– Мы, Константин Ярославович, мыслим не десятилетиями, а веками. Наш ресурс – не только углеводороды, но и «арктическое мышление». С этим мышлением, Константин Ярославович, русские и Луну, и Марс освоят. В Арктике, Константин Ярославович, рождается новый русский человек, о котором вы говорите! В Арктике, если хотите, и я родился, хотя моя родина – Вологодчина!
Президент любил этого громкоголосого силача. Он был «гвардейцем прорыва», был единомышленником и соратником. Таким, как этот губернатор, Президент мог оставить после себя страну. Передать кресло хоть в правительстве, хоть в Кремле.
Докладывал командующий флотом, молодой адмирал, чье худое, с малиновым загаром лицо еще недавно стыло в арктических сквозняках на капитанском мостике крейсера. Корабль уходил в поход из Североморска в Сирию. Адмирал докладывал о недавних арктических учениях по отражению атаки американских Б-52 через Северный полюс. Процент перехвата крылатых ракет приближался к ста, а это значило, что полностью восстановлен пояс арктической обороны, разрушенный в лихие годы.
Президент слушал доклад и думал. Сколько великих трудов затратили военные моряки, чтобы по всей кромке ледовых морей восстановить радиолокационные пункты дальнего обнаружения. Выставить батареи зенитных комплексов. Развернуть аэродромы для дальних перехватчиков, способных встречать бомбардировщики врага у полюса и уничтожить их вместе с грузом крылатых ракет. Народ в России жил трудно, ютился в старых домах, считал копейки, не ведая, сколько тратило государство, чтобы заштопать дыру в обороне, делающую Россию беззащитной мишенью.
– Флот, Константин Ярославович, ждет с нетерпением спуска на воду двух многоцелевых лодок. Это изменит стратегический баланс в акватории Ледовитого океана в нашу пользу. Нас тревожат слухи о сокращении оборонного бюджета. Это может сказаться на строительстве лодок.
– Не верьте слухам. Лодки сойдут со стапелей Северодвинска в срок, – сказал Президент и подумал, что и этот молодой адмирал украсит собой передовой гвардейский отряд, который пойдет на прорыв.
Докладывал глава кораблестроительной корпорации, немолодой, с седой гривой волос, в клетчатом пиджаке и модном шелковом галстуке. Таким он появлялся в обществе западных и японских дельцов, размещая заказы на зарубежных верфях. Он докладывал о серии атомных ледоколов, которые строятся в Петербурге на Балтийском заводе. Первый из них уже покачивался на невской воде.
– Эти ледоколы, Константин Ярославович, превосходят по мощности американские и китайские. Именно они потянут через льды танкеры с ямальским газом. А также караваны японских судов, которые уже выстраиваются в очередь для прохода в Европу через Севморпуть.
– Назовите один из ледоколов «Русская мечта». И пусть на нем будет самая молодая команда, – произнес Президент.
Он услышал, как издалека налетает гул, словно несся метеорит, разрывая воздух, раскаляясь, превращаясь в огненный шар. Этот шар налетел, ударил в грудь, вышиб из кресла. Вязов рухнул на пол, корчился, оглушенный. И еще удар, сильнее первого, настиг его, расплющил, прилепил к стене. Он казался плоской, размазанной кляксой. В груди была дыра, как от бронебойного снаряда. Из носа, ушей и рта хлестала кровь.
Глава десятая
В банкетном зале были накрыты столы на высоких ножках. Было вдоволь яств и горячительных напитков. Леонид Исаакович Бородулин после своих заявлений изъявил желание пообщаться в непринужденной обстановке с журналистами и видными персонами российской оппозиции. Его окружили, осаждали вопросами, желали с ним чокнуться, славили его возвращение в большую политику. Подкопаев у столика потягивал виски с кристалликом льда. Смотрел, как Вероника, словно игривая рыба, ныряет среди гостей, принимает ухаживания, обольстительно улыбается, очаровывает своими лазурными глазами.
Бывший чемпион мира по шахматам потирал ладонью лоб, в котором по-прежнему витали бесчисленные комбинации. Сказал Подкопаеву:
– Конечно, Бородулину есть место в нашем правительстве, и, конечно, на видных ролях. Но все же он слишком одиозен для роли президента. Пусть помогает финансами, пусть послужит своим интеллектом, не правда ли?
– Мне кажется, он из тех, кто любит смахивать фигуры с доски, – глубокомысленно ответил Подкопаев, заставив чемпиона мира задуматься и молча отойти.
Бывший премьер-министр с шаляпинским баритоном чокнулся с Подкопаевым и произнес:
– Нам рано приступать к открытым действиям. Нам надо наращивать протестные настроения, главным образом среди интеллигенции. Здесь очень помогут деньги Леонида Исааковича.
– А не разыграть ли вашему правительству мнимое самоубийство? Вдруг вы все исчезаете, Президент Вязов теряет бдительность, а потом, лет через десять, вы появляетесь, и Президент в страхе покидает Кремль.
– Я думал об этом, – пророкотал экс-премьер, откашлялся, прочищая горло.
Подкопаеву показалось, что он запоет «Дубинушку».
В зале было шумно. Кто-то начинал ссориться. Кто-то со смехом гасил ссору. Подкопаев смотрел, как Вероника разговаривает с Бородулиным, как вытягивается беличье лицо Леонида Исааковича и быстрый рот что-то шепчет Веронике. Та, запрокинув голову, открыв свою белую шею, смеется.
Она подошла к столу, где толпились винные бутылки. Взяла два бокала и наполнила их светлым вином. Люстра отражалась в бокалах, и Подкопаеву показалось, что Вероника опрокинула в бокал содержимое стеклянного пузырька. Но, быть может, это был отблеск люстры. Она поднесла бокал Бородулину. Тот принял бокал. Они с Вероникой скрестили руки, собираясь выпить на брудершафт. Бородулин торопился выпить вино, но Вероника не позволила. Поцеловала его. Подкопаев видел, как Бородулин не хочет выпускать ее губы из своих. Вероника отстранилась, выпила свой бокал, Бородулин последовал за ней. Своей лакированной белой рукой обнял Веронику за талию. Та со смехом выскользнула, затерялась среди гостей. Вдруг появилась перед Подкопаевым:
– Поднимемся в номер. Проводите меня.
Они остановились у ее номера. Она отомкнула дверь, ступила в прихожую, включила свет. Подкопаев стоял в коридоре перед открытой дверью. Вероника вышла к нему и, обняв за шею, втянула в номер. Нетерпеливо сняла с него пиджак и кинула куда-то в угол. Стала расстегивать на нем рубаху, одновременно стягивая с плеч платье, открывая грудь. Целовала его наугад в глаза, в щеки, промахивалась мимо рта и вновь жадно хватала его губы своими.
Они лежали, не выключая свет. Подкопаеву казалось, что люстра в потолке меркнет, почти гаснет. А потом ослепительно разгорается. Вероника не позволяла ласкать себя. Убирала, почти отбрасывала его руки, когда он хотел обнять ее бедра, накрыть ладонями ее груди. Она целовала его слепо, наугад. Ее губы то касались его лба, то скользили по животу, коленям, стопам. Ее руки бежали от его плеч к коленям, и ему казалось, что ладони ее горят, жгут, шелестят. Она ластилась к нему, давила на грудь, словно хотела разъять его, войти в него вся, с плечами, коленями, животом. А потом начинала задыхаться, вздрагивала и замирала, как будто из нее излетала жизнь. Ненадолго. Ее ладонь вновь скользила по его глазам, губам, перелетала на грудь. Она неистово его целовала, шелестела электрическими ладонями, а потом начинала задыхаться, сникала, замирала так, как застигла ее эта минутная смерть, – уткнувшись головой ему в колени или сжав пальцами прядь его волос. Он не перечил, подчинялся. Ему казалось, что ее ласки предназначены не ему, а кому-то другому. Она видит кого-то другого, смявшего ее постель, целует чье-то другое лицо. В самые страстные мгновенья она начинала лепетать и смеяться, а потом ее вздохи напоминали рыданья. Он сжимал ее плечи, целовал ее затылок, прижимался губами к ее коленям. Не видел ее бирюзовых глаз. Она не открывала их, словно не хотела видеть его, а видела кого-то другого, кому предназначались ее ласки, слезы и смех.
Потом они долго, молча лежали. Он почувствовал, как что-то больно впилось ему в спину. Пошарил рукой. Это была ее бриллиантовая сережка. Она взяла ее, тихо сказала:
– Это ты мой бриллиант.
Он ушел в свой номер. Счастье, которое он испытывал, несло в себе боль, тревогу, за нее, за себя.
Самолет в Москву улетал вечером, и они решили погулять по Лондону. Завтракая, он просмотрел утренние газеты. В каждой было сообщение о вчерашней пресс-конференции воскресшего из мертвых Бородулина. Подкопаев видел на снимках себя, беличье лицо Леонида Исааковича и за его спиной чашу дерева. Вероника была притихшая, без своей обычной иронии, и казалась виноватой. Она поцеловала его в щеку, а потом поцеловала ему руку, словно благодарила.
– Ты милый, чудесный, – сказала она.
А он испытал такую нежность, такую полноту дарованного ему счастья, что тихо засмеялся. Поцеловал мочку уха, где снова мерцал бриллиантик.
У королевского дворца они вместе с туристами созерцали медвежьи шапки караула, краснолицых и синеглазых гвардейцев. В Гайд-парке с почтением осмотрели памятник Веллингтону, которому скульптор придал черты античного героя. Немного посидели на газоне, под деревом, в котором пела птица. Мимо на вороных лошадях медленно проехали дама и джентльмен. Одна из лошадей дружелюбно взглянула на Подкопаева и Веронику солнечным глазом.
У Вестминстерского аббатства они дождались, когда ухнут большие часы, и с веселым равнодушием оглядели памятники Ричарду Львиное Сердце, Кромвелю и Уинстону Черчиллю, которого скульптор сделал похожим на сморщенное печеное яблоко.
Когда они шли по мосту через Темзу, налетел ветер, хлестнул дождь. Подкопаев, целуя ее под дождем, почувствовал запах моря.
Они улетели из Хитроу под вечер. В самолете Подкопаев не отпускал ее руку. Иногда наклонялся к ней, целовал душистый затылок. Думал, если бы он был птицей, то свил бы гнездо среди душистых волос, накрывавших ее теплый затылок.
В аэропорту они взяли такси, и он подвез Веронику к ее дому на проспекте Вернадского.
Въезд во двор преграждал шлагбаум. Они вышли перед шлагбаумом. Подкопаев помог Веронике подвезти к подъезду ее чемодан на колесиках. Он уже собирался прос