Лину никогда не видел лично. Только маленький портрет. Но, в нынешние времена это уже очень много. Плюс информация, которую я собирал. Не только о ней. В конце концов, что я теряю, кроме гвардейского шарфа на шее?
А она славная. Мы обмениваемся письмами. Я не только из нужды пишу ей. Нравится с ней. Очень разносторонняя очаровательная барышня. Умна не по годам. Хороший слог. Образно пишет. Ярко. Может стране повезёт. И мне заодно.
Фике, кстати, я видел вживую. Она мне троюродной сестрой приходится. У дяди в его замке видел. На сороковинах батюшки. Мне тогда было одиннадцать, а ей десять. Все умилялись нам. «Будущая императрица» (не дай Бог) всячески старалась мне понравиться. Она мила, и чувствуется, что Бог пошутил над ней одев в юбку. Но то ли я был в шоке, то ли говорить с ней было не о чем. Не задалась беседа у нас. Беспокойный ребёнок. Пара писем за год не изменили моего мнения. Ко всему прочему я тогда подслушал как её маман говорила доченьке: «Присмотрись лучше к герцогу. Он — наследник шведской короны. В крайнем случае, он наследник Московии. Страна дикая, но большая». Может и срослось бы у нас что-то, если бы не наставление это. Да и душно как-то шее моей.
Свеча догорает. Пора заканчивать моё эпическое повествование. Не буду портить воздух ещё и удушающим дымом сгоревшего масла. Всё только начинается. Спокойной ночи, Мир. Жизнь — я люблю тебя'.
КОРОЛЕВСТВО ПРУССИЯ. БРАНДЕНБУРГ. ПОТСДАМ. ПОСТОЯЛЫЙ ДВОР. 6 января 1742 года.
Мы въезжали в Потсдам, когда только-только село за горизонт солнце. Бесполезно я торопил моих попутчиков на обеде в Ретцове. На мои уговоры поспешить никто не повёлся. Все уже изрядно устали от тесных и холодных возков и дорожили каждой минутой относительного тепла и уюта. Да и начавшееся ещё первого числа «поправление здоровья» после праздника требовало поддержания высокого градуса в крови. Только я, да слуги мои, не налегали в проезжих корчмах на пиво. Но и нам пришлось пить хоть немного этого пойла, ибо «кохвию», и, тем более, чаю, нигде в пути нам как-то не подавали, а здешнюю воду пили только нищие и самоубийцы. А я ещё пожить хочу, раз уж сюда сослали.
Смотрю по сторонам.
Потсдам. Город моего детства.
Многое не так. Немецкие города мало меняются, разве что очередная война разрушит город до основания. Но, пример того же Дрездена и других показывает, что немцы упорно восстанавливают всё то же самое. Ну, плюс-минус. Потсдам просто ещё не построили. Пока не зажглись звёзды, успел отметить, что никаких памятных мне дворцов или русских изб в Александровке моего времени, нет и в помине. Фридрих Великий ещё не создал свой город.
Давно я здесь не был. Если, конечно, слово «давно» можно употребить относительно далёкого будущего.
Родился я в Свердловске, за год до Войны, но в шесть лет мы с мамой уехали сюда, в Потсдам, где отец служил в гарнизоне Крампниц в комендатуре. У отца была «бронь» и на войну не мобилизовали. Мобилизовался он сам. Добровольцем. Еле пробил свою «бронь», чтоб отпустили его на фронт. В 1943-м он-таки добился своего. Вернувшись из очередной экспедиции, батя с мамой, фельдшерившей вместе со своими однокурсниками в эвакогоспиталях, сделали мне за неделю брата. И ушел батя на фронт вместе с 10-й гвардейским Уральским добровольческим танковый корпусом. С ним прошел всю войну, с ним и остался в Крампнице, приехав только в 45-м в месячный отпуск. В сорок шестом и семью перевёз к месту службы. Уже в Германии я в школу пошел. Даже успел выездке и скрипке поучиться здесь. Немецкий я освоил легко. Мама была из уральских немцев и шведов, да по отцу и бабушка моя восходила к славному роду Балк. Так что мы с Петей те ещё русские…
В меркнущем закате тянулись типично немецкие улочки с каркасными домами — фахверками. Каменными были даже не все нижние этажи. Только в «голландском квартале» вдоль дороги стояли уже красные кирпичные двухэтажки с мансардами. Сегодня новолуние и я ничего, собственно, не успел рассмотреть, а другого уличного освещения, кроме лунного света тут не предусмотрено. Так что к постоялому двору мы подъехали уже ориентируясь по факелам перед воротами, да звукам людского гомона в таверне внутри и ржанию лошадей в конюшне.
СВЯЩЕННАЯ РИМСКАЯ ИМПЕРИЯ. КНЯЖЕСТВО ГАНАУ-ЛИХТЕНБУРГ. АМТ БУКСВИЛЛЕР.5 января 1742 года.
— О, Лиззи, вот ты где! А я думаю кто это здесь музицирует.
— Доброго дня, Герти, — принцесса Гессен-Дармштадтская оторвалась от клавикорда, — Я вас разбудила?
Невестка была на два года старше Луизы, но они прекрасно сошлись. Даже звали друг друга по второму имени. Всё же первое у них было общее и теперь в княжеском доме надо было различать двух Каролин.
