раздались крики: «Браво, серый кафтан! Пощупай-ка его золотой жилет! Славный удар! Лихо отбил! Ну-ка прибавь ещё петлю на его шитый кафтан! Здорово ткнул, клянусь дьяволом!» Это последнее восклицание сопровождалось шумными рукоплесканиями в честь удачного выпада, которым Певерил проколол своего противника насквозь. Несколько секунд он смотрел на поверженного неприятеля, затем, опомнившись, громко спросил, где девушка, которая была с ним.
— Забудь о ней, коли ты умен, — ответил один из лодочников. — Того и гляди явится констебль. Я мигом перевезу тебя на другой берег. Речь идет о твоей голове, садись же скорее! Я возьму с тебя всего один золотой.
— Будь ты проклят, — вскричал другой перевозчик, — как был проклят и твой отец! За такую плату я довезу его милость до Эльзаса, куда ни пристав, ни констебль не осмелятся и носу показать.
— Где девушка? Скажите, негодяи, куда девалась девушка? — кричал Певерил.
Я отвезу вашу милость туда, где будет вдоволь девушек, если вам это надобно, — сказал старый Тритон, и со всех сторон послышались, всё усиливаясь, крики и приглашения лодочников, желавших воспользоваться затруднительным положением Певерила и заработать на нём.
— Ялик никогда не вызывает подозрений, ваша честь, — уверял один.
— Моя пара вёсел промчит вас по воде, как крылья дикой утки, — говорил другой.
— Да у тебя, братец, и прикрыться-то нечем, — возразил третий, — а я устрою джентльмена так уютно, как в корабельном трюме.
В этом шуме и гаме спорящих соперников, из которых каждый старался не упустить своей выгоды, Певерилу удалось наконец растолковать им, что он готов дать золотой не тому, чья лодка лучше, а тому, кто скажет, куда девалась его спутница.
— О которой вы спрашиваете? — спросил один остряк. — Их, кажется, было две?
— Две, две, — ответил Певерил, — но сначала про белокурую.
— Да, да, — подхватил лодочник, — это та, что кричала, когда приятель золотого жилета посадил её в лодку номер двадцать.
— Кто?.. Что такое?.. — вскричал Певерил. — Кто посмел посадить её в лодку?
— Хватит с тебя и этого, — ответил лодочник. — За остальное нужно платить.
— Возьми, бездельник, — сказал Певерил, бросая ему золотой. — Говори, а не то я проткну тебя насквозь.
— Ну, насчет этого, господин, — возразил лодочник, — и не пытайтесь, покуда у меня в руках цепь, но уговор есть уговор. И поэтому я скажу вашей милости за тот золотой, что вы мне дали, что товарищ убитого втолкнул одну из девиц вашей милости — ту, белокурую — в лодку Отчаянного Тома; и теперь они уже уплыли далеко вверх по Темзе, ведь им помогают и попутный ветер, и прилив.
— Боже мой, а я стою здесь! — вскричал Джулиан.
— Это потому, что ваша честь до сих пор не взяли лодку.
— Твоя правда, приятель… Лодку! Лодку сейчас же!
— Следуйте за мной, сударь! Эй, Том, помоги! Джентльмен едет с нами.
Счастливец, заполучивший работу, и его разочарованные собратья обменялись залпом ругательств, после чего старый Тритон завопил громче всех, что джентльмен обманут, потому что плут Джек посмеялся над ним: двадцатый номер поплыл в Йорк-Билдингс.
— Добро бы обманут, скорее повешен, — подхватил другой, — потому что сюда идут люди, которые помешают его прогулке по Темзе и отведут прямо на эшафот.
В самом деле, констебль и несколько его помощников со старинными алебардами — в те времена их всё ещё употребляли для вооружения блюстителей порядка — лишили нашего героя возможности прыгнуть в лодку, ибо именем короля взяли его под стражу. Сопротивление было бесполезно, так как Джулиана окружили со всех сторон. У него отобрали оружие и повели к ближайшему мировому судье для допроса и последующего препровождения в тюрьму.
Мудрый блюститель правосудия, к которому привели Певерила, был человек благонамеренный, весьма ограниченных способностей и довольно робкий по характеру. До разоблачения заговора папистов, встревожившего всю Англию, и особенно Лондон, мистер Молстатьют с безмятежным удовольствием и гордостью отправлял обязанности мирового судьи, верша людскими судьбами и пользуясь всеми почётными прерогативами своей должности. Но убийство сэра Эдмондсбери Годфри произвело такое сильное или, лучше сказать, неизгладимое впечатление на его разум, что после этого достопамятного и горестного события он заседал в храме Фемиды со страхом и трепетом.
