Петергоф. Большой каскад и Верхние палаты. А. Ростовцев. 1717 г.
Имперская идея
Итак, к началу 20-х годов XVIII века корабль империи был вчерне построен великим плотником, и под звуки последних залпов Северной войны он уже плыл. Теперь очередь за последним вопросом: куда же плывет этот корабль? (Помните Пушкина: «Куда ж нам плыть?») Каковы были цели царственного шкипера?
…7 апреля 1716 года пала последняя шведская крепость в Германии – Висмар. Шведская империя перестала существовать. Но мира все же не было, и Петр в 1716 году попытался осуществить свою давнюю идею высадки десанта с объединенного флота союзников непосредственно на побережье Скандинавии. Но вскоре от этого замысла пришлось отказаться: шведы хорошо подготовили побережье к обороне. Отказ Петра, в свою очередь, вызвал недовольство Дании, потребовавшей вывода из Ютландии русского экспедиционного корпуса.
К этому времени, особенно после изгнания шведов из континентальной Европы, отношения между союзниками стали ухудшаться. Северный союз превращался в «клубок друзей». Дело шло к финалу: дележке отнятого у Швеции, и союзники с недоверием посматривали друг на друга, а особенно на молодого гиганта – Россию. Собственно, с выхода России к Балтике, закладки Петербурга и появления русского флота документы фиксируют пристальное внимание европейских держав к активности России. Не случайно уже в феврале 1704 года прусский посланник Кейзерлинг запрашивал русское правительство о флоте, а также о Петербурге: «Желает ведать его величество, каким образом возвращенныя морские пристани определены будут и чтоб от оных впредь опасение прочим потентатам, при том море обретающимся, не было». Петр отвечал, что флот создается исключительно для охраны торговых путей к балтийским портам и что «ни единой деревни шведьской не желаем себе, хотя б которыя и взяты были». В 1715 году Петр говорил уже другим языком. В инструкции князю Б. И. Куракину, направленному в Англию для переговоров о посредничестве великих держав в заключении мира на Севере, о самом важном условии его достижения сказано без обиняков: «…из завоеванного изволит при заключении мира уступить короне шведской город Абов с прочими местами великаго дукатства Финляндского, оставя некоторую барьеру к Выборгу, а о Риге и Лифляндах изволил объявить, что оные царское величество короне шведской уступить отнюдь невозможно, ибо тем бы способом привел все свои прочия превращенныя от шведов наследный, також и другия завоеванныя места в вечную опасность и подан бы был тем способ при всякой малейшей полезной оказии шведу ко вступлению войною в Его царского величества земли и имел бы таким образом Его царского величества больше убытку в содержании в тех местах всегда великих войск, нежели пользы». Другими словами, Петр считал, что оставить Лифляндию Швеции – значит создать угрозу Петербургу. Далее Петр высказывает мысль, что невозможно выполнить и прежние многочисленные обещания о передаче Лифляндии полякам или их королю, «ибо оная корона, яко непостоянная и непрестанным пременам подлежащая, оныя легко может паки потерять и в руки шведския или иной которой области отдать». Кроме того, царь ссылается на то, что его завоевания потребовали больших расходов, и он желает их компенсировать за счет новых территорий, ибо «един все труды и иждивение в сей войне на себе понес, и короля и Речь Посполитую от шведского насилия обороня, тот город и провинцию войски и иждивении своими взял и при договоре о сдаче тех мест, шляхта и граждане той провинции и города отдались Царского величества с такою кондициею, чтоб им во владении Его царского величества быть». Разумеется, о том, каким образом Рига была вынуждена присягнуть русскому царю (о чем знает читатель), здесь не упоминалось.
Новая интерпретация прежних соглашений вызвала протест Речи Посполитой. Обе стороны обратились к служебной историографии, которая без труда доказывала, что предки именно ее властителя раньше владели Восточной Прибалтикой. Уже в 1714 году русский посол в Англии стал проводить на официальном уровне мысль, что «не токмо Ингермонландия и Карелы, но и большая часть Эстляндии и Лифляндии издревле всегда российской принадлежали короне». Ныне вряд ли имеет смысл искать приоритет захвата – ясно, что земли Лифляндии и Эстляндии принадлежали тем, кто на них жил испокон веков, – латышам и эстам. Однако тогда, в начале XVIII века, о национальном политическом сознании этих народов говорить было еще рано, и в споре о первенстве прав был тот, кто сильнее. Сильнее оказалась Россия, которая овладела этими территориями на 200 лет.
Судьба Лифляндии и Эстляндии по-настоящему волновала лишь одного союзника России – Польшу. Пруссия же этим не интересовалась. Она безуспешно выпрашивала у России взятый в 1710 году русскими войсками польский Эльбинг (Эльблонг) и не раз предлагала России проекты раздела польских территорий. Однако Пруссию, как и Данию, и Ганновер со стоящими за ними Англией и Голландией, серьезно беспокоило возрастающее вмешательство России в германские дела. Оно имело довольно сложную природу и разнородные причины. Петр, добившись Полтавской победы, устремился в Германию, ибо не без оснований видел в завоевании германских владений Швеции наиболее короткую дорогу к миру с упрямым королем. Но, решая эту стратегическую задачу, Петр был преисполнен и откровенно имперских замыслов, состоявших в расширении и упрочении влияния России как в соседних, так и в более отдаленных землях. Это не означало, что он намеревался занять место Швеции в Германии, завладев ее германскими провинциями. Петр был достаточно трезвым политиком и понимал, что при сложившейся международной обстановке и значительной удаленности Померании от России подобная мысль нереальна, что попытка ее реализации приведет к многочисленным сложностям, опасным и ненужным России. Он шел в достижении своих целей иным путем. Различие интересов германских княжеств, а также тех великих держав, которые были не прочь половить рыбу в мутной германской воде, было таково, что у России появилось немало возможностей влиять на ситуацию в Германии, используя различные формы вмешательства. Одним из самых испытанных способов была брачная политика. Значение династических браков для почти сплошь монархических государств Европы XVIII века трудно переоценить. Кровное родство имело огромное значение в европейской политике, а брачные комбинации составляли одну из важных целей дипломатии. Петр был реформатором и в этой сфере политики России, ибо он покончил с «кровной изоляцией» династии Романовых. Первый опыт был проведен в 1710 году, когда племянница Петра – дочь его старшего брата Ивана, Анна Ивановна (будущая императрица), была выдана за курляндского герцога Фридриха-Вильгельма и почти сразу же овдовела. Петр настоял на том, чтобы Анна отправилась в Курляндию и там жила под контролем представителей русского правительства. С тех пор влияние России в этом вассальном Речи Посполитой княжестве стало доминирующим.
30 июня 1712 года курляндское дворянство получило грамоту Петра: «Понеже наша племянница, ее высочество герцогиня курляндская ныне едет в Курляндию, того ради желаем от вышеупомянутых оберратов и шляхетства, дабы против учиненного между нами и Его светлостию блаженныя памяти князем Курлянским и Семигальским Фридерихом-Вильгельмом супружественного договору оной, ради резыденции ея и с пребывающим при ней двором, отведен и убран был по достоинству замок. Також и определенныя деньги для иждивения оной збираны Ее высочеству были по квартально без замедления…» В сентябре, узнав от русского уполномоченного П. М. Бестужева о том, что курляндцы без восторга встретили этот указ, он предписывает Бестужеву не стесняться в средствах его реализации: «И для того посылайте на экзекуции наших драгун, которых возьмите у рижского коменданта Полоннаго, которому о том уже и указ послан, и смотрите за ними, чтоб они сверх указу себе лишняго не брали». Как простодушно писал биограф Петра И. И. Голиков, «из сего письма, так же и из первых двух к сему г. Бестужеву, довольно видно что Монарх, за вдовством племянницы своей, принял на себя управления и Курляндии. И сие ниже более еще подтвердится». Читая все это, как-то забываешь, что речь идет о независимом от России герцогстве – вассале Речи Посполитой.
Большое значение имел сам факт заключения в 1710 году брака наследника российского престола Алексея с Вольфенбюттельской принцессой Софией-Шарлоттой. В 20-х годах велись интенсивные переговоры о браке Людовика XV с царевной Елизаветой Петровной, сватали и младшую дочь Петра, Наталью, за наследника испанского престола Фердинанда. Однако наиболее серьезные последствия имели брачные переговоры с германскими правителями.
Царь Петр I принимает титул Отца Отечества, Всероссийского императора и Великого. 1721 г. Неизвестный мастер. Литография по рисунку П. Иванова.
В 1712 году, преследуя вместе с союзниками армию Стенбока, русские войска вошли в соседнее с Померанией герцогство Мекленбург-Шверинское и остались там надолго, ибо это было удобное место для зимовки десанта в Швецию. Однако отношения России и Мекленбурга вопросами содержания русского экспедиционного корпуса не ограничились. Петр почти сразу же начал вести переговоры о браке Мекленбургского герцога Карла-Леопольда со своей племянницей Екатериной Ивановной. Герцог состоял в распре с собственным дворянством, не принимавшим его абсолютистских замашек и многочисленных капризов. В лице Петра и его войск он рассчитывал найти поддержку и не ошибся. По брачному договору, 8 апреля 1716 года подписанному Петром, Россия должна была «исходотайствовать… Герцогу и Его наследникам совершенную безопасность от всех внутренних беспокойств военною рукою без всякой платы убытков». Для этого Мекленбург обязывался «перепустить для безопасности общих выгод в Мекленбургию российских девять или десять полков в собственное Его, Герцога, распоряжение с жалованьем царским, где им и быть до окончания Северной войны, и без самой крайнейшей нужды оных обратно не требовать», а также «оборонять его, герцога, от всех несправедливых жалоб враждующаго на него мекленбургского шляхетства и их приводить в послушание». Кроме того, Петр по окончании войны обещал «доставить» Карлу-Леопольду шведский город Висмар.