идут в обратном направлении. Брюммер застыл.
Улыбаюсь.
Перехожу на голштинское наречие, хотя прибалтийским немцам Бенкендорфу и Корфу оно тоже понятно.
— Наш, наш, потеряха, — говорю и иду к Отто.
Снимаю перчатки и радушно обнимаю. Жму обеими руками его руку. Все должны видеть кто тут главный, да и прививку от оспы на ком-то ещё проверить не помешает.
— Как самочувствие, барон? — интересуюсь строго.
— Спасибо, вашими и вашей сестры и тётушки стараниями, почти здоров, — отмирая говорит Брюммер.
— Мне надо будет осмотреть ваши раны, — говорю твёрдо.
— Конечно, конечно! — частит Отто, — княжна Софья Фредерика вам привет передавали.
Вот же напасть цербсткая! Точно теперь мой гофмаршал будет за неё ратовать. Но это мы ещё посмотрим.
— Что, барон, наши апартаменты готовы? — спрашиваю уверенно.
— Конечно, конечно, прошу в дом, — уверяет Отто и чуть отстранившись освобождает проход.
Киваю головой спутникам и вхожу в дверь, открытую лакеем.
Слышу за спиной полушепот Корфа:
— Во Бебут даёт.
Даю. Даю. Я здесь Цесаревич. Ну, почти.
Скоро.
Привыкайте к будущему Императору.
РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ. САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКАЯ ГУБЕРНИЯ. МЫЗА РОПША. 1 (12) февраля 1742 года.
Ропша. Я аж вздрогнул, когда услышал, где нас перед въездом в столицу собираются разместить. Фон Корфу всё равно — мыза как мыза. Месяц как казённая. Господский дом свободен, прежней владелец отбыл с семьёй в ссылку как сторонник прежнего царствования. Уфф. Страшное место.