Певерил сухо согласился, добавив, что для его поездки хороша и эта лошадь, хоть он и боится, что не сможет поспеть на владельцем такого доброго коня.
— Не беспокойтесь, — отвечал любезный незнакомец, — я путешествовал так много, что привык приноравливаться к любому спутнику.
Певерил ничего не ответил на этот вежливый намек, — он был слишком искренен, чтобы поблагодарить незнакомца, как того требовала учтивость. Вновь наступило молчание, которое Джулиан прервал, спросив у своего спутника, долго ли им ещё ехать но одной дороге.
— Не могу вам сказать, ибо мне неизвестно, куда вы едете, — улыбаясь, отвечал незнакомец.
— Я и сам не знаю, сколько проеду нынче вечером, — сказал Джулиан, притворяясь, будто не понял его ответа.
— Я тоже, — промолвил незнакомец. — Впрочем, хоть моя лошадка резвее вашей, не мешает её поберечь, и потому, если нам и дальше ехать по одной дороге, я думаю, что ужинать мы тоже будем вместе.
Этот прозрачный намек остался без ответа, и Джулиан продолжал ехать вперед, рассуждая про себя, не лучше ли решительно объясниться со своим упрямым спутником, ясно дав ему понять, что он намерен путешествовать один. Однако ему не хотелось неучтиво обходиться с джентльменом, который столь любезно беседовал с ним за обедом; к тому же он вполне мог ошибиться в своём мнении о состоянии и целях незнакомца, а в последнем случае дерзко отказаться от общества честного протестанта было бы так же опасно, как путешествовать вместе с переодетым иезуитом.
Поразмыслив, он решил терпеть докучное общество незнакомца, пока не подвернётся случай от него избавиться, а до тех пор вести себя как можно осторожнее, стараясь не болтать лишнего, ибо прощальное предостережение госпожи Уайткрафт всё ещё тревожно звучало в его ушах, а если бы его самого сочли подозрительным и арестовали, он лишился бы всякой возможности помочь своему отцу, графине и майору Бриджнорту, об интересах которого обещал себе не забывать.
Покуда эти мысли мелькали у него в голове, путешественники молча проехали несколько миль и теперь вступили в ещё более пустынную местность, неподалеку от холмистой части графства Дерби, где дороги становились всё хуже и хуже. Лошадь Джулиана то и дело спотыкалась на неровной, каменистой тропе и, наверно, давно бы упала, если бы всадник искусно не сдерживал её уздою.
— В нынешние времена следует ездить с осторожностью, сэр, и, судя по тому, как вы держитесь в седле и держите лошадь в поводьях, видно, что вы это знаете, — заметил незнакомец.
— Я привык ездить верхом, сэр, — отвечал Певерил.
— А также, надо думать, и путешествовать, ибо осторожность ваша позволяет заключить, что, по вашему мнению, человеческий язык, подобно челюсти лошади, также нуждается в узде.
— Люди гораздо мудрее меня полагали, что, когда не о чем говорить, благоразумие велит нам молчать, — заметил Джулиан.
— Я не могу с ними согласиться, — возразил незнакомец. — Мы приобретаем свои познания благодаря общению — либо с умершими, через посредство книг, либо, что гораздо приятнее, с живыми людьми, вступая с ними в беседу. Одни только глухонемые лишены возможности совершенствоваться, но едва ли они достойны зависти или подражания.
Это замечание вселило тревогу в сердце Джулиана, и он пристально взглянул на своего спутника, но на невозмутимом лице и в спокойных голубых глазах незнакомца не было и намека на то, что он хотел придать какой-либо особый смысл своим последним словам. С минуту помедлив, Джулиан отвечал:
— Сэр, вы кажетесь мне человеком, одаренным большою проницательностью, и вам, вероятно, не раз приходило в голову, что в нынешнее время, когда всех обуяла подозрительность, нельзя осуждать тех, кто избегает общества незнакомцев. Вы не знаете меня; я совершенно незнаком с вами. Мы не можем долго беседовать, не касаясь нынешних событий, в которых скрыты семена раздора не только между незнакомыми людьми, но даже между друзьями. В другое время общество человека столь образованного было бы для меня весьма приятно, но теперь…
Теперь! — перебил его незнакомец. — Вы похожи на древних римлян, которые под словом hostis разумели и незнакомца и врага. Поэтому я не желаю долее оставаться незнакомцем. Моё имя Гэнлесс, я священник римско-католической церкви, путешествую по этим местам с опасностью для жизни и очень рад вашему обществу.
— От всего сердца благодарю вас за эти сведения, — сказал Певерил, — и, чтобы как можно лучше ими воспользоваться, я должен просить вас ехать вперед, или отстать, или свернуть в сторону — как вам будет угодно. Я не католик, я еду по весьма важному делу и потому ваше общество может навлечь на меня подозрение, опасности или задержать меня в пути. Итак, мистер Гэнлесс, поезжайте своею дорогой, а я поеду своей, ибо я вынужден просить вас избавить меня от своего общества.
С этими словами Джулиан остановил свою лошадь. Незнакомец расхохотался.
— Как, вы хотите избавиться от моего общества, потому что оно грозит вам пустячным риском! — воскликнул он. — Святой Антоний! Как охладела горячая кровь кавалеров в жилах нынешних молодых людей! Я готов биться об заклад, что отец этого юного щеголя претерпел больше приключений из-за гонимых священников, нежели странствующий рыцарь из-за несчастных красавиц.
