Росляков спустился к дежурному и спросил:
- От Садчикова нет ничего?
Дежурный ответил:
- Молчит.
- Может быть, мне туда подключиться? - сказал Росляков.
- Пожалуй, лучше вам быть здесь.
- Пожалуй, - согласился Росляков, - я пойду перекушу на полчасика, ладно?
- Валяйте…
- Если оттуда позвонят - я в буфете.
Ленька спросил:
- Может быть, немного посидим?
- Это ночью, - ответил Садчиков.
- Ноги отваливаются.
Садчиков остановился и сказал:
- А ну, п-покажи! Никогда не видел, как н-ноги отваливаются.
Ленька улыбнулся.
- Знаете, - сказал он, - я хотел у вас попросить совета.
- Это можно.
- Что мне делать?
- Смотреть по сторонам, - ответил Садчиков.
- Я не о сегодняшнем дне.
- Ах так… Ну что ж… По-моему, надо хорошо сдать эк-кзамены - и сразу на завод. Чтоб до суда тебя р-рабочие успели узнать, понимаешь?
- А судить все равно будут?
- Почему «все равно»?
- Ну, потому что я с вами хожу, помогаю…
- Так ты уходи. Милый мой, если т-ты только для суда нам помогаешь, тогда т-топай домой.
- Я хожу с вами не для суда!
- Ну, извини, з-значит, я тебя не так понял.
- Просто я думал, что судят преступников, а настоящий преступник никогда не будет помогать искать вам своего сообщника.
- Милый мой, ты не п-представляешь себе, как ты не прав. И попросил я тебя помочь просто потому, что думаю о т-тебе неплохо, понимаешь? И потом, стихи у тебя хор-рошие. Больше ничего не написал?
- Нет.
Садчиков показал глазами на парня, который шел с забинтованным лбом. Ленька отрицательно покачал головой.
- Напишешь, - закурив, пообещал Садчиков. - Я отчего-то верю, что ты много напишешь.
- Когда на заводе писать? Там надо успевать поворачиваться.
- Ты знаешь, что такое им-мпульс? - спросил Садчиков.
- Знаю.
- Так где у тебя будет больше импульсов для т-творчества - на заводе, когда надо только успевать поворачиваться, или в полном спокойствии, дома, когда все тихо и птички щ-щебечут?
- Не знаю.
- А я знаю. Вот у меня когда б-башка особенно здорово соображает? Когда всё решают минуты, когда очень т-трудно, когда надо принять только одно решение и оно должно быть точным. А если у меня много времени, оп-пасности никакой, так я тюфяк тюфяком. Что смеешься? Я верно говорю. У п-поэтов так же.
- У поэтов иначе.
- Не может быть.
- Может быть. Думать надо много, чтобы образ родился.
- Дома холодно д-думать, уж больно все со стороны выйдет.
- Нет. Сердце - оно и на заводе и дома одинаковое.
- Разное, - возразил Садчиков. - Завод - он т-только называется так холодно, а ведь это люди. Завод - это я условно говорю. Иди д-дома строй, коров дои, письма разноси, трубы чисти. Надо, чтобы ты людям не только про себя одного г-говорил, но и про них тоже. Ты смотри, кто о себе память оставил? Достоевский, Пушкин, Лермонтов. А как их ж-жизнь ломала! То-то и оно. Им-мпульсы - великая штука. Если ты в сплошной р-розовости живешь - какой ты, к черту, поэт? Так, демагог, да и только.
- Сами говорили, что мои стихи нравятся…
- Говорил.
- Значит, обманывали?
- Чего мне тебя обманывать? Просто ты раньше жил тем, что у тебя было дома. Вот и все. Плохо было, ты и п-писал, чтобы боль внутри не лежала. Скажи, не так?
Ленька изумленно посмотрел на Садчикова и ничего ему не ответил.
Около ресторана «Баку» Садчикова догнал оперативник из пятидесятого и негромко сказал:
- Проверили мы того. Он из цирка, наездник. Очень нервничал.
- Извинились перед ним?
- Крикливый, черт. Дежурный хотел на него протокол за хулиганство накатать.
- Еще чего! - рассердился Садчиков. - Объяснить н-надо человеку, а не протокол писать. Тоже к-каратели нашлись. Телефон у него есть?
- Да.
- Ладно, я п-потом сам позвоню ему, объяснюсь. А то неловко, да и т-трепотня по цирку пойдет о милицейских грубиянах. Ты цирк любишь? - спросил Садчиков Леньку.
- Люблю.
- Я тоже, особенно в-воздушных гимнастов.
- А я - икарийские игры.
- Губу покажи, - попросил Садчиков.
Ленька доверчиво выпятил нижнюю губу.
- Ну, из-звини, - сказал Садчиков. - Губа у тебя не дура.
Встретились
Прохор обнял Сударя, долго тряс руку Читы и, заглядывая ему в глаза, спрашивал:
- Ну как, дорогой? Ну как? Экий ты парень видный; девки небось мрут, да, Сань? Или неверно я говорю? Старый стал, голова хужей варит, могу и ошибиться…
Прохор был невысок, безлик и казался с первого взгляда серым и словно бы пыльным. Он опирался на палку и шел медленно, приволакивая негнущуюся ногу. Говорил он быстро, без умолку, изредка похохатывая и все время заглядывая в глаза то Сударю, то Чите. Смотрел как-то по-особому: замирая и напрягшись. Шея у него при этом стягивалась синими веревками жил.
