Рядом восседали волхвы помоложе, в таких же войлочных колпаках. Играли на гуслях, курлыкали, куковали, запрокидывали головы, так что на горле клокотали кадыки.
Следом катила вторая телега. На ней лежали больные, те, что не могли двигаться. Сидели, свесив ноги, слепцы. Кривлялся убогий, тонко и радостно вскрикивал.
Вокруг телег и за ними длинной белой рекой шли люди. С зелеными ветками, с шестами, на которых колыхались домашние полотенца, с пирогами на деревянных подносах. С коробами, полными зерна, которое они сыпали по сторонам.
Среди них были дети, все в белом. Семенили хрупкими ножками. На их головах были веночки из колокольчиков и ромашек.
Были женщины с грудными младенцами. Было несколько детских колясок. Женские наряды украшали бусы, блестки, ожерелья, собранные из монет.
Среди крепких мужчин и дородных женщин ковыляли старики и старухи, некоторые опирались на палки. И все гомонили, подражали птицам, были похожи на птичью стаю, спустившуюся на землю бог весть с каких высот.
Едва процессия приблизилась и пахнуло конским потом, молодым сеном, сдобой горячих пирогов, Подкопаев ощутил такое детское веселье, такое наивное счастье, что прокричал кукушкой и шагнул в стаю, превратившись в одну из птиц.
– Не улети! – смеялась Вероника, хватая его за руку.
– Есть марийцы, которые живут на земле, а другие летают в небе, а третьи в воде живут и на берег никогда не выходят, – сказал художник Артем, замахал руками и, казалось, оторвался от дороги и некоторое время летел, не касаясь земли.
Шествие двигалось к лесу, к его синеве, через луга. В травах жарко летал ветер. Прозрачные духи сопровождали шествие, и от их крыльев травы сгибались.
Они проходили розовые заросли иван-чая.
Все начинало голубеть от колокольчиков. Ромашки росли так густо, что казалось, это клумбы, которые посадил в полях неведомый садовник, готовясь встретить дорогих гостей.
– Вон идет глава района, – Артем указывал на тучного мужчину в холщовых штанах и рубахе. – А рядом прокурор района. – И Подкопаев видел женщину в холщовых одеждах, грудь которой украшало старинное монисто из серебряных царских монет. – А это Григорий Григорьевич, у которого вы ночевали.
Невысокий лысоватый мужчина держал зеленую ветку, смотрел на них.
– Григорий Григорьевич, как мы вам благодарны! – Подкопаев пожимал руку, только что державшую березовую ветку. – Мы провели сказочный день.
– Приезжайте еще. Всегда рады, – благодушно ответил Григорий Григорьевич. – Пишите свои романы.
– Как было бы чудесно поселиться в домике с совой и написать там роман!
– Пишите. Будем рады, – и он снова взял в правую руку березовую ветвь, поднял ее, как флаг.
Подкопаев шел среди многолюдья. Он был, как и все, в белых одеждах. У него в руке был цветок иван-чая. Ему было чудесно. Он был принят этим добрым доверчивым народом, понимающим язык птиц и цветов. И его любимая, синеглазая шла рядом с ним поклониться Белой Матери.
Они достигли опушки. Лес был просторный, прозрачный, полный света.
Свет лился не только из неба, а окружал каждый ствол. Светились деревья, земля. Люди, попадая в это сияние, тоже начинали светиться.
Под деревьями стояли столы. На шестах были развешаны полотенца. Кипели котлы, шипели сковороды. Разноцветные половики вели вглубь рощи, и там, куда они приводили, стояло дерево. Это была сосна, великолепная, улетавшая ввысь золотистым стволом, высоко в небесах увенчанная серебристой кроной. Ствол казался колонной, поддерживающей небо. Крона тихо сияла. Ствол был подобен световоду, по которому из неба текли чудесные силы. Питали землю, растущие на ней цветы, травы, осенявшие пришедших в рощу людей.
Подкопаев чувствовал исходящую от дерева ясную силу, божественную красоту, небесную мудрость.
Ствол у земли был обернут белыми полотенцами, украшен бусами, монистами. На полотенцах пламенели алые кресты. Это была Белая Мать. Казалось, она улыбается, встречая своих детей.
Подножие Священного дерева устилали лоскутными одеялами, обкладывали подушками. На них уложили и усадили немощных, слепых, расслабленных. Слепые поднимали вверх свои невидящие глаза, словно свет проникал сквозь их слипшиеся веки. Дурачок продолжал кривляться, корчил рожи, прижимался головой к стволу. Белая Мать обнимала его своим светом. Все они были ее дети, все дороги ей.
Пришедший люд наполнил рощу своим гулом, возгласами, топотаниями. Люди, взявшись за руки, окружили дерево одним и вторым кольцом. Повели хоровод, притоптывая, пританцовывая. Оглашали рощу ауканьем, кукованием, щебетом синиц, бульканьем тетеревов, тонкими ястребиными криками.
Три волхва в колпаках гремели бубенцами, звенели гуслями. Белогривый волшебник целовал дерево, прикладывался к стволу лбом с алой перевязью. Взмахивал руками. Крылья сойки на его плечах трепетали, блестели лазурью.
Подкопаев чувствовал поднятые волхвами вихри, разбудившие небо и землю. Видел, как все трое оттолкнулись от земли и повисли в воздухе, не касаясь травы. Хороводы гудели, ликовали, умоляли, славили и этим голошением помогали волхвам летать, удерживали их над землей.
