Кроме плотских удовольствий, Август любил и розыгрыши, в которых тоже проявлялись его специфические склонности. Он преподнес Петру золотую шкатулку с секретной пружиной, украшенную двумя портретами его любовницы. Портрет, помещенный на крышке, представлял даму в богатом придворном платье, весь облик которой говорил о величавом достоинстве. Второй портрет, открывавшийся взгляду, когда нажимали пружину и крышка откидывалась, изображал ту же даму после того, как она уступила настояниям возлюбленного: ее убор в соблазнительном беспорядке, весь облик дышит сладострастием[65].
В Августе – молодом, шумном, веселом, добродушном здоровяке – Петр тотчас признал родственную душу. Они провели в Раве четыре дня, вместе обедали, производили смотры пехоты и кавалерии, а вечерами пировали. Петр выражал свою привязанность к новому другу, то и дело обнимая и целуя его. «Я едва ли был бы в состоянии изобразить вам объятия, имевшие место между обоими государями», – писал один из членов петровской свиты. Август произвел на Петра глубокое впечатление, которое не забывалось много лет, и он с гордостью носил на одежде польский королевский герб – подарок Августа. На следующий день после возвращения в Москву, когда приветствовать царя пришли его бояре и друзья, он принялся похваляться перед ними своей новой дружбой. «Король польский мне милее, чем все вы находящиеся [здесь], – объявил царь, – пока я жив, буду с ним в добром согласии не потому, что он – король польский, но в уважении его приятной особы».
Дни, проведенные Петром в Раве, и его новая привязанность имели для России важные последствия. В эти самые дни Август, который уже извлек выгоду из поддержки, оказанной ему Петром в борьбе за корону, воспользовался пылкой дружбой царя, чтобы склонить его в пользу еще одного из своих честолюбивых замыслов – совместного нападения на Швецию. Король Швеции Карл XI умер, оставив трон пятнадцатилетнему сыну. Момент казался подходящим для попытки отобрать у Швеции прибалтийские области, которые, находясь в руках шведов, преграждали России и Польше доступ к Балтийскому морю. Август был проницателен и хитер: со временем он снискал репутацию обманщика и двурушника, не знавшего равных среди правителей всей Европы. Поэтому вполне в его духе было предложить на всякий случай готовиться к нападению тайно и нанести удар внезапно.
Петр с сочувствием прислушивался к своему неистовому и не ведавшему укоров совести приятелю. У него имелись собственные причины одобрять этот замысел: в Вене ему дали понять, что война на юге против Турции идет к концу. Тем самым перед ним закрывались двери Черного моря, в то время как жажда морских приключений в его душе все росла. Он вернулся из Голландии и Англии, опьяненный мечтами о кораблях, флотах, торговле и море. Неудивительно, что предложение прорваться к Балтике и открыть прямой морской путь на Запад его очень соблазняло. Кроме того, шведские провинции, на которые предполагалось напасть, принадлежали когда-то России. Однажды они, как игральные кости, легли в одну сторону; что ж, теперь попробуем бросить их другой рукой. Август говорил, а Петр слушал и кивал. Двадцать пять лет спустя, составляя вступление к официальной русской истории Северной войны, царь подтвердил, что первоначальная договоренность о выступлении против Швеции была достигнута именно в Раве.
Великое посольство закончилось. Первое мирное путешествие русского царя за границу продлилось полтора года, обошлось в два с половиной миллиона рублей, познакомило курфюрстов, принцев, королей и одного императора с плотником Петром Михайловым и доказало Западной Европе, что русские не едят сырого мяса и не ходят в медвежьих шкурах, наброшенных на голое тело. Каковы же были существенные его итоги? С точки зрения стоявших перед ним явных, открытых целей – оживления и расширения союза против Турции – посольство провалилось. Европа готовилась к иным, новым войнам, а на Востоке наступал мир. Куда бы ни направлялся Петр в поисках помощи – в Гаагу, Лондон, Вену, всюду он ощущал присутствие грозной тени Людовика XIV. Не султан, а Король-Солнце – вот кто страшил Европу. Европейская дипломатия, финансы, морские флотилии и армии изготовились в преддверии кризиса, который должен был неминуемо разразиться, как только опустеет испанский трон. России предоставили в одиночку сражаться с турками или мириться с ними, и у нее не оставалось другого выхода, кроме как заключить мир.
Однако с точки зрения осязаемых практических результатов посольство надо признать весьма успешным. Петру и его послам удалось привлечь на русскую службу более восьмисот европейских специалистов, в большинстве голландцев, но также и англичан, шотландцев, венецианцев, немцев и греков. Многие из этих людей долгие годы прожили в России и внесли важный вклад в модернизацию страны, навсегда вписав свои имена в историю петровского царствования.
Еще важнее оказалось то глубокое и стойкое впечатление, которое осталось в душе самого Петра после посещения Европы. Он поехал, чтобы научиться строить корабли, и с этой задачей прекрасно справился. Но любознательность заставила его открыть для себя и целый ряд неизвестных прежде областей знания. Он с интересом окунался во все, что попадалось ему на глаза, – изучал микроскопы, барометры, ветровые приборы, монеты, мертвые тела, зубные клещи, не говоря уж о кораблестроении и артиллерийском деле. Все, что он увидел в процветающих городах и портах Запада, что узнал от ученых, изобретателей, купцов, ремесленников, инженеров, печатников, солдат и матросов, подтверждало его убеждение, сформировавшееся еще в Немецкой слободе: русские в техническом отношении отстали от Запада на десятилетия, а может быть, и на столетия.
Спрашивая себя, как это могло случиться и каким образом можно исправить положение, Петр пришел к пониманию того, что корни европейских технических достижений кроются в высвобождении человеческого разума. Он осознал, что Возрождение и Реформация, нисколько не затронувшие Россию, разрушили церковные оковы Средневековья и создали атмосферу, в которой могла процветать свободная философская и научная мысль, разнообразнейшая коммерческая деятельность, предпринимательство. Он видел, что оковы ортодоксальной церкви все еще сдерживают Россию, как и путы крестьянского уклада и вековых традиций. И Петр принял непреклонное решение сокрушить эти оковы.
Но, как ни странно, Петр проглядел, а возможно, не захотел увидеть новый, западный взгляд на человека. Он отправился на Запад не для того, чтобы изучать «искусство управления». В протестантской Европе его со всех сторон окружали свидетельства новых гражданских и политических прав отдельной личности, воплощенных в конституциях, биллях о правах, парламентах, но все же, возвращаясь в Россию, он вовсе не собирался делиться властью со своим народом. Так что он приехал не только с твердым намерением изменить свою страну, но и с убеждением, что в грядущих преобразованиях только он один может направить Россию по правильному пути, только он может стать движущей силой этих преобразований. И если недостаточно окажется обучать и убеждать, он будет толкать, а то и кнутом гнать вперед отсталую страну.
Глава 18«Это тебе во всем мешает»
5 сентября 1698 года, едва пробудившись ото сна, Москва узнала о возвращении царя. Петр с Лефортом и Головиным приехал накануне вечером, ненадолго заглянул в Кремль, проведал кое-кого из друзей, а потом удалился на ночь в свой дворец в Преображенском вместе с Анной Моне. Новость мигом разлетелась по городу, и бояре с чиновниками толпами сгрудились у царских дверей, желая поздравить Петра с возвращением домой и рассчитывая, по словам очевидца, «своей поспешностью… показать государю, что пребыл ему верным». Петр принимал всех очень радостно и сердечно. Тех, кто, по старому московскому обычаю, валился в ноги царю, он «ласково и поспешно поднимал и целовал их, как самых коротких своих друзей».
В тот самый день, когда вельможи локтями расталкивали друг друга, чтобы пробраться поближе к царю, искренность их чувств подверглась необычному испытанию. Обойдя всех и обняв каждого, Петр вдруг вытащил длинную и острую бритву и принялся собственноручно брить им бороды. Начал он со славного полководца Шейна, слишком потрясенного, чтобы сопротивляться. Следующим стал Ромодановский, чья фанатичная преданность Петру превозмогла даже эту насмешку над гордостью старого московита. Потом дошла очередь и до остальных, и скоро все присутствующие бояре оказались безбородыми и никто из них не мог со смехом показывать пальцем на других. Пощадили только троих: патриарха, который в ужасе смотрел на происходящее, из уважения к его сану; князя Михаила Черкасского из-за преклонного возраста; Тихона Стрешнева в знак почтения к его роли опекуна юного Петра при покойной царице-матери.
Зрелище было в своем роде замечательное: одно мановение царской руки – и все ведущие политики, военные, знать России полностью преобразились. Вдруг исчезли знакомые, привычные лица, и взамен появились новые. Подбородки, щеки, рты, губы, которые много лет были скрыты от глаз, теперь открылись, совершенно изменив облик своих обладателей. В общем, все это было скорее смешно, однако комичность ситуации омрачалась беспокойством и страхом. Для большинства православных русских борода служила неотъемлемым атрибутом их приверженности вере, их самоуважения. Это дарованное Богом украшение носили пророки, апостолы, сам Иисус. Иван Грозный выразил типичное ощущение москвичей, провозгласив: «Бритье бороды есть грех, которого не смыть кровью всех мучеников. Оно губит образ, от Бога мужу дарованный». Безбородым священники обычно отказывали в благословении. Считалось, что таким срамникам нет места в лоне христианской церкви. И все же, когда в середине XVII века в Москве стало появляться все больше безбородых иностранных купцов, военных и инженеров, царь Алексей смягчил это правило и объявил, что если русские пожелают, то могут бриться безбоязненно. Немногие воспользовались его разрешением, но и тех, кто решился, хватило, чтобы вдохновить патриарха Адриана на новое осуждение: «О пребеззаконники! Ужели вы считаете красотою брить бороды и оставлять одни усы? Но так сотворены Богом не человеки, а коты и псы! Брадобритие не только есть безобразие и бесчестие, но и грех смертный». Вот что проносилось в головах обритых бояр, хотя они и подчинились приказу царя.