— Эти шутки ни к чему, сэр, — сказал Певерил. — Прошу вас ехать своею дорогой.
— Моя дорога — это ваша дорога, — отвечал упрямый мистер Гэнлесс, как он себя называл, — а вдвоем путешествовать гораздо безопаснее, чем одному. Я знаю тайну семян папоротника, друг мой, и могу сделать себя невидимкой. К тому же я не могу покинуть вас на этой тропинке, где нет поворотов ни налево, ни направо.
Певерил продолжал свой путь, не желая прибегать к насилию, для которого хладнокровие его спутника не давало никакого повода; однако общество незнакомца было ему чрезвычайно неприятно, и он решил при первом же удобном случае от него отделаться.
Незнакомец ехал таким же шагом, что и он, предусмотрительно придерживая свою лошадь за узду, чтобы воспользоваться этим преимуществом в случае схватки, но в речах его не было ни малейшего намека на какие-либо опасения.
— Вы несправедливы ко мне и причиняете вред самому себе, — сказал он Певерилу. — Вам сегодня негде переночевать. Положитесь на меня. В четырёх милях отсюда есть старинное поместье; хозяин его — старый рыцарь Панталоне, хозяйка — развесёлая госпожа Барбара; застольную молитву читает иезуит, переодетый лакеем, рассказы о битвах при Эджхилле и Вустере послужат вам приправой к холодному паштету из оленины и к покрытой паутиной бутылке кларета; в каморке священника вас ждет постель, которую, надо полагать, постелет вам очаровательная молочница Бетти.
— Всё это меня ничуть не прельщает сэр, — сказал Певерил, невольно забавляясь живым описанием многих древних замков Чешира и Дербишира, владельцы которых исповедовали старинную римскую веру.
— Что ж, раз этим вас не соблазнишь, придется запеть на иной лад, — гнусавым голосом продолжал незнакомец. — С этой минуты я уже не Гэнлесс, окончивший духовную семинарию священник, а Саймон Кэнтер, бедный проповедник слова божия, путешествующий для обращения грешников к раскаянию, для укрепления, назидания и побуждения к благим деяниям рассеянных по лицу земли стойких приверженцев истинной веры. Что скажете вы на это, сэр?
— Я восхищен вашей переменчивостью, сэр, и во всякое другое время она бы меня позабавила. Но теперь требуется искренность.
— Искренность! — воскликнул незнакомец. — Детская свистулька, из которой можно извлечь всего лишь две ноты: да-да и нет-нет. Даже квакеры — и те отказались от неё, заменив её доброй старой флейтой по имени Лицемерие, которая наружностью напоминает Искренность, но голос у неё гораздо больше и берет всю гамму. Послушайте меня, будьте сегодня учеником Саймона Кэнтера, и мы оставим слева старый, развалившийся замок вышеозначенного рыцаря и направим путь свой к новому кирпичному дому, который построил один видный владелец солеварни из Немтуича. Он ожидает от вышеречённого Кэнтера, что тот приготовит крепкий духовный маринад для сохранения в оном души, слегка подпорченной общением с развращенным светом. Итак, что скажете? У него есть две дочери — я ещё никогда не видывал, чтоб из-под остроконечного капюшона сверкали такие прелестные глазки. Я нахожу, что в тех, кто создан лишь для любви и благочестия, больше огня, чем в ваших придворных щеголихах, чьи сердца открыты тысячам других безумств. Вы но испытали наслаждения быть духовником прелестной смиренницы, которая сначала, не переводя дыхания, кается во всех своих грехах, а потом признается в любви. Но, быть может, вам в своё время приходилось с ними встречаться? Полно, сэр, темнота мешает мне увидеть, как вы покраснели, но я уверен, что ваши щёки горят.
— Вы много позволяете себе, сэр, — сказал Неверия, подъезжая к большому лугу, — и, кажется, слишком надеетесь на моё терпение. Узкая дорога, которая последние полчаса заставила нас путешествовать вместе, теперь подходит к концу. Чтобы уклониться от вашего общества, я сверну налево по этому лугу, и, если вам вздумается следовать за мной, берегитесь! Не забудьте, что я хорошо вооружен, и потому бой будет неравным.
— Едва ли он будет неравным, пока у меня есть гнедой испанский жеребец, на котором я всегда могу вас обскакать, — отвечал упрямый незнакомец. — К тому же у меня имеется вот этот текст длиною в ладонь (тут он вытащил из-за пазухи пистолет), из которого, стоит только нажать на него пальцем, выскакивают весьма назидательные поучения и который может уравнять всякое неравенство в силах и в летах. Однако не будем ссориться. Перед нами лежит луг; выбирайте любую дорогу, а я поеду по другой.
— Желаю вам доброй ночи, сэр, — сказал Певерил, — и прошу извинить меня, если я вас неправильно понял, но время теперь опасное, и жизнь человека может зависеть от общества, в котором он путешествует.
— Истинная правда, — отозвался незнакомец, — но вы попали в беду и должны искать спасения. Вы путешествовали со мною достаточно долго, чтобы этот эпизод мог составить занимательную главу в истории заговора папистов. Хотел бы я знать, что скажете вы, увидев изданный в красивом переплете том in folio «Повествование Саймона Кэнтера, Ричарда Гэнлесса тож, о жутком злоумышлении папистов, покусившихся на убиение короля и истребление всех протестантов, о чём донесено под присягою высокопочтенной палате общин; излагающее также, насколько замешан в вышереченном