Между тем для Петрашевского любое ослабление привилегированного положения дворянства, расширение прав других сословий было дорогой и перспективной общественно-политической идеей: как социалист он мечтал о полном уравнении сословных прав в будущем. В этом же заключался и подспудный смысл его записки.
Петрашевский явно ориентировался в ней на «программу-минимум», рассчитывая на современное состояние умов петербургского дворянства (впрочем, он явно преувеличивал свои возможности пропагандиста здравых идей в кругах консервативных помещиков!). В идеале же он мечтал о скорейшей полной отмене крепостного рабства.
В его бумагах, отобранных при аресте, хранилась рукопись проекта об освобождении крестьян, самого радикального из всех известных проектов, составленных до реформы 1861 г. Петрашевский предлагал для крепостных крестьян «прямое, безусловное освобождение их с тою землею, которая ими была обрабатываема, без всякого вознаграждения за то помещика»[124].
Как увидим ниже, на заседаниях кружков петрашевцев постоянно возникал крестьянский вопрос. И в бумагах самого Петрашевского хранилось немало документов этого рода, и не только текстов самого руководителя «пятниц»: у него был, например, отобран проект об освобождении крестьян, вызвавший пристальное внимание следственной комиссии. Петрашевский разъяснил, что автором был некий Ушаков, лицо ему неизвестное, а сам текст получил от Барановского. На одной из «пятниц» Петрашевский зачитывал этот проект. А. Н. Барановский же дал следующее письменное показание: «… помещик Новгородской губернии Николай Аполлонов Ушаков дал мне для прочтения проект, составленный им, об освобождении крестьян. Проект этот представлен был им, как он мне сказывал, министру государственных имуществ (П. Д. Киселеву. — Б. Е.) года три назад и возвращен ему»[125].
Большую историческую ценность представляют проекты близкого к петрашевцам А. П. Беклемишева (1824–1877). «Пятницу» он посетил всего один раз, в феврале 1848 г. (ибо служил в Ревеле), он был знаком и состоял в переписке со многими петрашевцами. Бывший лицеист, умный и четкий работник (в 25 лет он был уже надворным советником; впоследствии дошел до губернаторского поста), чиновник Министерства внутренних дел, он приблизительно с 1845 г. занимался проблемами организации сельского хозяйства. В 1846 г. он подавал министру Л. А. Перовскому записку о введении в России гипотечной (залоговой) системы. А в следственной комиссии оказались четыре более поздних проекта Беклемишева. Из них два «дофурьеристских» (наверное, и допетрашевских, т. е. созданных до февраля 1848 г.) — «Об ограничении дробления имений» (предложение закона о неделимости имений менее 400 десятин земли и 100 душ крестьян, но не с помощью майората, а путем денежных компенсаций между наследниками) и, более важный, — «Письмо помещика Н…ской губернии об обращении помещичьих крестьян в свободных землевладельцев», где подчеркивалась настоятельная необходимость скорейшего освобождения крепостных, пока не вспыхнуло всеобщее народное восстание, способное истребить всех помещиков, предлагалось предоставление в полную собственность крестьян всей земли, находившейся в их пользовании, за выкуп деньгами, с многолетней рассрочкой, уплачиваемой крестьянами своему помещику[126].
Вероятно, уже после посещения кружка Петрашевского в феврале 1848 г. Беклемишев заинтересовался фурьеризмом (см. показания Н. Я. Данилевского: «…я говорил об этом учении… Беклемишеву»)[127] и в октябре 1848 г. написал с общим подзаголовком «Из переписки двух помещиков» две статьи (проекты): «О выгодах сообщения сравнительно с дробленным по разным отраслям труда» (фурьеристское развитие прежней идеи о выгоде укрупненных хозяйств) и «О страстях и о возможности сделать труд привлекательным». Последние две статьи Беклемишев переслал Плещееву, тот отдал Спешневу, а затем рукописи, видимо, ходили по рукам петрашевцев. При арестах их забрали у К. М. Дебу.
Кажется, не было ни одного петрашевца, который не желал бы освобождения крестьян от крепостной зависимости. На этом фоне литографированная записка Петрашевского, приготовленная к дворянским выборам Петербургской губернии 1848 г., выглядела весьма невинным документом, совсем не затрагивающим основ крепостного права. Однако самовольное распространение Петрашевским этой записки вызвало тревогу властей, снова обратило на автора внимание Министерства внутренних дел и III отделения[128], и с марта 1848 г. собственно и началась тайная слежка за собраниями по «пятницам», приведшая через год с небольшим к арестам всех основных участников кружка.
Сам Петрашевский ни о чем подобном не подозревал, в препятствиях к распространению литографированной записки, чинимых предводителем Потемкиным, усматривал его личную глупость, произвол, консерватизм, и намеревался жаловаться. Нисколько не охладили его и сгущавшиеся над страной тучи репрессий в связи с разразившимися европейскими революциями. Петрашевский не только не ликвидировал свои «пятницы», но и решил их упорядочить, сделать более четкими и эффективными. И как будто нарочно все эти действия совершались именно в первой половине 1848 г., в период самых жестких мер, предпринимавшихся царским правительством для уничтожения всякой интеллектуальной свободы в стране, не говоря уже о социально-политических аспектах такой свободы.
В зиму 1847/48 г. на «пятницах» Петрашевского стало появляться довольно много народу. Помимо прежних посетителей постоянными участниками вечеров стали Н. А. Спешнев, С. Ф. Дуров, А. И. Пальм, братья Дебу, Ипполит и Константин, П. А. Кузмин, А. Т. Мадерский и др. Из этих лиц Николай Александрович Спешнев (1821–1882), выходец из богатой помещичьей семьи, в 1846 г. вернувшийся из-за границы, сыграет особенно значительную роль в истории кружка.
Большое количество участников способствовало некоторой беспорядочности бесед и диспутов, и Петрашевский предложил составлять предварительную программу «пятниц»: «В мае 1848 года сделал я предложение для прекращения бессвязного разговора, чтоб всякий говорил о том, что лучше знает, но сие тогда не привелось в исполнение — по причине разъезда на дачи. С ноября же 1848 года я старался, чтоб у меня на вечерах по пятницам обыкновенно кто-нибудь о чем-нибудь говорил; но как нередко бывало, что никто ничего не говорил, то я сам говорил о разных предметах, которых поименованье мною сделано. Предложение мое состояло, чтоб рассуждаемо было ученым образом»[129].
Спешнев предложил выбирать на каждом заседании председателя, который бы давал слово выступающим и следил за порядком, пользуясь колокольчиком.
В показаниях следственной комиссии А. В. Ханыков отнес упорядочение заседаний еще к более раннему сроку: «Только с зимы 1847 года можно сказать определеннее о вечерах Петрашевского, потому что разговор вследствие предложения, сделанного Спешневым, чтоб говорящий выбирал себе президента, сделался из случайного, отрывочного, заметным и удобопамятным»[130]. Но возможно, здесь и не было большого противоречия: Ханыков мог иметь в виду сезон 1847/48 г. в целом, а Петрашевский назвал, запамятовав, более позднюю дату, ибо, скорее всего, упорядочение произошло чуть раньше, в феврале — марте.
Обратимся к показаниям Спешнева: «В марте месяце 1848 г. в один вечер пришел к нему, Спешневу, Петрашевский, и, не помнит, застал ли тогда у него Данилевского, или оба они пришли вместе, только Петрашевский бранил тогда собирающееся у него общество, называя его мертвечиной и говорил, что они ничего не знают и учиться не хотят, и что споры у него ни к чему не ведут, потому что у них всех основные понятия неясны, а потом, обратясь к Данилевскому, уговаривал его сделать словесно краткое изложение системы Фурье, на что Данилевский согласился, а ему, Спешневу, Петрашевский предложил взяться излагать религиозный вопрос»[131].
Видимо, Николай Яковлевич Данилевский (1822–1885; впоследствии известный консервативный идеолог) был первый, кто выступал относительно «организованно», а может быть, он и сам способствовал новой организации заседаний, как можно судить по его показаниям следственной комиссии: «… стал часто говорить о теории Фурье и по случаю одного спора, возникшего между мною и некоторыми из разговаривавших со мною, который мешал меня, спутывая нить моих мыслей, я предложил, чтобы позволили мне говорить, пока я окончу какой-нибудь отдельный предмет, беспрепятственно, записывая или запоминая возражения, приходящие в голову, и делая их мне, когда я кончу. Таким правильным образом говорил я три или четыре раза»[132].
Так как, по словам Данилевского, он посещал Петрашевского с конца января по начало мая 1848 г., именно с февраля — марта и можно датировать упорядочение заседаний на «пятницах»: выделяется докладчик, который делает сообщение, а затем задаются вопросы и происходит обсуждение.
Интересно, что Петрашевским практиковалось на самих «пятницах» и более узкое общение. Говоря о собраниях кружка в сезон 1847/48 г. и перечисляя основных посетителей, А. Н. Барановский добавляет: «Из них Спешнев, Дебу старший, Баласогло обыкновенно беседовали отдельно от прочих в кабинете Петрашевского, о чем, не знаю, ибо туда не входил»[133].
Известны подобные же уединения Петрашевского со Спешневым, Момбелли, Львовым, Дебу или со Спешневым и Черносвитовым. На таких заседаниях-беседах обсуждались самые откровенные и острые темы и проблемы: революция, тайные общества, печатная пропаганда, освобождение крепостных крестьян и т. п. (об этом еще пойдет речь ниже).