Кое-как до дома доплелся. Люська… Ни слова даже про Линочку. Как же ты все-таки, думаю, не заметила? Ты ведь мать… Твою мать. Извините, товарищи. Кажется иной раз, проще тяжелым чем-нибудь, чем с дурой такой… То есть – нет, разумеется, но вы меня поняли. Ужином ее покормил. Так, мол, и так, Люсаныч, в командировку длительную отбыла наша Линочка. Капитанская дочь, не тебе объяснять. Сидит, смотрит, как мумия. В другом уже измерении…
Свет зажег, огляделся. Вещи все на своих местах, а без Лины – будто и не свои. Прямо не верится. Обычно воображаешь себе: ну, мамочка, она все-таки… скоро восемьдесят, Люся – тоже, смирился уже, но без Линочки – невозможно представить, нет! Обойдется, может? Всегда обходилось – мало я в ситуации попадал? Хотя Лина моя если чего задумала… Мысль: а ну как решила она меня повоспитывать, попугать? Необыкновенная, конечно же, девочка, но кто уедет так – от всего? И снова – ключи. Ба-бах! (Хватается за голову.) Как если фуражку бы нахлобучили – номера нá три меньше, чем у меня! Лег, только прикрою глаза – начинается… Возня, крики, прожекторá. Привести в исполнение! И – нож за ýхо, туда, где артерия. Целую ночь промаялся, а ведь рано вставать, мне же сегодня с утра – к психологу.
Психолог… Тот еще кекс, согласны со мной? Такой… обходительный, на официанта похож, на позавчерашнего. – У меня сейчас, – говорит, – нету времени на всю историю, но случай ваш не представляется чем-то из ряда вон. Вы типичный патологический альтруист. Жить надо исключительно для себя, не заморачиваясь идеями всякими обсессивными, особенно что касается дочери. Слышали песенку? “Сердце красавицы склонно к изме-е-не и переме-е-не, как ветер в мае”. У дочери вашей, дочурочки, – расстройство внимания с гиперактивностью. Это не я говорю, святая наука в моем лице. Впрочем, ведь я не ее консультирую. Выбросьте из головы. Вы и так слишком погрýжены в проблемы супруги своей и отца с матерью, а уж насчет детей – последнее дело расстраиваться. Как в самолете: кислородную маску сперва на себя надень, а потом на ребенка напяливай. Я потому с вами столь подробно беседую, что сам через это все проходил. Больничный вам выпишу: поболейте, порешайте кроссвордики – отдохнете, расширите кругозор…
Чего улыбаетесь? Вам тоже назначил кроссвордики? (Удивленно оборачивается.) А? Что? Нет, не Максим Валерьевич. Не помню, но точно как-то еще. Минуточку, так вы сами – относитесь к поликлинике? Нет? А как? Вы, что же, не прикрепленный контингент, получается? Просто с улицы? Музыканты, артисты, химики? Типа подполье культурное? Как я сразу не распознал?.. Чудеса. Ладно, не суть, гори оно, всего и осталось-то…
Гамаюновым овладевает апатия. Он то ли выдохся, то ли охладел к слушателям. Конец исповеди дается ему с трудом.
Короче, он говорит: – Историю кому-нибудь свою расскажите. Вы не алкоголик случаем, нет? Жаль. А то общества анонимных алкоголиков теперь при каждом районе созданы. Анонимные – название одно: все там друг с дружкой вот так вот – повязаны. Как говорится, вась-вась. Знаете что, Гамаюнов? Идите-ка прямиком туда. Попроситесь как следует, люди они сердобольные, а как расскажете до конца, так и выяснится, что ничего в вашей истории нет ни страшного, ни особенного. (После паузы.) И последнее: фотографии дочери уберите куда-нибудь с глаз долой.
Гамаюнов снова достает фотографию Лины и долго смотрит не нее.
Тут мы на даче, купаем Линочку. Сколько здесь ей? Четыре, пять? Всегда просила меня эту карточку чужим не показывать: засмеют. А недавно увидела: – Все равно, пап, той девочки больше нет, это уже не я… С глаз долой?.. К чертовой матери!
Гамаюнов рвет фотографию, швыряет ее на пол. Смотрит на то, что совершил.
Господи Боже мой… Нет, невозможно! Нет!.. (Ползает по полу, собирает обрывки.) А вот и проверим… Господи, сделай, чтоб Линочка передумала, чтобы у них разладилось! Ведь у тебя не бывает – “обжалованию не подлежит”? Чего тебе стоит? Я разве о многом прошу? Как в книжках – стихийное бедствие, маленькое – буран, метель. Кому я, в самом деле, подсказываю? Ну же, пожалуйста, прояви себя. А взамен… Даже не знаю, чего предложить. Ведь я никогда ни о чем не просил. Очень сложно, да? Просто вернулась, вошла. Я бы обнял ее… Вот так.