Подкопаев и Вероника, взявшись за руки, влились в хоровод. Закружились в этом белом колесе. Вторили птичьим голосам, молили Священное дерево о милости, благоденствии, о хлебе насущном, о мире, о цветущих лугах, о многолюдных селеньях. Подкопаев молил о благополучии России, о здравии Президента, о своей ненаглядной. Чтобы оставили ее страхи. Чтобы их обоих защитила Белая Мать. Приняла под свой волшебный покров.
Хороводы распались. Белогривый кудесник приблизился к немощным. Встряхивал бубенцом над их головами, повелительно вскрикивал. И тот, у кого отнялись ноги, пугаясь, хватаясь за древесный ствол, поднялся и, шатаясь, с изумленным лицом пошел. Все вокруг охали, расступались, давали пройти.
Слепец, чьи веки были склеены, а глаза наполнены мглой, вдруг слезно вскрикнул. Стал крутить головой:
– Вижу! Вижу!
Поднялся с подушек и пошел, держа перед собой руки. В глазах его открылась синева, по впалым щекам лились слезы.
Не все исцелились. Но оставаясь сидеть и лежать на подушках, улыбались и плакали, благодарили Священное дерево.
Все стали подходить к дереву, касались ствола лбом, целовали и что-то шептали. Советовались с деревом, о чем-то просили или просто славили его солнечную красоту и величие.
Подкопаев видел, как целует дерево художник Артем. Хозяин лесного домика Григорий Григорьевич. Глава района. Женщина-прокурор. Все были равны перед деревом. Все были дети единой Матери.
– Ты хочешь, чтобы мы поженились, – Подкопаев держал Веронику за руку. – Вот здесь и поженимся, в Роще. Пусть дерево нас обвенчает!
Он подвел Веронику к дереву. Они прислонились к золотому стволу. Ствол звенел, как струна, соединяющая землю и небо. Кругом в белых одеждах ходили праведники. В Роще было светло и гулко, как в храме.
– Люблю тебя, – сказал Подкопаев, целуя Веронику. – Ты моя суженая, жена моя!
Он почувствовал, как чьи-то теплые сильные руки подхватили его, вознесли высоко, так что стали видны все дали, все озера и реки, все города и дороги. Он созерцал весь мир в его красоте, первозданной любви и бессмертии. Он не видел, кто поднял его в небеса, но знал, что это Мать всех людей. Она будет беречь его, беречь его суженую, весь его род, продлевая его в бесконечность.
Глава семнадцатая
Они вернулись в Москву на несколько дней, чтобы забрать с собой ноутбук, домашние вещи, кое-какой скарб. Собирались снова отправиться к марийцам, в лесной домик с совой. Там они станут жить, в стороне от безумного мира, в котором каждый день случаются несчастья и полнится чаша, именуемая «чашей гнева Господня». Они станут жить в уединении среди лесов, до осеннего листопада, первых снегов, зимних метелей. И, может быть, им удастся побывать в Священной роще, где у дерева, вместо подушек и половиков, лежат ослепительные белые сугробы. Он станет писать книгу, еще не знает о чем, быть может о детстве, возвращая к жизни ушедших любимых людей. Вероника, жена его, станет смотреть, как на тропинку у домика слетаются красногрудые снегири.
Поезд в Москву пришел утром. Они расстались на вокзале, чтобы встретиться через несколько часов и снова сесть в поезд. Подкопаев на улице подозрительно смотрел на деревья, помня слова Вероники о том, что деревья, находящиеся в услужении у Школьника, следят за ними обоими. Сообщают о них Школьнику. Но деревья во дворах и на улицах вели себя обыкновенно, и от них не исходила злая сила. К тому же Белая Мать, повелительница людей и деревьев, накрывала их сберегающим шатром.
Они встретились с Вероникой раньше времени, задолго до отхода поезда. Ей нужно было купить какие-то женские мелочи. Они сдали вещи в камеру хранения и отправились в торгово-развлекательный центр, чтобы сделать покупки и поужинать в кафе.
Вероника отправилась бродить по лоткам, а Подкопаев сел за столик и заказал обоим ужин.
Кафе находилось среди огромного пространства, расцвеченного вывесками, рекламами, электронными табло. Множество людей двигалось среди этих мерцающих красот, кто в магазины, кто в кинотеатры, кто в залы для игры в кегельбан. Подкопаев завороженно смотрел на эту нескончаемую толпу, которая явилась сюда поклониться неведомому божеству, столь не похожему на Священное дерево, вокруг которого ходили хороводом праведники в домотканых холстах.
Он вдруг увидел человека, который показался ему знакомым. Человек мелькнул в толпе и скрылся. Но Подкопаев узнал в нем мага Брауншвейга, длинное тело, узкие плечи, тонкие руки, делавшие его похожим на богомола. Подкопаев испытал дурное предчувствие. Брауншвейг стремился туда, куда удалилась Вероника.
Подкопаев кинулся в толпу, где скрылся маг.
Он увидел его среди клубящегося потока посетителей. То появлялась, то исчезала узкая голова, сутулые плечи, тощие ноги мага. Подкопаев миновал несколько пролетов, где блистали витринами дорогие бутики и стояли искусственные розовые сакуры, озаренные прожекторами. Брауншвейг достиг места, где здание совершало изгиб, начинались кинотеатры, детские комнаты с аттракционами. Эскалаторы вычерпывали с первого этажа нескончаемых посетителей. Люди вливались в толпище, желавшее поедать, приобретать, развлекаться.