Рассудив, что не за горами час, когда этот энергичный молодой царь сможет взять на себя более существенную роль в государственном управлении, партия бояр, сосредоточившихся вокруг Петра и Натальи в Преображенском, начала показывать зубы. К ней принадлежали некоторые из самых славных имен России: Урусов, Долгорукий, Шереметев, Ромодановский, Троекуров, Стрешнев, Прозоровский, Головкин и Львов, не говоря уже о семьях матери и жены Петра, Нарышкиных и Лопухиных. Именно эта боярская партия, как ее называли, и настаивала на том, чтобы Голицын, раз уж он заключил договор с Польшей, самолично и возглавил войска во втором походе на Крым.
В защите от подстерегавших его врагов Голицын мог опереться на единственного союзника – Федора Шакловитого. Отношение этого самого решительного и жестокого из Софьиных советников к враждебной боярской партии, как и ко всем боярам вообще, было очевидно: он ненавидел их, и они платили тем же. Начиная с 1687 года, когда он в присутствии стрельцов обмолвился, что бояре – это «зяблое, упалое дерево», Голицын делал все возможное, чтобы возбудить в солдатах ненависть к знати. Яснее всех других приверженцев Софьи он видел, что, стоит Петру достигнуть зрелости, с боярской партией будет уже не сладить. Расправляться с ними, твердил он, надобно немедля.
Едва сам Голицын выступил с войском на юг, на страже его интересов никого, кроме Шакловитого, не осталось. И бояре зашевелились. Один из Нарышкиных получил боярский чин; старого врага Голицына, князя Михаила Черкасского, назначили на важную должность. Голицын слал Шакловитому из степей жалобные просьбы о помощи: «Паки челом бью и желаю впредь от тебя слышать всего доброго, у меня только надежи, что ты… Пожалуй, отпиши, нет каких дьявольских препон от тех [бояр]!.. Для Бога смотри недреманным оком [за] Черкасским».
Открытый выпад, который Петр позволил себе в отношении ее любовника, поразил, разгневал и встревожил правительницу. Это был первый прямой демарш против ее власти, первый явственный признак того, что молодой царь нарышкинского рода не станет делать, не рассуждая, что она велит. Та истина, что Петр уже не мальчик, что он взрослеет и в один прекрасный день достигнет совершеннолетия и тогда регентство станет излишним, была очевидна для каждого. Софья насмехалась над юношескими военными потехами Петра и над фантазией строить парусные лодки, но иностранные наблюдатели, чьи правительства требовали объективных прогнозов будущего России, внимательно следили за тем, что делалось в Преображенском. Барон ван Келлер, голландский резидент, писал в Гаагу, восхваляя Петра – его манеру держаться, способности и огромную популярность: «Юный Петр ростом выше всех придворных и привлекает всеобщее внимание. Здесь превозносят его ум, широту взглядов, физическое развитие. Говорят, что скоро его допустят к самостоятельному правлению, и тогда дела непременно примут совершенно иной оборот».
Софья не пыталась как-то сдерживать сводного брата или ограничивать его свободу. Она была поглощена государственными делами и, не видя в мальчике и его матери угрозы своей власти, попросту не обращала на них внимания. Когда Петру исполнилось двенадцать, она подарила ему набор пуговиц и бриллиантовых пряжек. Потом он стал старше, и она не противилась его просьбам о присылке из арсенала настоящих пищалей и пушек для военных игр, до жути похожих на настоящую войну. Оружие шло непрерывным потоком, но Софья этого не замечала. В январе 1689 года Петру впервые позволили присутствовать на заседании Боярской думы. Нудные обсуждения нагнали на него скуку, и он не часто там появлялся. Но в глубине души Софья чувствовала, как постепенно зреет угроза, и это ее беспокоило. Пробыв семь лет у власти, она не только привыкла к ней, но уже и не представляла, как можно с ней расстаться. Правда, Софья отлично сознавала, что она всего лишь женщина и что в любом случае регентство – явление временное. Поэтому, если ее официальный статус не удастся как-нибудь изменить, ей придется отойти в сторону, как только братья достигнут совершеннолетия. Эта минута с каждым днем приближалась. Иван уже имел свою семью, жену и дочерей, но, конечно, загвоздка была не в нем. Он бы не только согласился, он просто мечтал, чтобы кто-нибудь снял с его плеч бремя власти. Но вот теперь и Петр вступал в зрелый возраст, что явственно доказала его женитьба на Евдокии Лопухиной. Положение Софьи стало мучительным; если ничего не предпринять, неизбежно наступит кризис, который кончится ее низложением.
