Глава 5ПОСЛЕДНИЙ ГОД КРУЖКА: 1848/49-Й
В последнем сезоне существования кружка (1848/49 г.) в нем стало участвовать еще несколько видных и активных деятелей: уже известные нам офицеры Н. А. Момбелли (1823–1902) и Ф. Н. Львов (1823–1885), лишенные своего собственного кружка, запрещенного военным начальством; чиновник К. И. Тимковский {1814–1881), самый фанатичный после Петрашевского фурьерист; преподаватель политической экономии и статистики И. Л. Ястржембский (1814–1886); офицер конной гвардии Н. П. Григорьев (1822–1886), автор яркого рассказа «Солдатская беседа», читавшегося у Спешнева; студент П. Н. Филиппов (1825–1855), автор документа «Десять заповедей», потрясающего но антикрепостническому накалу (переделка библейских заповедей в революционном духе); Д. Д. Ахшарумов (1823–1910), востоковед, чиновник Министерства иностранных дел, в будущем — самый обстоятельный мемуарист, оставивший подробные воспоминания о деле петрашевцев; сибирский золотопромышленник Р. А. Чер-носвитов (1810–1868).
«Пятницы» у Петрашевского стали широко известны, количество посетителей обычно составляло около 20 человек. Их могло быть значительно больше, если бы доступ был открытый, но Петрашевский сперва знакомился с желающим участвовать в кружке, выяснял его интересы и степень идеологической и научной подготовленности (если находил ее недостаточной, то давал соответствующие книги и руководил образованием) и лишь потом вводил в кружок. Разумеется, и при таком отборе могли попадать случайные люди и даже тайные агенты правительства — ниже еще будет идти речь о шпионе П. Д. Антонелли. Но среди посетителей бывали и весьма достойные деятели русской культуры. На вечерах у Петрашевского или у других петрашевцев в разное время присутствовали композиторы М. И. Глинка и А. Г. Рубинштейн, музыканты П. В. Веревкин, А. Д. Щелков, Н. Л. Кашевский, художники П. А. Федотов, Е. Е. Вернадский, А. И. Берестов, литераторы и журналисты Ф. К. Дершау, А. П. Милюков, В. В. Толбин, В. Р. Зотов, профессор И. В. Вернадский, будущие профессора Н. М. Благовещенский и Б. И. Утин, актер Ф. А. Бурдин…
Училище правоведения (ныне наб. реки Фонтанки, в). Фотография 1834 г.
Важно отметить расширение состава участников но только в профессиональном, но и в региональном отношении: на заседаниях кружка были и москвичи, и волжане, и сибиряки, да, кроме того, в провинции стали организовываться как бы филиалы общества. О последнем обстоятельстве с тревогой писал в своем послании следственной комиссии от 17 августа 1849 г. пресловутый И. П. Липранди, главный инициатор арестов петрашевцев. «Бумаги арестованных лиц обнаружили, что подобными миссионерами были: в Тамбове — Кузмин, в Сибири — Черносвитов, в Ревеле — Тимковский, в Москве — Плещеев, в Ростове — Кайданов». По особенно тревожило Липранди расширение социального состава кружков: «Паства эта, не знающая иностранных языков, в таком городе как Ростов, конечно, должна была состоять из местных городских обывателей среднего класса, уездных чиновников, а также и самих купцов, мещан и т. п. Какой яд должен был разливаться от такой закваски в городе, куда на ярмарку стекаются со всех оконечностей государства?»[150].
Нельзя отказать Липранди в проницательности. Социальное расширение состава кружков еще более существенно, чем профессиональное и региональное. В том же послании Липранди очень точно подчеркивает это обстоятельство: «Например, в заговоре 1825 года участвовали исключительно дворяне, и притом преимущественно военные. Тут же, напротив, с гвардейскими офицерами и с чиновниками Министерства иностранных дел рядом находятся не кончившие курс студенты, мелкие художники, купцы, мещане, даже лавочники, торгующие табаком. Очевидно, казалось мне, что сеть была заткана такая, которая должна была захватить все народонаселение».
В самом деле, в социально-сословном отношении кружки петрашевцев представляли собой несравненно более широкие организации, чем декабристские группы. Особенно характерно привлечение разночинцев, как и характерно постоянное внимание Петрашевского к «среднему» сословию, к купечеству и вообще к мещанству. Начинался переход от дворянского к новому этапу русского освободительного движения — к разночинному. Именно в деятельности Белинского и петрашевцев видел В. И. Ленин начало этого перехода[151].
Обилие посетителей и их пестрый состав, однако, усложняли работу кружка. Вечера при разнообразии интересов, уровней подготовки и мнений участников становились несколько хаотическими, бессистемными. Как уже говорилось, еще весной 1848 г. Петрашевский решил упорядочить их по тематике и по организации: на каждую «пятницу» назначалось сообщение определенного докладчика по определенной проблеме с последующим обсуждением; избранный «президент» вечера следил за порядком и за очередностью выступлений. А с осени, с октября-ноября 1848 г., этот принцип уже окончательно укрепился у петрашевцев.