Придавая весьма большое значение себе как должностному лицу и имея довольно преувеличенное мнение о своей персоне, почтеннейший судья с тех пор видел перед собой и вокруг себя только веревки и кинжалы и, покидая свой дом, который он основательно обезопасил с помощью отряда из нескольких дюжих караульных и констеблей, был всегда уверен, что за ним неотступно следит какой-нибудь переодетый папист с облаженной шпагой под плащом. Потихоньку даже болтали, что однажды в припадке страха почтенный мистер Молстатьют принял свою кухарку, которая держала в руках трутницу, за иезуита, вооруженного пистолетом; но если бы кто-нибудь отважился посмеяться над ошибкой судьи, то скорей всего ему потом пришлось бы в этом раскаяться, ибо он мог прослыть насмешником, не принимающим заговор всерьез, а ведь это считалось почти таким же преступлением, как участие в самом заговоре. Однако, как бы ни были смешны и нелепы страхи честного судьи, они были в то время настолько естественны — ибо лихорадка охватила всех добрых протестантов в стране, — что мистер Молстатьют казался одним из храбрейших людей и лучших чиновников, хотя в страхе перед кинжалом, который ему постоянно рисовало воображение, он вершил суд и расправу в укромных уголках собственного дома и лишь изредка, если зала охранялась достаточным нарядом полиции, посещал съезды мировых судей. Таков был человек, в чью дверь, запертую на цепи и засовы, с важным видом постучался констебль, приведший Джулиана.
И всё же, хотя стук этот был привычен и всем известен, дверь не отпирали до тех пор, пока писец, исполнявший обязанности главного охранника, как следует не рассмотрел вновь прибывших сквозь защищенное решеткою окно; ибо кто мог поручиться, что паписты не узнали условного стука констебля, не переоделись его помощниками и под предлогом доставки арестанта не ворвутся в дом, чтобы убить почтенного судью? В «Повествовании о заговоре» рассказывались ужасы и пострашнее.
Убедившись, что всё в порядке, писец повернул ключ в замке, отодвинул засовы и снял цепь, позволив пройти констеблю, его помощникам и арестованному; затем дверь снова заперли прямо перед носом у свидетелей, которым, как людям менее надёжным, было приказано — через окошко — дожидаться на дворе, покуда их не вызовут.
Джулиану было не до смеха, а иначе он, верно, не удержался бы от улыбки, взглянув на наряд писца: поверх чёрного холщового балахона на нём была широкая кожаная перевязь; с неё свисала огромная сабля, а сбоку были заткнуты два длинных пистолета. Вместо же существенно отличной от обывательских головных уборов плоской шляпы, которая обычно увенчивала наряд писца, на засаленные локоны его парика был напялен заржавевший стальной шишак, который, вероятно, участвовал в сражении при Марстон-муре; к нему, наподобие султана, было прикреплено гусиное перо, ибо форма шишака не позволяла засунуть, по тогдашнему обычаю, перо за ухо.
Эта смехотворная особа провела констебля, его помощников и задержанного в низкую залу, где отправлял правосудие достопочтеннейший мистер Молстатьют; этот последний выглядел ещё смешнее, чем его писец.
Некоторые добрые протестанты, будучи весьма высокого о себе мнения и потому считая, что они достойны стать жертвами жестокости католиков, в подобных случаях рядились в боевые доспехи. Однако они вскоре убедились, что стальные латы с железными застежками не совсем удобны для человека, которой любит плотно поесть, да и кольчуга тоже мешает пожить всласть. Были и другие возражения: грозный вид облаченных в броню и доспехи людей вызывал на бирже, где большей частью собирались купцы, тревогу и беспокойство, а также многочисленные жалобы на тех, кто не служил в регулярных войсках — ни в артиллерии, ни в пехоте — и поэтому не имел опыта в ношении доспехов.
Во избежание таких неудобств, а также ради того, чтобы все истинные протестанты уцелели от явных или тайных злоумышлений католиков, некий искусник, по-видимому связанный какими-то узами с почтенной купеческой компанией, издавна торговавшей шелками и бархатом, изобрел особого рода доспехи, от которых, к сожалению, ни в арсенале Тауэра, ни в Гвипепской готической зале, ни в бесценной коллекции старинного оружия доктора Мейрика не осталось и следа. Доспехи эти называли шёлковыми латами, ибо они состояли из фуфайки и штанов, сделанных из шелка такого плотного и так толсто стеганного, что сквозь него не проходила ни пуля, ни острие шпаги. Шапка из того же материала и такой же работы, похожая на ночной колпак и закрывавшая даже уши, завершала доспехи, и носивший её был совершенно неуязвим с головы до ног.
Мистер Молстатыот, вместе с другими достойными согражданами, одобрил и принял этот удивительный наряд, одновременно и мягкий, и теплый, и гибкий, и вместе с тем надёжный. Он сидел в своём судейском кресле — маленький, кругленький человечек, — и казалось, будто он весь обложен подушками, — так выглядела на нём стеганая одежда. Нос, торчавший из-под шёлкового шлема, и округлость всей фигуры придавали его милости большое сходство с геральдическим вепрем, которое ещё усиливалось бледно-оранжевым цветом костюма, весьма напоминавшим окраску полудиких кабанов, что водились в лесах Хэмпшира.
Уповая на свои непроницаемые одежды, его милость был вполне спокоен; впрочем, шпага, кинжал и пистолеты покоились на стуле неподалеку. А перед ним на столе, возле огромных фолиантов комментариев Кока к Литлтону, лежало особое оружие: оно представляло собой нечто вроде карманного цепа и состояло из двух частей: рукоятки крепкого ясеневого дерева, дюймов восемнадцати в длину, и свободно прикрепленной к ней дубинки из lignum vitae