В сущности, Софья уже приняла некоторые меры, чтобы укрепить свои позиции; пыталась принять и другие, но ей не дали. Три года назад, в 1686 году, заключив мирный договор с Польшей, она воспользовалась всеобщим одобрением своей политики, чтобы присвоить себе титул самодержицы, полагавшийся лишь царям. С тех пор этот титул прибавляли к ее имени во всех официальных документах и на всех торжественных церемониях, что ставило ее вровень с братьями, Иваном и Петром. Тем не менее все знали, что Софья им не ровня, потому что, в отличие от братьев, она не была коронована. Но Софья надеялась, что ей удастся проделать и это. Летом 1687 года она велела Шакловитому разузнать, поддержат ли ее стрельцы, если она решит короноваться в случае великой победы Голицына над крымским ханом. Шакловитый поручение выполнил – он подстрекал стрельцов обратиться к юным царям с просьбой разрешить коронацию их сестры. Однако стрельцы, смотревшие на вещи по старинке, воспротивились, так что план пришлось на время отложить. Но о нем не забыли, что подтвердилось появлением портрета Софьи, который повергал зрителя в изумление. Польский художник изобразил регентшу сидящей без братьев, в шапке Мономаха, со скипетром и державой в руках – точно так, как писали обычно портреты царей. В подписи был приведен ее титул, где значилось, что она великая княжна и самодержица. Под портретом красовалось стихотворение в двадцать четыре строки, сочиненное монахом Сильвестром Медведевым, которое восхваляло царственные достоинства изображенной особы, а также содержало благоприятные для нее сравнения с Семирамидой, царицей Ассирийской, византийской императрицей Пульхерией и английской королевой Елизаветой I. Оттиски этого изображения на атласе, шелке и бумаге ходили по Москве, а часть их отправили в Голландию с тем, чтобы, переведя стихи на латынь и немецкий, портрет распространили по всей Европе.
Боярам – сторонникам Петра и его матери – было нестерпимо, что Софья присвоила себе царский титул, а появление ее портрета с царскими регалиями казалось зловещим. Они подозревали, что царевна намерена короноваться, обвенчаться со своим фаворитом, Василием Голицыным, а затем либо свергнуть обоих царей, либо избавиться от Петра – не одним способом, так другим. Что на самом деле было на уме у Софьи, никто сказать не может. Она уже достигла столь многого, что и вправду, наверное, мечтала о полновластном царствовании рука об руку с любимым. Однако нет свидетельств, что она собиралась сместить Петра, а Голицын, со своей стороны, проявлял крайнюю сдержанность в вопросе о брачных узах: существовала как-никак княгиня Голицына.
Единственным из приверженцев Софьи, кто не скрывал своих надежд и намерений, был Федор Шакловитый. Он непрестанно внушал ей, что необходимо сокрушить нарышкинскую партию, пока Петр не достиг совершеннолетия. Не раз он подстрекал стрельцов к убийству предводителей этой партии и даже, возможно, самой царицы Натальи. Но он своего не добился: Софья была не склонна к таким крутым мерам, а Голицын вообще избегал всякого насилия. Впрочем, горячая преданность Шакловитого тронула Софью. За те долгие недели, что Голицын провел вдали от Москвы в бесплодном втором походе на Крым, она, хотя и писала ему страстные письма, по всей вероятности, сделала Шакловитого на время своим любовником.
Конечно, со временем отношения Петра и Софьи и так должны были обостриться, но их столкновение ускорилось из-за провала второго крымского похода. Пока правление Софьи шло успешно, одолеть ее было трудно, но две кампании Голицына обернулись не просто военным поражением: они привлекли внимание к любовной связи регентши и командующего, и Софьины враги получили вполне определенный повод, чтобы нанести удар.
Сам Петр никак не участвовал ни в заключении договора с Польшей, ни в походах на татар, но его глубоко интересовали военные дела, а как всякий русский, он страстно желал положить конец татарским набегам на Украину. Поэтому он с волнением следил за ходом военных кампаний Голицына. Когда в июне 1689 года Голицын возвратился из второго неудачного похода, Петр был вне себя от возмущения. 18 июня произошла стычка, которая ярко высветила обостряющееся противостояние сторон. На празднике в честь чудесного явления иконы Казанской Божьей Матери Софья вошла в храм вместе с обоими братьями, как делала каждый год. Когда служба закончилась, Петр, которому что-то прошептал один из его приближенных, подошел к Софье и потребовал, чтобы она покинула процессию. Это был прямой вызов, ведь если регентше запрещают идти вместе с царями, значит, ее власти настал конец. Софья поняла смысл требования и отказалась подчиниться. Вместо этого она собственноручно взяла икону у митрополита и, держа ее перед собой, заняла свое место и вызывающе зашагала дальше. Разъяренный, получивший отпор Петр немедленно оставил шествие и вернулся в деревню – супить брови и кипеть от злости[45].
Противостояние двух партий усиливалось; город полнился слухами, каждая из сторон боялась внезапного удара с другой стороны, причем обе были уверены, что лучшая линия поведения – это оборона. Никто не хотел лишиться морального превосходства, став зачинщиком столкновения. Формально у Петра не было оснований нападать на сводных сестру и брата, сидевших в Кремле. Они правили по соглашению о двоецарствии 1682 года; они никоим образом не нарушали условий этого соглашения и не ущемляли прав Петра. Точно так же и Софья не могла найти предлога, чтобы напасть на Петра в Преображенском, поскольку он был помазан на царство. Хотя стрельцы, побуждаемые Шакловитым, пожалуй, защитили бы ее в случае удара со стороны Нарышкиных и потешного войска Петра, однако уговорить их выступить на Преображенское против помазанника Божьего было бы куда труднее.