ой ужина. Луиса взяла его под руку и прижалась к нему всем телом, стараясь перелить в него свою силу, лишь бы он мог идти за шествовавшим впереди Шубертом и следовавшей за ним Ирене. Впереди идущий считал своим долгом громко сообщать обо всем, что представало его взгляду, всякий раз оборачиваясь назад. Сначала они смеялись некоторым его замечаниям, но потом на их лицах застыла вежливо-равнодушная улыбка, и эта улыбка охлаждала энтузиазм Шуберта-проводника; но вот они вышли на Рамблас: густое море голов, вольные гривы любителей футбола, обсуждающих свои проблемы, людские волны, вырывающиеся из подземки, попрошайки, просящие и замершие в безнадежном созерцании, молодые ребята, что снуют, не прибиваясь ни к одной группке, постигая науку убивать время, им не терпится поскорее стать взрослыми, они жадны до всего необычного в чужом поведении и даже просто до анекдотов, которые потом рассказывают друг другу, сидя за бифштексом с кетчупом, пересмеиваясь и отпуская шуточки по адресу этого странного мира зевак, болтунов и попрошаек, который их поджидает за дверями и на который они смотрят со стороны, – так им кажется, потому что они называют его вещи своими именами.
– Зеваки, болтуны, попрошайки и… молодежь, – шепнул Вентура на ухо Луисе.
– Кто? Где?
– Здесь. Вокруг. Вот они.
– А мы?
– То, другое, третье и четвертое вместе.
– И – молодежь?
– Состарившаяся молодежь или молодящиеся старики. Литература и словесность увлажняют кожу и поддерживают видимость молодости.
Шуберт ввинтился в кружок, обсуждавший последнюю игру «Барселоны», Ирене отстала от него, и к ней тотчас же привязались два низкорослых пьянчужки и принялись опутывать ее паутиной липких намеков. Вентура не удержался, поспешил ей на помощь, пауки отпустили хватку, но в глазах у них затаилось презрение к этому бледному человеку, который собирался навязать им свою волю одним лишь пристально-серьезным взглядом.
– Что случилось?
– Ничего. Просто сказали сеньорите, что у нее красивые ноги.
Пьянчужка уставился на Вентуру, глаза в глаза, для чего вытянул шею вперед и изогнулся в пояснице.
– А мои ноги видели?
Пьянчужка чуть посомневался, но все же опустил глаза к ногам Вентуры, а тот немного приподнял штанины, обнажив костлявые щиколотки.
– Мои ноги вам нравятся?
– Ну… тоже ничего.
Доказав свое намерение быть объективным, пьянчужка принял прежнюю позу и опять уставился на Вентуру. Луиса тянула Вентуру за руку, Ирене тяжело дышала от возмущения, и Шуберт подошел узнать, что происходит. Луисе удалось все-таки заставить Вентуру идти следом за Ирене, которая теперь прокладывала путь, и Шуберту ничего не оставалось, как последовать за ними, а пьянчужки, сбившись в кружок, смеялись и показывали друг другу свои щиколотки.
– Терпеть не могу, когда мужчины самоутверждаются, – сказала Луиса и отпустила руку Вентуры.
– Они приставали к Ирене. Правда, Ирене?
– Правда.
Ирене ответила, но не обернулась даже тогда, когда Шуберт обрушился на нее с упреками:
– Ей не привыкать. Ходит сама по себе, а другие должны ее спасать. Сколько раз приходилось за нее вступаться.
– Ладно, Шуберт, хватит.
– У нас блондинке одной по улице ходить нельзя.
Шуберт пошел вперед, поравнялся с Ирене и принялся объяснять ей, как важна для блондинки скромность. Потом обернулся и кивнул на заведение «Боадос».
– Гвардия, вперед!
Луиса снова взяла под руку Вентуру, чтобы помочь ему перейти улицу, он робко попытался высвободить руку, но пальцы Луисы только еще крепче вцепились в нее. Шуберт поджидал их, держа дверь открытой; бар с улицы походил на часовню, битком набитую приверженцами культа возлияний, и ясно было, что архитектор, создававший этот храм, не угадал, как много будет у этого культа приверженцев. С трудом протиснулись к тянувшейся вдоль всего помещения стойке, узенькой – только локоть поставить да рюмку. За стойкой – ряды бутылок и роспись Описсо[12] во всю стену, понимающе переглядываются официанты, а хозяйка, белокожая и лунолицая, только изредка улыбнется или отпустит короткую реплику – так добавляют в коктейль несколько капель «марраскино», чтобы перемешать букет, или несколько капель «ангостуры», чтобы, наоборот, выделить вкус каждого составляющего. Шуберт отыскал свободную пядь, но тут Вентура, возвышавшийся надо всеми, разглядел троицу – Жоана, Мерсе и Делапьера, занятых разговором и рюмками, что стояли перед ними. Шуберт направился к троице, расчищая путь остальным, и Вентура почувствовал, как вся компания изучает его взглядом, улыбаясь в три улыбки, и в три голоса приветствует, ласково, как больного ребенка. Потом все здоровались и целовались друг с другом – а меня, а меня, раздавалось то и дело – и наконец, успокоившись, встали тесно, как в метро в час пик.
– Тут придется выбирать – или пить, или дышать.
