несении Липранди подробно пересказывает суждения Петрашевского, но предостережением данный факт не послужил: Петрашевский, очевидно, продолжал быть уверенным в законности своих «пятниц» и бесед на них. Он, правда, осаживал чрезмерно откровенничавших. Агент Наумов доносил 31 марта о нравоучениях Петрашевского: «Он советовал мне Наумову, не брать примера с Толстова, быть осторожну и действовать тайно, говоря, что иногда за одно слово заставят обсушивать сырость у крепости, что Толстов человек очень умный, но не совсем воздержан от напитков». Но такие предостережения другим не мешали самому Петрашевскому весьма вольно изъясняться; он тут же стал излагать Наумову свое отношение к Николаю I: «Государь уже всем надоел; что он 23 года сделал хорошего для России? Сам прожил более 60-ти миллионов, да еще сколько прожил в Палерме[172], лучшие места Петербурга и около дворца застроил казармами, а тут могли бы быть обывательские дома и получали бы доход, а теперь хоть на поле строй дом…»[173].
Казалось бы, чего проще: к 1848–1849 гг. уже не только всем в Петербурге, но и чуть ли не всей громадной России был уже известен радикальный кружок Петрашевского — приходи и арестовывай всех участников или по крайней мере сразу же организуй слежку. Но в жизни бюрократической верхушки при императоре с ее запутанной иерархией, всеобщими страхами и опасениями, вечными колебаниями между активностью и выжиданием (действовать — можно шею сломать, не действовать — тоже грозу накликать можно!) никогда не было ничего простого, все было очень трудно и сложно.
Яркая и одновременно смутная история возникла у самых истоков слежки за петрашевцами: здесь не в первый уже раз в течение николаевского царствования ревниво столкнулись интересы Министерства внутренних дел под началом Л. А. Перовского (так сказать, полицейское ведомство) и III отделения, руководимого шефом жандармов гр. А. Ф. Орловым и управляющим Л. В. Дубельтом.
Во всеподданнейшем докладе генерал-аудиториата (высшей военно-судебной инстанции, подписавшей наиболее строгий приговор над петрашевцами), где подводились итоги следствия, участие двух ведомств в деле петрашевцев было описано так, что можно было предполагать единство и дружественную согласованность действий: в марте 1848 г. шеф жандармов приказал учредить за Петрашевским надзор, а одновременно и министр внутренних дел установил наблюдение, и, чтобы не было путаницы, между двумя ведомствами было достигнуто соглашение: гр. Орлов передал все дело министру Л. А. Перовскому, а тот поручил вести его действительному статскому советнику И. П. Липранди.
На самом деле все было куда запутаннее и напряженнее. Шеф жандармов узнал впервые о Петрашевском не в 1848 г., а значительно раньше. Как уже говорилось, в 1844 г. начальство петербургского Александровского лицея обнаружило, что трое учащихся, юношей 14–16 лет (А. Унковский, В. Константинов, А. Бантыш), без разрешения посещают квартиру Петрашевского и впитывают там крамольные мысли «относительно предметов веры и существующего общественного порядка». Лицеисты были строго наказаны, а распространение Петрашевским вредных идей тоже не осталось без внимания: главнозаведующий лицеем принц Ольденбургский обратился с соответствующим заявлением к шефу жандармов. Гр. А. Ф. Орлов велел учредить над Петрашевским секретный надзор, однако время еще было тихое, был жив отец Петрашевского, «пятницы» еще не организовывались, поэтому соглядатаи ничего предосудительного не обнаружили, и надзор через два месяца был снят. Жандармы поторопились с выводами: как раз вскоре и начались «пятницы»!
Второй раз III отделение узнало о Петрашевском, видимо, из-за шумной истории по поводу его литографированной «листовки» с проектом освобождения крестьян: намек на сведения от марта 1848 г., содержащийся в докладе генерал-аудиториата (очевидно, это место было вставлено по настоянию гр. Орлова), может относиться именно к этой истории. Но вряд ли III отделение приняло и в этом случае серьезные меры — все-таки приоритет в слежке принадлежит министру внутренних дел, точнее — чиновнику по особый поручениям при министерстве, известному еще по декабристским временам И. П. Липранди.
Личность Ивана Петровича Липранди (1790–1880) — печально знаменитая.[174] Умный, энергичный, смелый, он в то же время отличался не слишком твердыми нравственными качествами.
В его биографии немало загадочных эпизодов и даже целых периодов: не доказано, что он предал декабристов, но уж очень он, будучи близок к Южному обществу, легко отделался (кратковременный арест). Не доказаны его многочисленные вымогательства взяток, хотя об этом ходили упорные слухи (см., например, воспоминания П. А. Кузмина)[175], но два его совершенно «уголовных» преступления все-таки документально подтверждены: во-первых, являясь после разгрома Наполеона начальником русской военной разведки в Париже, Липранди присвоил себе книги из королевской библиотеки Бурбонов;[176] во-вторых, по разысканиям А. Ф. Возного, он присвоил 650 рублей казенных денег — как раз в конце следствия над петрашевцами[177].