— Нет, что ты. Георг с утра уже умчался «по княжеским делам», а я, проснувшись скучала за книгой.
— Вольтера?
— Не с утра. Я всё «Графа де Варвика» мадам д’Онуа никак с разъездами не дочитаю.
В новогодние праздники брату с невесткой выпало съездить и к отцу в Дармштадт и к тестю в Пфальц. Брат всё рвется повоевать за Пруссию, но родители в связи с отсутствием наследника его придерживают.
— Так что же ты играла?
— «В полях», герцог Готторпский прислал свои ноты мне под Новый год.
— Разносторонний юноша.
Принцесса Гессен-Дармштадская (Лина).
Принцесса Гессен-Дармштадтская печально кивнула. Они находились в переписке с юным Карлом Петером Ульрихом уже второй год. Она, как и младшая сестра Августа, ответила на его поздравление с Рождеством. Потом было ещё письмо на день рождения. У сестры переписка на официальной и остановилась. А вот с Каролиной Елизаветой у герцога Готторпского письма шли уже чуть ли не каждую неделю одно за одним. Нет, ничего амурного. Даже намёков. Просто герцог учился в Кильском университете на медика и им с принцессой нашлось что обсудить. Начали вроде с ботаники, а потом принц оказался весьма сведущ в химии, в математике, в философии… Даже вот на прошедшее Рождество прислал ей собственноручно составленный самоучитель по русскому. Чудной. Но зимняя роза между листами того самоучителя была приятна. И та что пришла сегодня тоже.
— Да, — ответила Лиззи после минутной паузы, — он сегодня вот и стихи прислал…
— Стихи? Можно почитать?
Принцесса протянула листок невестке.
— Читай.
Генриетта побежала глазами по листу:
' Mein Herz. Lini.
In den Feldern, wo die Bö geheul
inmitten Schnee, dass Blut kühlen
für dich bin ich mein letzter Mantel
bereit zu geben, bereit zu geben;…'
Каролина Генриетта Пфальц-Цвейбрюккенская как будто окунулась в эти строки. «MeinHerz Lini». — «Моему Сердцу Лине», как жалко, что это не ей! Она перечитала снова:
'В полях, где шквал ревет,
Среди снегов, студящих кровь
Тебе я свой последний плащ
Отдать готов, отдать готов…
Und wenn die Trübsal voraus ist
sowohl harte Arbeit als auch harte Arbeit,
du wirst es auf finden meiner Brust
zu sich selbst Asyl, zu sich selbst Schutzhütte.'
Глаза немного запнулись на последней строчке:
«…свою защиту, свой приют…»
У стихотворения был свой ритм, и она его где-то слышала. Только что!
— Лизи! Наиграй-ка то, что ты только что играла.
Исполняя просьбу принцессы Пфальц-Цвейбрюккенской, её золовка пробежалась по клавишам клавикорда.
— Это песня!
— Я тоже так подумала, но там есть перепад ритма.
— Не о том думаешь, Лиззи, не о том!
Вот же заучка! Ей прислали признание в любви, а она слоги считает!
— Давай играй, а я спою. Даже лютню возьму на два инструмента лучше звучать будет.
Слова легко легли в память. И они быстр спели в унисон:
'Wenn du mit mir in einem tauben Land bist,
wo gibt keine Sonne, wo völlig Nacht,
ich wäre glücklich wie im Paradies,
mit dir, mein Licht, mit dir, mein Licht;'
Каролина Дармштадтская с каждым повтором всё более краснела, пытаясь представить описанное в строчках:
'Была б ты со мной в краю,
Где только ночь, где солнца нет,
Я был бы счастлив как в Раю
С тобой мой свет, с тобой мой свет.'
Каролине Луиза почему-то захотелось плакать. И что в этих словах такого?
— Знаешь, подруга. Это лучшее признание в любви на немецком которое я читала.
— Признание в любви, Герти? — принцесса Гессен-Дармштадтская всё-таки тихо заплакала.
— Ну, ну, девочка! Зачем же ты ревёшь? — Каролина обняла голову золовке, а та уткнулась ей в корсет.
— Маленький он. Я на шесть лет старше! Понимаешь? Старше!
Принцесса Пфальц-Цвейбрюккенская улыбнулась, похоже чувство герцога не безответно.
— Ну и что? Я вот тоже твоего брата старше.
Всхлип.
— Ты всего на год.
— Там много кто и на больше. Вспомни тётушек своих. Или королев. Счастье годы не считает.
Каролина Луиза откровенно заревела. Невестке надо было срочно выручать мужнину сестру.
— Ну, плачь, плачь. А что он тебе ещё прислал?
— Там… Ну… Розы в гербарий… Самоучитель…
Вот же одержимые. Впрочем, может так и нашел этот Карл Петер Ульрих к девичьему сердцу дорожку?
— Стоп, Лиззи. Какой самоучитель.
— Русского.
— Русского? А что у нас там в последнем куплете?
Лиззи продекламировала:
— Gott würde zu mir sagen: Dein Erbteil
— der König der Erde, der Ganzen Erde…
— Погоди, Лиззи, погоди. Ему, стало быть, назначат «лён Царя земли, ВСЕЯ ЗЕМЛИ»
— Так написано, Герти.
— А чьим он наследником приходится?
— Шведским. Ну и…русским, ещё.