[63].
Если Петр не работал на верфи, то носился по Лондону и его окрестностям, стараясь повидать все достопримечательности. Он побывал в Гринвичском военно-морском госпитале, воздвигнутом Кристофером Реном и уже тогда известном как «одно из самых грандиозных сооружений английской архитектуры». Петру понравилось простое жилище Вильгельма III – Кенсингтонский дворец красного кирпича, отделанный дубовыми панелями, – но великолепный госпиталь, двумя рядами колонн выходивший на Темзу, его просто покорил. Обедая с королем после посещения Гринвича, царь не удержался и сказал: «Если бы ваше величество спросили моего мнения, я бы посоветовал перевести ваш двор в госпиталь, а больных – во дворец». Петр видел гробницы английских королей (а заодно и шатающихся рядом торговцев яблоками и устрицами) в Вестминстерском аббатстве. Он побывал в Виндзорском замке и в Хэмптон-Корте, но королевские дворцы были ему не так интересны, как действующие научные или военные учреждения. В Гринвичской обсерватории он беседовал о математике с королевским астрономом. В Вулиджском арсенале, главном пушечно-литейном заводе Англии, Петр обрел родственную душу в магистре Ромни, который разделял его увлечение стрельбой и фейерверками. В лондонском Тауэре тогда размещался арсенал, зверинец, музей и королевский монетный двор. При посещении музея средневекового оружия Петру, однако, не стали показывать топор, которым за пятьдесят лет до этого отрубили голову Карлу I. Хозяева вспомнили, что отец их гостя, царь Алексей, услышав о том, что англичане обезглавили своего монарха, в гневе лишил английских купцов в России всех привилегий. Поэтому они на всякий случай спрятали топор подальше, «словно боясь, как бы он [Петр] не выбросил его в Темзу». Самой интересной частью Тауэра оказался для Петра монетный двор. Царь, пораженный качеством английской монеты и техникой чеканки, снова и снова туда возвращался. (К сожалению, смотритель монетного двора, сэр Исаак Ньютон, тогда жил и работал в Тринити-колледже в Кембриджском университете.) Петра очень заинтересовала реформа английской монеты, проведенная Ньютоном и Джоном Локком. Чтобы предупредить постоянную порчу монет из-за злонамеренного обрезывания ценного металла, гурт, или ребро, английских монет стали обрабатывать насечкой. Через два года, приступив к наведению порядка в расстроенном российском монетном деле, Петр взял за образец английскую чеканку.
Все время, пока он был в Англии, Петр неутомимо отыскивал специалистов для службы в России. При помощи Кармартена, содействовавшего его поискам, он провел собеседования со множеством людей и уговорил в общей сложности примерно шестьдесят англичан. Среди них были майор Леонард ван дер Штамм, старший корабельный плотник из Дептфорда, капитан Джон Перри, инженер-гидравлик, которому Петр поручил сооружение Волго-Донского канала, и профессор Генри Фарварсон, математик из Абердинского университета в Шотландии, будущий основатель Школы математических и навигацких наук в Москве. Кроме того, как писал Петр одному из друзей в России, он нанял двух цирюльников «на предмет будущих надобностей» – в этом намеке слышится грозное предостережение тем московитам, кто гордился своими длинными бородами.
Расположение Петра к Вильгельму и его благодарность возросли еще больше, когда ему 2 марта вручили королевский дар – яхту «Ройял трэнспорт». Он вышел на ней в плавание на следующий же день и в дальнейшем делал это при каждом удобном случае. Сверх того, Вильгельм распорядился, чтобы Петру показывали все, что заинтересует его в английском флоте. Апофеозом же стало приглашение присутствовать на специальном смотре флота и наблюдать учебный морской бой у мыса Спитхед вблизи острова Уайт. Военно-морская эскадра, включавшая суда «Ройял Вильям», «Виктори» и «Ассосиэйшн» приняла Петра и его свиту на борт в Портсмуте и вышла в пролив Солент у острова Уайт. Там Петр перешел на флагман адмирала Митчелла «Хамбер». В день учений флот снялся с якоря; большие корабли поставили паруса и построились в боевом порядке. Рявкнули бортовые залпы, суда окутались дымом и пламенем, совершенно как в настоящем бою, только что ядра не летели. И все равно Петр ликовал, глядя сквозь дым, как корабли перестраиваются и дружно разворачиваются, чтобы атаковать друг друга. Он старался рассмотреть и записать все: как матросы ловко ставят паруса, какие команды отдают рулевым, сколько на кораблях пушек, какого они калибра и как из них стреляют, как сигналят с флагмана судам на линии. Это был важный день для молодого человека, который всего десять лет назад впервые увидел парусную лодку и научился ходить галсами вверх и вниз по узкой Яузе. Когда корабли ночью вернулись в свою гавань, прозвучал салют сразу из двадцати одной пушки, а моряки проревели приветствия в честь молодого царя, мечтавшего поднять свой собственный флаг в авангарде российской флотилии.
Вильгельм пригласил его и в парламент. Не желая, чтобы на него глазели, Петр избрал своим наблюдательным пунктом окошко верхней галереи и оттуда созерцал короля на троне в окружении английских пэров, восседавших на скамьях. Этот эпизод вызвал шутку какого-то неизвестного очевидца, обошедшую весь Лондон: «Сегодня я видел редчайшее зрелище на свете: одного монарха на троне, а другого на крыше».