Телефон Гамаюнова издает трубные звуки.
(Обнадеженно.) Быть не может! Ой, да где? Где же он? (Ищет в карманах, пытаясь найти телефон.) Деточка моя, я сейчас, моя доченька, девочка… (Находит наконец.) Номер чужой, не Линочкин…
Телефон громко проигрывает “Свадебный марш” на органе: молодожены ограничились музыкальным сообщением.
Вот и ответ: … (неприличный жест) тебе, Гамаюнов, видели? Мужики, давайте, что ли, по маленькой? Доставайте, ведь вы не с пустыми руками пришли. (К женской части аудитории.) Ну? Кто желает заделать со мной ребеночка? Новую девочку. А-ха-ха!..
Феликс – счастливый, удачливый… Смотрите, я только старался избегать неприятностей. Слушал, что говорят. И вас послушаю, что вы скажете. Короткий вопрос. За что? Люся, когда заболела, то тоже спрашивала. Сперва. За что, а? Дождешься от вас! Нет, но все-таки. Живешь себе: день за днем, день за днем. И тут – бах! За что, Господи?! Знаю, зна-аю, сейчас… Сейчас спросите: – Ты, Гамаюнов, на кого, сучара, обиделся?! Поц. На Господа Бога?! – Получается, да. За что, за что Он со мной так поступил? О-о-о, больно как! Ма-ма!
Гамаюнов набирает номер матери.
Мама, мамочка, ты не волнуйся, пожалуйста… Не знаю, с чего… Ты не нервничай, только не нервничай. Накапай каких-нибудь капелек. Наша Линочка… С чем ты меня поздравляешь, мам? (После паузы.) Так ты знала?! Давно? Что? Когда вы все это задумали? Когда сговорились? Да помнишь все ты отлично. Пожалуйста, не придуривайся. Какой еще Славочка? Как? Как фамилия? Он что же – грузин?! Ну-ка, мамочка! Да отличная память у тебя, превосходная! Фамилия, давай мне фамилию! Кто кричит? Я не кричу. Ты же слышишь неважно, мамочка. А Люська? Люська тоже все знала? Да и ли нет? Да или нет? А ну отвечай! А-а-а!
Прекращает разговор с матерью.
Съела меня! Как свиньи съедают своих поросят! Вы все, все всё видели! Слопала, сожрала меня мать!
Куда все смотрели?! Враги человеку… Всюду враги. Дома враги. Пятая колонна. Предатели. Значит, так. Никому не прощу. (Рыдает.) Тебе, тебе только… (Пишет сообщение.) “Лина, дитя мое! Мать при смерти, я при смерти. Мы все при смерти!”
Гамаюнов отшвыривает телефон, с ненавистью оглядывает аудиторию.
“Куртизаны, исчадье порока, / За позор мой вы много ли взяли…” Кому я это вообще все?.. Алкашам? Гопникам? Только не надо, пожалуйста… Не жалейте меня. Знаю я сочувствие ваше ужасное. Скажете: тоже мне, да? – трагедия. Ничего, мол, особенного. Частный случай. Подумаешь: дочь у него замуж выходит за уголовника. У меня, дескать, аналогичное положение. – Да что мне, легче от того, что у тебя зять мудак?!! Или сын… или дочь… не радуют. – Понимаем, мол. – Понимаете? Да ни хера вы не понимаете! Как вы смеете сравнивать мою дочь, мою Линочку, ангела, со своими засранцами?!! Что?! Отвечать! В глаза мне! В глаза-а-а!
Лицо Гамаюнова перекашивается. Опускаются верхнее веко и угол рта. Говорит тихо, заплетающимся языком.
Так и крикнул бы, но не кричишь ведь. Киваешь. Молчишь. Давишься. Спасибо, спасибо вам… дорогие товарищи.
Звонит телефон. Гамаюнов хочет до него добраться, но тело его не слушается: отнялись рука и нога. Падает, продолжает тянуться к телефону. Вдруг замирает, принюхивается.
Чем? Чем пахнет? Жженой резиной. Всюду запах жженой резины. Чувствуете? Чувствуете? Чувствуете?..
Телефон звонит все настойчивей. Потом звонки прекращаются. Явственно ощущается запах жженой резины.