Темы, выносимые на публичное обсуждение, были весьма острые и злободневные: о гласном судопроизводстве, о крепостном праве, о свободе книгопечатания, о современных общественно-политических учениях, о воспитании, «ненадобности религии в социальном смысле». Любопытно, что не было специального обсуждения итогов европейских революций 1848 г.: видимо, опасались абсолютной «нецензурности» этой темы (а может быть, в духе интересов Петрашевского, главной темой вечера ставился теоретический вопрос, а текущие «приложения» обсуждались лишь попутно).
По сохранившимся печатным и рукописным произведениям петрашевцев, по их показаниям во время следствия, по донесениям шпиона Антонелли можно достаточно полно восстановить последовательность и содержание докладов и бесед на «пятницах» 1848/49 г.
Одним из первых (если не первый) начал последний сезон Ф. Н. Львов. Вот его собственное резюме: «Я читал две статьи: одну о специальном и энциклопедическом образовании, где отдавал предпочтение специальному образованию, полагая, что оно лежит в самой натуре и что энциклопедическое образование, давая только поверхностные познания, производит людей часто пустых, которые пронырством прокладывают себе дорогу, вместо истинных достоинств. Вторая статья моя была: о необходимости теснейшей связи между промышленностью и наукой»[152]. Неясно, занимало ли это чтение два вечера или же автор уложился в течение одного. Главное внимание слушателей привлек первый доклад, именно о нем упоминают многие петрашевцы. По словам Черносвитова, доклад вызвал полемику: «…спорили, возражал более и дельнее всех г. Ястржем<б>ский»[153]. Доклад был прочитан в конце октября или начале ноября 1848 г.
Горячий энтузиаст фурьеризма К. И. Тимковский, приехавший в октябре в Петербург и тут же вошедший в кружок, попросил у Петрашевского позволения прочитать свою речь вскоре после «пятницы» с докладом Львова, т. е. в ноябре. Речь его вылилась в страстную пропаганду практического фурьеризма: Тимковский предлагал в течение 3–4 лет теоретически подготовиться самим и вести активную пропаганду среди самых различных групп населения (впрочем, у него не было намека на агитацию в народе), чтобы по истечении этого срока попытаться организовать хотя бы один фаланстер из 1800 человек. По расчету Фурье и в переводе на русские деньги, для этого потребуется 3 млн. рублей серебром. Тимковский предлагал запросить эти деньги у правительства, а в случае отказа — организовать акционерное общество. Параллельно, считал автор, целесообразно развивать другие начала и объединения, особенно — коммуны (общины) коммунистов[154], с тем чтобы потом взаимно использовать лучшие особенности организации обществ у соседей.
Показательна практическая направленность мыслей и предложений Тимковского. По словам П. И. Ламанского, докладчик говорил «о Фурье как о гении, который должен стоять выше всех гениев философов, как то: Платона, Аристотеля, Декарта, Лейбница, Гегеля, потому что он первый обратил внимание на существенное, т. е. материальное благосостояние и предложил средства к осуществлению, тогда как философы ограничивались только метафизическими прениями»[155]. Хотя Тимковский подчеркивал мирный характер своих предложений и даже произнес, по словам Львова, фразу «…пусть всякий действует по своим убеждениям, сильные не торопитесь, а вы, слабые — не бойтесь, я вас не вызываю на площадь»[156], — тем не менее его страстная, взволнованная речь была с изумлением выслушана, и многие петрашевцы, впервые видя Тимковского, заподозрили: уж не шпион ли онне провокатор ли?
По предположению А. Ф. Возного, витавшие в петербургском обществе слухи о хитростях III отделения, о матерых провокаторах заставляли петрашевцев настороженно относиться к тем вновь вошедшим в кружок лицам, которые произносили весьма радикальные речи. Не потому ли именно был заподозрен Тимковский (затем и Черносвитов)? И в то же время получается, что реальный шпион, ничтожный и молчаливый Антонелли не вызвал опасений.
Давно, видимо, мечтавший о тайном революционном обществе Спешнев очень заинтересовался Тимковским. Когда докладчик в последнюю свою «пятницу» 3 декабря (7 декабря Тимковский уже уезжал на службу в Ревель) прямо обратился к слушателям, пытаясь извлечь практическую пользу от своей агитационной речи (кто из них согласен с программой, предложенной в речи?), то твердо заявили о своей солидарности лишь Спешнев и младший брат Тимковского, Алексей. Спешнев пригласил на следующий день докладчика на свою квартиру и предлагал тройственный союз, со включением отсутствовавшего тогда в Петербурге Н. Я. Данилевского. Спешнев обещал по возвращении Данилевского начать совместно действовать по программе Тимковского. Последний же обещал развернуть пропаганду фурьеризма в Ревеле; позднее он признавался, что ему не удалось ничего сделать, как он пи старался: чиновничий и офицерский мир Ревеля оказался глух к социалистической агитации, Тимковский подробно изложил всю историю своих фурьеристских деяний в показаниях следственной комиссии