Петр прослушал дебаты при помощи переводчика, после чего объявил своим русским спутникам, что, хотя считает неприемлемым ограничение монаршей власти парламентами, все-таки «весело услышать, когда подданные открыто говорят своему государю правду; вот чему надо учиться у англичан!». На том заседании, где присутствовал Петр, Вильгельм давал формальную королевскую санкцию нескольким биллям, в том числе и биллю о поземельном налоге, который должен был, по предварительным оценкам, принести казне полтора миллиона фунтов. Когда Петр выразил удивление тем, что парламент может собрать так много денег, проведя один-единственный законопроект, ему сказали, что годом раньше парламент принял билль, давший в три раза больше.
Чем ближе к концу подходило пребывание Петра в Лондоне, тем больше к нему здесь привыкали. Имперский посол Хоффман писал своему повелителю в Вену: «Здешний двор весьма доволен Петром, потому что теперь он не так нелюдим, как в начале. Его упрекают лишь в некоторой скупости, ибо щедрости он ни в коей мере не проявил. Он все время здесь проходил в матросской одежде. Посмотрим, в каком наряде он предстанет перед Вашим Императорским Величеством. Он очень редко виделся с королем, так как не желал изменять свой образ жизни, при котором он обедает в одиннадцать часов утра, ужинает в семь вечера, рано ложится спать и встает в четыре часа, чем крайне изумляет тех англичан, которые водят с ним компанию. Говорят, будто он намерен цивилизовать своих подданных на манер других народов. Но из всего его поведения здесь можно лишь заключить, что он собирается сделать из них матросов».
Донесение посла было задумано как последняя срочная сводка для императора, так как ожидалось, что Петр вот-вот отбудет в Голландию, а следующей остановкой в его путешествии значилась Вена. Но отъезд царя откладывался со дня на день. Он прибыл сюда лишь с кратким визитом, однако оказалось, что ему нужно так много увидеть и сделать, и не только на дептфордской верфи, но и в Вулидже, и на монетном дворе, что он без конца переносил день отъезда. Это вызывало беспокойство тех участников Великого посольства, которые оставались в Амстердаме. Их тревожило не только где находится царь и что он намеревается предпринять; из Вены сообщили, что австрийский император вот-вот заключит сепаратный мир с общим врагом Австрии и России – турками. Поскольку официальная цель Великого посольства состояла в укреплении антитурецкого союза, весть о грозящем ему распаде не могла обрадовать русских. Когда эти новости достигли Петра и он ощутил усиливающееся давление обстоятельств, ему пришлось нехотя согласиться на отъезд.
18 апреля Петр нанес королю прощальный визит. Их отношения несколько остыли после того, как Петру стало известно, что Вильгельм приложил руку к предстоящему заключению мира между австрийским императором и султаном. Конечно, Вильгельму всего важнее было помочь империи Габсбургов выпутаться из войны на Балканах, чтобы затем обратить ее силы против единственного врага, который имел значение для Вильгельма, – Франции. И тем не менее последняя их встреча в Кенсингтонском дворце была дружественной. Царь раздал 120 гиней королевской челяди, что, по мнению одного очевидца, «было больше, чем они заслуживали, так как они вели себя с ним очень нагло». Адмиралу Митчеллу, который его сопровождал и был при нем переводчиком, Петр преподнес сорок соболей и шесть кусков узорчатого шелка – щедрый подарок. Тогда же Петр якобы вынул из кармана маленький сверток в коричневой бумаге и вручил его королю в знак дружбы и признательности. Говорят, развернув его, Вильгельм обнаружил великолепный неограненный алмаз. По другой версии, это был огромный необработанный рубин, достойный «увенчать корону Британской империи».
2 мая Петр скрепя сердце покинул Лондон. Он в последний раз наведался в Тауэр и на монетный двор в самый день отъезда, пока его свита ждала на борту «Ройял трэнспорт», а когда яхта пошла вниз по реке, Петр велел остановиться и бросить якорь в Вулидже, чтобы еще раз сойти на берег и проститься с Ромни в арсенале. Вновь подняв паруса, «Ройял трэнспорт» в сумерки достиг Грейвсенда, и там царь опять велел стать на якорь. Наутро, сопровождаемый Кармартеном, который шел на собственной яхте «Перегрин», Петр направился в военно-морской порт Чатем. Там, перейдя на «Перегрин», царь сделал круг по гавани и с восхищением глядел на пришвартованные огромные трехпалубные линейные корабли. Вместе с Кармартеном он поднялся на три военных корабля – «Британию», «Триумф», и «Ассосиэйшн», а потом их отвезли в шлюпке на берег, чтобы осмотреть военно-морские склады.
Следующим утром «Ройял трэнспорт» поднял якорь и вышел в Маргейт, где Темза вливается в море. Тут его встретила военно-морская эскадра под командованием старого знакомого, адмирала Митчелла, которой предстояло проводить царя в Голландию. Переход был бурный, – на вкус большинства русских, на борту острых ощущений могло бы быть и поменьше, но Петр наслаждался видом волн, с шипением захлестывавших палубу