- Водку пьете, чертенята? - спрашивал он. - С девками небось балуетесь, а? Я старик, мне-то завидно. Нашли б какую кралю, золотенькие мои, а? Читушка, что молчишь? Не нравлюсь я тебе, да? Ты вона какой модный, а я - как деревня, да? Смущенье тебя берет, да? Ну ладно, ладно, ты иди, а я с Санечкой поговорю. Ты иди, не думай, ты понравился мне, лицо у тебя доброе, ты гуляй сегодня, сегодня липа цветет, от нее голова туманится, Читушка.
Чита недоуменно посмотрел на Сударя и с трудом сдержался, чтобы не засмеяться. Сударь шел нахмурившись и, когда увидел прыгающую от еле сдерживаемого смеха Читину морду, раздул ноздри и бешено повел глазами.
- Гуляй отсюда, - сказал он негромко, - киря. Слышал, что говорят, или нет?
- Пущай он у тебя поспит, - сказал Прохор, - отдохнуть вам, ребятки, надо. Ты сегодня, Читушка, к девкам не ходи, ладно? Завтра к девкам пойдешь, Читушка, завтра.
- Чего ты обо мне печешься? - спросил Чита. - Сам не маленький.
- А ты мне «ты» не говори, - сказал Прохор улыбчиво, - ты мне «вы» должен говорить.
- Это почему?
- Потому что я умный, а ты молодой.
- Нa ключи, - сказал Сударь, - иди домой, я скоро буду. Разговор есть.
Чита бросил ключи в карман, остановил такси, сел рядом с шофером и сказал:
- Поехали домой, шеф.
- Адрес какой?
Чита секунду колебался: куда ехать? Домой, к Надьке или все-таки к Сударю? Подумав, он решил ехать к Сударю. Он решил так потому, что спать одному страшно, а Надька, стерва, наверное, с тем парнем. С Сударем не страшно, он сильный, как бык, ему все до лампочки. Счастливый человек.
- Сань, ты только слушай, что я говорю-то, я ведь дело тебе говорю, как брату, - честно, от всей души. Ты только сам посуди: он один живет, профессор этот. Гальяновский Иван Семенович. На стенах у него - картины и иконы. Картины - дерьмо, одни бабы в черных платьях. В них ценность только одна, что старые они. Ну и иконки - тоже старинные. Ты бритвочкой картинки-то жик, жик - в трубочку и в чемоданчик, а иконки - в другой. Внизу Витька, ему в кузовочек забросил и прямым ходом к музыканту. А у того ничего не бери, только скрыпочку возьми. Она старенькая тоже, скрыпочка-то. Вишь, до чего людишки додумались: старье в вещах ценят, а в человецех - отнюдь нет. А чтоб потом мусора не думали чего - ты пару костюмчиков, часики там, цацки золотенькие хап - в третий чемоданчик. Профессор-то этот самый, хирург, он один живет. Жена у него померла, а детей нет. И скрыпач тоже один, его жена песни поет, сейчас улетела она за границу, за океан. Ты его тоже молоточком. Чтоб без свидетелей. Тебе иначе нельзя: милиционер на тебе висит, так или иначе - вышка, если заметут. А так - дверку замкнул тихонечко да и ушел. Недельку трупики полежат, а нынче жара стоит - пусть они, мусора-то, ищут следов. Там вонь будет, следов не будет, Санечка. Я все на ихних учебниках проверил, на криминалистических.
- Сколько это в деньгах?
- Ты чего, капиталист, что ль? - засмеялся Прохор и оглянулся. - Прямо как буржуй проклятый начал говорить.
Они сидели на лавочке в сквере. Вокруг было пусто; быстро, по-весеннему, темнело, женщины с детьми уже разошлись по домам, а влюбленные еще не успели сюда прийти.
- Я серьезно, Прохор.
- Да и я не шуткую. Пять косых получишь. Пять косых, Сань.
- По-старому пятьдесят?
- Ага.
- А Чите?
- Ты чего это? Сдурел? Чите… На двоих пять. Деньги-то огромные, Сань.
- Думаешь, я полный дурак, Прохор? Думаешь, я цену старым картинкам не понимаю? Не туда стреляешь, дедуля. Десять косых - и без разговоров. Вот так-то, Прохор.
- Миленький, ты со мной так не говори. Не надо, Сань, я ведь встал да и ушел. И весь разговор. Марафет ты, может, в другом месте и найдешь, а меня-то - нет, не найдешь ведь, Сань. Я тебя завсегда разыщу. Не-е, ты не думай, я не грожуся, спаси бог, я добрый, мне чего? Мне ничего и не надо, я старый. Я свое отжил, а вот тебе пожить надо. Я про что толкую? Про то, что пока можешь жить - живи, а смерть придет, голову прячь и вой! Только ее тоже обмануть можно, если с умом. Семь косых я тебе даю. И десять грамм марафета. И больше ты меня не торгуй, все одно не заторгуешь, Санечка.
- А марафет-то здесь?
- Завтра перед делом получишь. Все сполна принесу, как в аптеке…
- Давай адреса.
- Чего их давать-то? Их не давать, их запоминать надо.
- Ладно. Запомню. Теперь с Витькой. Машины у нас не будет.
- Это почему?
- Запсиховал он.
- А чего, Сань? Причина-то есть какая? Может, не поблагодарил ты его, а? Ты честно мне скажи, а то темно мне будет разбираться, я ведь должен по закону разобраться, чтоб без обид. Может, обделил ты его, а? Он ведь обидчивый, Сань…
- Он свою долю получил, я не крохобор.
- Да, господи, рази я говорю что? Просто интересуюся.
- Не знаю, что с ним. Говорит - завязал.
- А ты с ним беседу имел?
- Я ж говорю - псих. Ногти грызет, ни в какую не соглашается…
- Ну ладно, ладно, ты не сердись на него. Сердце людское разную печаль вмещает. Я с ним поговорю, с Витькой-то, он ведь парень душевный, а, Сань? Да? Или не прав я?