Это сказал Делапьер, и ни один мускул не шевельнулся на его тонком лице вконец опустившегося аристократа-романтика, за что он получил прозвище Делапьер еще на факультете, когда утверждал, что нет лучше завтрака, нежели апельсиновый сок с французским шампанским «Моет е Шандон».
– Учись ты на год раньше, тебя побили бы камнями. Наш выпуск был не так суров и давал поблажки дешевому гедонизму.
– Даже в ту пору было время пить французское шампанское и время делать революцию.
– У этого – всегда мегаломания. Французское шампанское и революция. Ладно, хватит. Бокал шампанского «Делапьер» – и больше ничего не надо. Не случайно тебя зовут Делапьер. А французское шампанское оставь для этой продавшейся капитализму парочки.
Их встречи, с каждым разом все более редкие, неминуемо начинались с Адама и Евы, с воспоминаний о давнем университетском братстве. Печать экономического и социального благополучия лежала на приветливо-спокойных лицах Жоана и Мерсе – хорошо устроенные буржуа вполне доброжелательно созерцали с расстояния этих мальчишек, никак не желавших становиться взрослыми, особенно Вентуру с Делапьером, Вентура такой больной, а Делапьер такой изысканный в этой черной соломенной шляпе, какие носят педерасты и гангстеры, отлученные от дела Крестным отцом, да и повадки у него женоподобные, правда, все портит его развязность и хламида, которую он на себя напялил, какое-то старье, должно быть купленное на распродаже театрального гардероба.
– Мы тебя видели в театре «Грэк».
– Немного вам удалось увидеть.
– Роль неплохая.
– Совсем крохотная, всего и сказал: «Это вам, сеньора, вам. Только-только с мольберта. Еще сырой».
– Художник в «Визите старой дамы» – довольно важная роль.
– И банальная. Коррупция и разложение искусства.
– А сейчас над чем работаешь?
– Хочу, чтобы кто-нибудь поставил для меня одну из пьес Но Юкио Мисимы.[13] Хочу. Однако не получается.
Вентура, Луиса и Ирене слушали его. А Шуберт пытался завладеть вниманием Жоана и Мерсе, которые смешно обижались на его наскоки. Какая у вас теперь машина? Черт подери, «форд-гранада», это при том, что Каталонский банк обанкротился. Жоан кинул взгляд направо, потом налево, не слышал ли кто восклицания Шуберта, а Мерсе заглянула в свою рюмку, словно кто-то позвал ее оттуда, со дна. Но кто мог услышать – каждый островок был занят своим волшебным зельем, зеленым, лиловым, желтым или красным, цвета крови, а то и всех цветов радуги сразу, если в коктейле соединялись напитки разной густоты, каждый островок был занят своим и не слышал, что творилось на другом острове, рядом. В храме возлияний стоял густой монотонный гул, и в нем тонули отдельные блестящие фразы и не менее блестящее умение слушать, но никто не забывал при этом, как говорится, людей посмотреть и себя показать, в надежде, вдруг именно сегодня выдастся ни на что не похожий вечер или начнется совсем другая жизнь. Побуждаемый расспросами, Делапьер с воодушевлением рассказывал об успехах, которые его ожидают, и о планах, целиком зависевших от департаментов, которые занимаются культурой.
– От частных импресарио – ни гроша. Их интересует одно – знай поставляют на конвейер игральные автоматы для заглатывания монет.
Луиса хотела было помешать Вентуре заказать второй коктейль, но Вентура встал между нею и барменом и получил свое.
– Если хочешь, чтобы тебя рвало, – пожалуйста.
Потому ли, что слова были сказаны в бешенстве, или потому, что вокруг их группки на мгновение повис пузырек тишины, только все взгляды разом обратились к Вентуре, который стоял, облокотившись на стойку, и к Луисе, ожидавшей, какое действие возымеет ее предупреждение. Наверное, взгляд Делапьера спросил точнее и лучше, потому что взгляд Луисы ответил ему: ресницы взлетели и опустились, что одинаково могло означать, пусть его, ей все равно или, наоборот, что ей не все равно и что не пусть его. Глаза Ирене блеснули слезами, а Мерсе – смущением, и Жоан с Шубертом попытались переменить тему, а Делапьер заговорил громче и радостнее, чем прежде, чтобы его услыхал и Вентура:
– Пей сколько душе угодно, Вентура, и не обращай внимания на женщин. Когда ты пьян, ты свободен.
– А мне что, пусть хоть на улице свалится, пусть его мусорная машина подберет.
– Ну, это уж слишком, дорогая моя. Я только две рюмки…
– Да и ночь только началась.
Вентура обернулся к ним с рюмкой в руке и вызывающе-победительно улыбаясь.
– У меня предчувствие: эта ночь – моя.
– Наша ночь.
Шуберт поднял рюмку к продымленным небесам бара и провозгласил тост.
– За падение режима!
– Какого режима?
Шуберт сделал вид, что не понимает вопроса Ирене.
– Неважно. Любой режим в конце концов должен пасть. Надо постоянно пить за падение режима.
Все выпили, но Шуберту было мало, и он перекрестил свою руку, в которой держал рюмку, с рукой Ирене, державшей рюмку, и они выпили, прижавшись лбом ко лбу, словно комедианты, в притворной любви глядящие друг другу в глаза. Все захлопали в ладоши, а Ирене, выпив, вздохнула с отвращением и отстранилась. Делапьер шепнул Вентуре на ухо: