русские, а обороняли поляки, поддерживавшие своего ставленника, Лжедмитрия, который временно занял русский престол. Когда Кремль наконец пал, русские казнили самозванца, сожгли его тело, зарядили пеплом пушку на кремлевском валу и выстрелили им в сторону Польши[5].
В обычное время в Кремле было два хозяина – один светский, а другой духовный: царь и патриарх. Оба жили в Кремле и правили оттуда каждый своим царством. Вокруг кремлевских площадей теснились правительственные учреждения, суды, казармы, пекарни, прачечные и конюшни. Тут же поблизости располагались дворцы, присутственные места, а также сорок с лишним церквей и часовен Русской православной церкви. В центре Кремля, на самой вершине холма, обрамляя широкую площадь, стояли четыре величественных здания – три собора и взметнувшаяся ввысь колокольня. И в те времена, и теперь именно здесь находится сердце России. Два из этих соборов, как и кремлевские стены и многие башни, построены итальянскими архитекторами.
Самым большим и знаменитым был Успенский собор, где короновались все русские цари и императрицы с пятнадцатого по двадцатый век. Его построил в 1479 году Аристотель Фьораванти из Болоньи, но в облике собора нашли отражение многие основные черты чисто русского церковного зодчества. Прежде чем взяться за строительство, Фьораванти объехал древние русские города – Владимир, Ярославль, Ростов и Новгород – и изучил их прекрасные храмы, а уж тогда воздвиг православную церковь, только гораздо просторнее, чем было принято в России. Большой центральный купол и четыре маленьких опирались на четыре огромных круглых столба, заменивших принятую ранее сложную систему перекрытий. Это придало воздушность своду и вместительность нефу, что для России, не знавшей мощи и красоты готической арки, было в новинку.
Через площадь от Успенского собора стоял собор Михаила Архангела, усыпальница русских царей. Построенный Алевизом Фрязиным из Милана, он куда больше походил на итальянские образцы, чем два других собора. Внутри, в нескольких притворах, группами располагались царские захоронения, в том числе останки Ивана Грозного и двоих его сыновей, и поныне покоящиеся в трех резных каменных гробницах в центре одного из притворов. Надгробия других царей, из меди или камня, располагаются рядами вдоль стен; все они покрыты бархатными покровами с богатой вышивкой и с шитыми жемчугом надписями вдоль* кромки. Здесь покоится и прах царя Алексея и двоих его старших сыновей, царей Федора Алексеевича и Ивана Алексеевича, но это последние захоронения. Третий сын Алексея, Петр Великий, возведет новый собор в новом городе на Балтике, где похоронят и его самого, и всех последующих Романовых[6].
И только самый маленький из трех храмов, Благовещенский, с девятью куполами и тремя крылечками, был произведением русских архитекторов. Его строили мастера из Пскова, знаменитого своими каменными церквами с резными украшениями. Благовещенский собор служил домовой церковью царской семьи. Образа для иконостаса в нем писали два величайших иконописца России, византиец Феофан Грек и его русский ученик, Андрей Рублев.
На восточной стороне площади, возвышаясь над тремя соборами, стояли выбеленные известью кирпичные башни звонницы Ивана Великого – башня Боно и башня патриарха Филарета, ныне соединенные в одно целое[7]. Под самым высоким ее куполом, на высоте 270 футов, в ступенчатых нишах висели ряды колоколов. Отлитые из сплава серебра, меди, бронзы и железа, они отличались друг от друга голосами и величиной – самый большой весил 31 тонну. Колокола Кремля исполняли сотни разных звонов: они призывали москвичей к заутрене и к вечерне, напоминали им о постах и праздниках, печально возвещали о кончинах и радостно – о свадьбах, тревожно и резко предупреждали о пожарах, торжественно гудели о победах. Иногда они звонили всю ночь напролет, повергая иностранцев в оцепенение. Но русские любили свои колокола. По праздникам простой люд толпился возле колоколен, чтобы по очереди подергать за веревки. Первыми обычно ударяли кремлевские колокола, затем звон подхватывали все сорок сороков московских церквей. Вскоре волны звуков перекатывались через весь город, и «земля содрогалась от их громоподобных колебаний», как писал один потрясенный путешественник.
От строительства соборов итальянские архитекторы перешли к сооружению дворцов. В 1487 году Иван III приказал возвести первый каменный дворец в Кремле, Грановитую палату, названную так потому, что при обтесывании серого облицовочного камня за образец был взят принцип огранки драгоценных камней. Самой яркой особенностью ее архитектуры был тронный зал длиной в 77 футов и такой же ширины. Его свод опирался на единственный центральный столб, от которого отходили массивные арки. Во время приема иностранных послов или других торжественных событий маленькое, скрытое занавеской окошко под потолком позволяло женщинам – затворницам царского рода незаметно наблюдать за церемонией.
Грановитая палата преимущественно предназначалась для официальных, государственных целей, и поэтому в 1499 году Иван III велел возвести для себя и многочисленных женщин царской семьи – жен, вдов, сестер и дочерей – другой дворец. Этот дворец в пять этажей из камня и кирпича, названный Теремным, своими низенькими сводчатыми комнатами напоминал пчелиные соты. Здание несколько раз серьезно пострадало от пожаров в XVI и в начале XVII века, но оба первых царя из рода Романовых, Михаил и его сын Алексей, не жалели средств на восстановление дворца. При Алексее дверные и оконные наличники, перила и карнизы заменили белокаменными, резными, с растительным орнаментом и фигурками зверей и птиц, которые в то время были ярко раскрашены. Алексей особенно старался обновить пятый этаж, отведенный под его собственные покои. В пяти главных комнатах – передней, тронной, известной как Золотая палата, кабинете, спальне и молельне – стены и полы были обшиты деревом, чтобы влага не скапливалась на камне; на стенах, кроме того, висели расшитые шелковые занавесы, гобелены и тисненые кожи с изображениями сцен из Ветхого и Нового Завета. По сводам и потолкам вились прихотливые узоры, сверкали яркими красками, на фоне щедрой позолоты и серебра, удивительные заморские растения и сказочные птицы. В царских покоях старинная обстановка соседствовала с новомодной. Там стояли старые резные дубовые скамьи, сундуки, массивные полированные столы, но были там и обитые тканями кресла, изысканные – золоченые и слоновой кости – столики, часы, зеркала, портреты в рамах, книжные шкафы, полные богословских трудов и исторических сочинений. Одно из окон царского кабинета было известно как Челобитное. Снаружи к нему был прикреплен небольшой ящик, который спускали вниз, а когда он наполнялся прошениями и жалобами, втаскивали наверх для монаршего прочтения. В царской опочивальне, обитой венецианским бархатом, помещалась изукрашенная тонкой резьбой дубовая кровать с парчовым балдахином на четырех столбах, с шелковыми занавесками; на кровати высилась гора подушек и меховых и пуховых одеял, спасавших от ледяных зимних ветров, которые бились в окна и сквозняками гуляли по дому. Все эти комнаты отапливали, а заодно и украшали огромные печи, выложенные блестящими пестрыми изразцами, – они-то и согревали российских властителей.
Отсутствие света было главным недостатком этих прекрасных покоев. Солнце едва пробивалось сквозь узкие окошки с двойными слюдяными пластинами в свинцовых переплетах. Не только по ночам или в короткие хмурые зимние дни, но и летом Теремной дворец освещался главным образом мерцающим пламенем свечей в нишах и вдоль стен.
В третьей четверти XVII века царские палаты занимал второй царь династии Романовых, «Великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, Всея Великия, и Малыя, и Белыя Руси самодержец». Далекая и недоступная для подданных, его августейшая персона была окружена ореолом полубожественности. Послы-англичане, приехавшие в 1664 году благодарить царя за постоянную поддержку, которую тот оказывал их королю Карлу II во время его изгнания, были глубоко потрясены видом царя Алексея на троне: «Царь, ослепительным сиянием подобный солнцу, самым величественным образом восседал на трене со скипетром в руке, увенчанный короной. Его массивный трон был сделан из позолоченного серебра, а спинку украшала причудливая резьба и пирамидки. Приподнятый над полом на семь или восемь ступеней, трон придавал монарху сверхъестественное величие. Его корона, надетая поверх шапки, отороченной черными соболями, была вся усыпана драгоценными камнями, а ее конусообразная верхушка заканчивалась золотым крестом. Скипетр тоже весь сверкал драгоценными камнями, как и все царское облачение сверху донизу, включая бармы».
С детства русских приучали смотреть на своего царя как на существо богоподобное, что нашло отражение в таких пословицах и поговорках, как, например: «Ведает Бог да государь», «Без Бога свет не стоит – без царя земля не правится», «Все во власти Божьей да государевой», «До Бога высоко, до царя далеко».
Другая пословица «Государь – батюшка, а земля – матушка» показывает, что чувство русского человека к царю неразрывно связано с его отношением к земле. «Земля», «почва», «родина» – слова женского рода, причем рождаемый ими образ рисовал не юную, невинную девушку, а зрелую женщину, мать. Все русские – ее дети. В каком-то смысле задолго до идей коммунизма русская земля была общей. Она принадлежала царю, как отцу, но также и народу, его детям. Царь распоряжался ею, мог раздавать крупные наделы своим знатным любимцам, но все же земля оставалась совместной собственностью единой национальной семьи. Когда этой земле грозила опасность, все готовы были умереть за нее.
В этой семейной структуре царь занимал положение отца народа, «батюшки». Его самодержавное правление было патриархальным. Обращаясь к подданным, он называл их своими детьми, и, как отец над детьми, имел неограниченную власть. Русский народ не мог себе представить, чтобы царскую власть что-либо сдерживало, «ибо кто, кроме Бога, может ограничить власть отца?» Когда он велел, они подчинялись по той же причине, по какой детям положено беспрекословно слушаться отцовских приказов. По временам уважение к царю приобретало рабский, византийский характер. Российские дворяне, приветствуя царя или принимая царскую милость, падали перед ним ниц, касаясь лбом земли. Обращаясь к своему царственному господину, Артамон Матвеев, первый министр и близкий друг царя Алексея, писал: «Холоп твой Артемошка Матвеев, с убогим червем сынишкою моим… вержением глав наших лица до лица земли преклоняем». Обращаясь к царю, следовало употреблять весь длинный официальный титул, причем, пропустив одно-единственное слово, человек мог быть заподозрен в намеренной непочтительности, едва ли не равносильной измене. Речи же самого царя почитались как святыня: «Каждому, кто выдаст, что говорится в царском дворце, грозит смерть», – писал живший в Москве англичанин. На самом же деле полубог, носивший такой громкий титул, увенчанный короной с гроздьями алмазов величиной с горошину, похожими на сверкающие кисти винограда, облаченный в царскую мантию, расшитую изумрудами, жемчугом и золотом, был довольно