льные краски, непередаваемые чувства!
Подкопаеву было лестно слышать похвалу. Но одновременно шелестящий голос Бритикова внушал неприязнь и странное опасение. Он не станет брать его в свой роман. Этот саженец так разрастется, что своей блеклой листвой заполонит всю клумбу.
– Вы не помните место, где находится Священная роща и произрастает Волшебное Дерево?
– Не помню точно. Где-то в приволжских лесах. Я ехал по своим делам на машине, случайно попал на этот языческий праздник и поехал дальше. Даже район, село не запомнил.
Подкопаев сказал неправду. Он собирался снова посетить эту дивную рощу в марийских лесах, но решил утаить ее место от Бритикова.
– Жаль. Мне бы хотелось пережить то, что вы тогда пережили.
Бритиков умолк и, что-то обдумывая, легонько мял свой пухлый красноватый нос.
– Мне вам нужно что-то сказать, Сергей Кириллович, – произнес он.
Но громче заиграл саксофон. Спортивный комментатор в футболке с американским флагом и драных шортах требовал внимания гостей. В руке его была бутылка красного вина, к которой он прикладывался, и тогда с его губ стекала бордовая струйка.
– Гости званые, начинаем обряд политического бракосочетания прекрасной Камилы Вовчек и несравненного Лаврентия Бака. Как водилось на Руси, все начинается со смотрин. Жених и невеста, осмотрите друг друга! – Комментатор хлебнул из бутылки и отступил, давая место молодоженам.
Засверкали вспышки фотокамер. Лаврентий Бак приблизился к Камиле Вовчек и стал расстегивать молнию на ее красном платье. Бережно совлек с Камилы платье и кинул под ноги. Огладил ее пышные плечи, мягко выпавшие груди. Повернул спиной и провел пальцем от затылка по гибкому желобку до крестца. Камила оставалась в одном бикини. Ослепительно улыбалась, поворачивалась к камерам пышным бюстом, слегка выгибала торс, поднимала сильную, с мускулистыми бедрами ногу. Насытив нетерпеливых фотографов, Камила подошла к Лаврентию и умело совлекла с него модный пиджак, распустила артистический бант, освободила его от рубахи. Ловко расстегнула ремень на брюках и оставила жениха в одних трусах, плотно облегавших пах, так что под тканью упруго круглились чресла.
Они стояли, полуголые, держались за руки, и кто-то из гостей воскликнул:
– Адам и Ева! Библия приходит в политику!
Спортивный комментатор хлебнул вина. Раскрыл перед гостями белую простыню:
– Сейчас молодые отправятся в опочивальню. Мы не станем мешать их уединению. А потом посмотрим на эту простыню. Она расскажет нам о девственности невесты.
Камила Вовчек и Лаврентий Бак в сопровождении комментатора скрылись в соседнем помещении. Гости кричали «Горько!», стучали по столам стаканами – «Не оплошай, Лаврентий!», «Всем членам партии выстроиться в живую очередь!».
Подкопаев помещал в свой роман всю эту сцену, стараясь не упустить мелочей. Струйку вина из губ спортивного комментатора. Лежащее на полу красное платье Камилы, из которого она вышла, поднимая ноги, как выходят на берег из озера. Артистический бант Лаврентия Бака, который он зацепил ногой, и лента некоторое время струилась вслед за ним.
Все было зримо, могло украсить целую главу, которая, увы, не была и, видимо, не будет написана.
Прошло немного времени. Из соседней комнаты появился комментатор. Простыня в его руке оставалась белоснежной, и он щедро полил ее из винной бутылки. На белой ткани зарделось красное пятно.
Все кричали «ура!». Появились Камила и Лаврентий. Поднимали с пола сброшенную одежду. Торжество продолжалось.
К Подкопаеву вновь подсел Бритиков:
– Так вот, Сергей Кириллович, у меня есть к вам один разговор.
– Слушаю, – скрывая неприязнь, произнес Подкопаев.
– Вы знакомы с генералом Иваном Семеновичем Филипповым?
– А разве он жив? Лет пятнадцать о нем ничего не слыхал. Я знаю, он был в большой игре, когда распадался Союз. Тогда множество комитетчиков перебегало на сторону победителей. Они покидали Лубянку и входили в советы директоров банков.
– Иван Семенович и сейчас в игре. В большой игре. Ему за девяносто, но он держит нити. Понимаете, держит нити! – Бритиков посмотрел по сторонам – убедиться, что никто их не слушает. – Сергей Кириллович, Филиппов хотел бы с вами встретиться.
– Со мной? Мы не знакомы. Как-то мельком пожали друг другу руки на каком-то юбилее.
– Иван Семенович вас хорошо знает. Читает ваши книги, следит за публикациями. Он просил меня, чтобы я привел вас к нему. Он сейчас в госпитале. Много свободного времени, и он хотел бы вас видеть.
– Господи, зачем это?
– Он кладезь познаний. Он хотел бы вам многое поведать. Он знает вещи, которые никому не известны. Он знает, как объединяли Германию. Как выбрасывались из окон видные деятели партии. Кто повесил знаменитого маршала. Почему не отдали приказ арестовать Ельцина. Он знает подоплеку ГКЧП и роль Комитета государственной безопасности в разрушении страны. Он участник таких операций, до которых не докопались самые дотошные журналисты.
– Зачем ему я?
– Он хочет поделиться с вами своими знаниями. Вы напишете книгу. Целый роман. Это будет бестселлер.
Бритиков вжал голову в плечи, словно над ним несся ураган. Подкопаев ощутил этот страшный свистящий ветер, который сметал государства, уносил бесследно политиков, менял ход времен. Этот смерч мчался над ним, и от этой бури нельзя было уклониться. Этот ветер нашел Подкопаева среди увеселительной вечеринки, вырвал и понес. Испытывая глубинный страх, гибельные предчувствия, Подкопаев отдался этому ветру. Чувствовал, как летит, переворачивается, не в силах за что-нибудь уцепиться. Ибо все вокруг летело, трещало, ломалось, подхваченное ураганом.
– Когда Филиппов хотел со мной повидаться?
– Сейчас. Он очень болен. Дорог каждый час. Вы готовы поехать, Сергей Кириллович?
– Готов, – Подкопаев поднялся, слыша, как удаляется ураган, срывая кровельное железо.
Глава третья
Военный госпиталь, куда Подкопаева привел Бритиков, находился в Сокольниках, среди зеленых аллей. Их встретил доктор в зеленом облачении и зеленой шапочке. Любезно поздоровался с Подкопаевым и одного, без Бритикова, пригласил в палату.
Палата была обставлена дорогой мебелью, как гостиничный люкс. Только кровать была больничная, высокая, на колесиках, окружена трубками, мониторами, штативами капельниц. На кровати, высоко на подушках возлежал Филиппов, когда-то могущественный генерал КГБ. Он был под капельницей. Голая большая рука бессильно протянулась вдоль тела. Трепетали капли в стеклянном флаконе. Трубка подходила к обнаженной руке и погружалась в черную вену, которая, как темная река, стекала от плеча до запястья. Подкопаев увидел тяжелую вену и подумал, что случай привел его на берег этой темной реки, устье и исток которой терялись в глубине огромной жизни. Эта жизнь была прожита среди войн, переворотов, тайных интриг и неведомых миру трагедий.
Веки Филиппова, фиолетовые и набрякшие, оставались опущенными. Грузное тело с рыхлыми бессильными мускулами обмякло, сползало куда-то вниз. Лицо, серое, в старческих пятнах, было готово съехать, как сырая штукатурка, открыть костяной череп.
– Здравствуйте, Сергей Кириллович, – не поднимая век, произнес Филиппов.
Некоторое время молчал, устало открыл глаза. Они были мутные, в них плавали сумерки, и лишь в самой глубине слабо мерцала жизнь.
– Благодарю вас, Сергей Кириллович, что откликнулись на мое приглашение, – Филиппов снова умолк, тяжело шевелил губами, словно они были из камня. – Народ ест ботву истории. А клубни остаются в земле. Существует явная история, которую пишут писатели и летописцы. И тайная, о которой знают разведчики. Две эти истории могут существовать порознь долгие десятилетия. Но потом в определенный момент они сливаются. И там, где они сливаются, появляется великая личность. Александр Македонский, Наполеон или Сталин, – Филиппов снова умолк. Ждал, когда мысли превратятся в слова, слова скопятся на губах и появятся силы их произнести. – Я подумал, что вам будет интересна моя жизнь. Вся она касается тайной истории. Вам будет интересно знать, как ломалось и падало наше великое государство и какая роль в этом падении принадлежала разным людям.
Он снова умолк, а Подкопаев подумал, что ему представляется случай построить лодку и проплыть по этой черной реке от истоков до устья.
– Но ведь вы, насколько я знаю, после крушения нашего великого государства оказались среди тех, кто его разрушал. Разве не вы стали правой рукой банкира Всеволода Школьника и создали ему личную разведку, помощней государственной? Разве не вы организовали еврейский конгресс, куда вошли многие диссиденты из тех, что были прежде вами гонимы?
Филиппов молчал, словно давал время словам впитаться, как влага впитывается в песок.
– Я старался спасти остатки государства и использовать обломки для построения нового. Кое-что мне удалось.
Филиппов закрыл глаза, умолк – казалось, он уснул. Было тихо, мерцала капельница, пламенел в вазе букет тюльпанов, поставленный чьей-то неравнодушной рукой.
– Я родом из Белоруссии, из деревни Лубань. Немец пришел, старшие братья в партизаны ушли. Мотоциклисты в Лубань приехали – мамку, батьку к ветле привязали, бензином облили и подожгли. Они горят, кричат, а я их зову: «Мамка! Батька!» Мне восемь лет, а я уже с партизанами. Когда эшелоны взрывали, я кричал: «За мамку! За батьку!» Ветла обгорелая выжила. И сейчас стоит. Когда приезжаю в Лубань, подойду к ветле, лбом прижмусь, и мне мама чашку земляники подносит, а батька свисток мастерит, и мы с братьями на пруду невод тянем, и в нем караси плещут. Дерево в жизни человека как другой человек. Ты из дерева вышел, в него и уйдешь.
Казалось, Филиппов куда-то удалился из палаты. Его бессильное тело лежало на подушках, а душа летала в зеленых далях, голубых льнах, где стоит ветла с обгорелым дуплом, вся в золотистых сережках, в пчелином гуле.
– Но я вас призвал, Сергей Кириллович, не о своей судьбе говорить. Вы журналист, писатель, в ваших писаниях не только мысли, но и образы. Значит, вам открывается суть, которую не постичь мыслью, а только чувством, образом. У вас есть доступ к владыке Епифанию, а тот встречается с Президентом. Против Президента плетется заговор. Заговорщики не революционеры, не террористы, не военные. У них другое оружие, смертоносней пули. В центре заговора стоит банкир Всеволод Школьник, о котором вы упомянули. Он любознателен, ценит искусство. Найдите к нему подход. Узнайте подробности заговора и передайте Епифанию. Надо торопиться. Я дам вам несколько наводок, расскажу об оружии.