Более чем вероятна справедливость слухов, сообщенных Кузминым, о том, что и значительно раньше, в конце 1847 или в начале 1848 г., над Липранди нависала опасность судебного следствия по поводу вымогательства взяток у сектантов, и он, опасаясь, предложил своему начальнику Перовскому[178] блистательную операцию, которая выручала прежде всего из беды самого Липранди, а кроме того, наносила большой моральный урон III отделению (Перовский ненавидел соперников по сыску и наведению порядков, ревновал к вниманию, которое оказывал Николай I изобретенному им самим ведомству). Липранди, очевидно, уже был осведомлен о каких-то социалистических собраниях у Петрашевского и предложил Перовскому свои услуги по разоблачению революционного гнезда: тем самым в глазах Николая I прославлялись Перовский и Липранди, а III отделение оставалось с носом.
Таким образом, Липранди получил в свои руки очень выгодное для него дело и ревностно принялся за работу. Прежде всего нужно было заслать к Петрашевскому своих людей. Шпионом № 1 для Липранди стал Петр Дмитриевич Антонелли (род. 1825) — сын почтенного академика живописи Д. И. Антонелли (который умер в 1842 г., не дожив до семейного позора). Антонелли-сын отличался прекрасной памятью, но явно не хотел учиться: почему-то он 9 лет сидел в гимназии (вместо шести) и очень недолго был студентом восточного отделения университета. По утверждению В. И. Семевского, уже в 1847 г. Антонелли работал у Липранди, а в январе 1848 г. его уже устраивают чиновником в тот же департамент Министерства иностранных дел, где служил Петрашевский.
Антонелли пришлось несколько месяцев втираться в доверие Петрашевского, да еще потом выслушивать от него целые лекции об учении Фурье, о современных политических проблемах, о стратегии и тактике кружковой работы, получать задания штудировать предложенные книги, переводить с французского — а криминальных дел пока не видать было. На свои «пятницы» Петрашевский упорно не приглашал Антонелли (вряд ли Петрашевский заподозрил в нем агента: скорее всего, считал, что недоучившийся студент еще слишком мало знает в области социализма и политэкономии, чтобы участвовать в серьезных обсуждениях проблем).
По справедливому замечанию А. Ф. Возного, Липранди не устраивала такая замедленность и отсутствие реальных криминальных фактов, и он искусственно создает провокационные «обстоятельства, которые, с одной стороны, должны укрепить авторитет агента Антонелли в среде петрашевцев, а с другой — побудить Петрашевского от революционных слов перейти к «делу», спровоцированному агентом»[179].
Из дворцовой охраны было выделено несколько черкесов, с которыми Антонелли познакомил Петрашевского: они якобы готовы на решительные действия. Петрашевский стал подробно излагать Антонелли принципы пропагандистской работы среди народов Кавказа, излагать политические идеалы самоуправления и федерализма. Немного времени спустя, в конце февраля, Петрашевский предложил оставить черкесский вопрос до решения более общих проблем: то ли он увидел нереальность или неэффективность пропаганды среди царских стражников, то ли в самом деле понял частность этого вопроса ввиду других проблем, однако хотя бы половины задуманного Липранди достиг — Петрашевский стал более откровенен с Антонелли, с января 1849 г. Антонелли часто встречается с «учителем», пишет подробные донесения с изложением мировоззрения Петрашевского и биографических сведений о нем. В этих донесениях, как это ни странно, стали проскальзывать восторженные тирады о главном пропагандисте: чувствуется, что талант мыслителя, политического деятеля, агитатора настолько значителен, что агент начинает как бы поддаваться внушению; не то чтобы он раскаялся, но сила таланта такова, что она может и ничтожество всколыхнуть, заставить уважать себя. Здесь, возможно, тоже таится разгадка сравнительно большой откровенности Петрашевского с Антонелли: наверное, последний не мог, да и не хотел скрывать своего восхищения перед достоинствами оратора, что стимулировало доброе отношение Петрашевского к шпиону и провокатору.
Но еще много усилий пришлось приложить Антонелли, чтобы попасть на вечера Петрашевского: он так и не дождался приглашения, а однажды, 11 марта 1849 г., дерзко сам явился без зова, возбудил, естественно, сильные подозрения относительно своей личности, но ловко выкрутился, объяснил свой приход чистой случайностью, стал затем втираться в доверие к другим посетителям «пятниц». Так, Ф. Г. Толль, с самого начала очень не доверявший Антонелли, а в тот самовольный приход его особенно заподозривший в шпионстве, вскоре успокоился — Антонелли умел подлаживаться к людя