Тем временем все мои попытки найти новое убежище кончались разочарованием. Я натыкался на отказы со всех сторон. Люди боялись пускать к себе еврея – в конце концов, за это преступление смертная казнь была неизбежна. Я был подавлен сильнее, чем когда бы то ни было, и тут провидение вновь пришло мне на помощь в последний момент, на сей раз в облике Хелены Левицкой, золовки госпожи Яворской. Раньше мы не были знакомы, она видела меня впервые, но, услышав о том, что я пережил, она немедленно согласилась приютить меня. Она проливала слёзы над моей участью, хотя и её жизнь была нелегка, и у неё самой было множество причин оплакивать судьбу многих друзей и родных.
21 августа, последний раз переночевав у Яворских, пока гестаповцы, держа всех на пределе страха и напряжения, рыскали по соседству, я перебрался в большой многоквартирный дом на аллее Независимости. Вот где было моё последнее убежище до польского восстания и полного разрушения Варшавы – в просторной холостяцкой квартире на четвёртом этаже, с входом напрямую с лестничной клетки. Там были электрическое освещение и газ, но не было воды – её брали из общего крана на лестничной площадке. Мои соседи были интеллектуалами и принадлежали к более высокому слою общества, чем жильцы на Пулавской улице. Радом со мной жила супружеская пара, активно работавшая в подполье; они были в бегах и не ночевали дома. Это обстоятельство навлекало некоторый риск и на меня, но я чувствовал, что лучше иметь в соседях таких людей, чем полуобразованных поляков, верных своим хозяевам, которые могли бы выдать меня из страха. Остальные дома по соседству были заняты в основном немцами, там жили многие представители военного руководства. Напротив моих окон стояло большое недостроенное здание больницы с чем-то вроде склада. Каждый день я видел, как большевистские военнопленные таскают тяжёлые ящики туда и оттуда. На этот раз я очутился в одной из самых немецких частей Варшавы, прямо в логове льва, но именно поэтому здесь было лучшее и более надёжное место для меня.
Я был бы совершенно счастлив в новом убежище, если бы моё здоровье так стремительно не покатилось под откос. Печень доставляла мне много проблем, и в конце концов в начале декабря меня настиг такой приступ боли, что только ценой огромного усилия я удержался от крика. Приступ продолжался всю ночь. Врач, которого вызвала Хелена Левицкая, диагностировал острое воспаление желчного пузыря и рекомендовал строгую диету. Хвала небесам, что в этот раз я не зависел от «заботы» кого-то вроде Шаласа – за мной присматривала Хелена, лучшая и самоотверженнейшая из женщин. С её помощью моё здоровье постепенно восстановилось.
Так я вступил в 1944 год.
Я прилагал все усилия, чтобы жить настолько упорядоченной жизнью, насколько это возможно. С девяти до одиннадцати утра я изучал английский язык, с одиннадцати до часу читал, затем готовил обед и возвращался к занятиям английским и чтению с трёх до семи.
Тем временем немцы терпели одно поражение за другим. Разговоры о контратаках давно прекратились. Они вели «стратегическое отступление» на всех фронтах – в прессе эту операцию представляли сдачей неважных областей, чтобы перекроить линию фронта с выгодой для немцев. Но, несмотря на их поражения на фронте, террор в странах, всё ещё остававшихся в оккупации, усиливался. Публичные казни на улицах Варшавы начались осенью и теперь происходили почти каждый день. Как всегда, с обычным систематическим подходом немцев ко всему, у них ещё оставалось время разрушать каменные постройки гетто, теперь «очищенного» от населения. Они сносили дом за домом, улицу за улицей и вывозили обломки из города по узкоколейной железной дороге. «Хозяева мира», чьё достоинство было оскорблено еврейским восстанием, твёрдо решили не оставить камня на камне.
В начале года монотонность моей жизни нарушило совершенно неожиданное событие. Однажды кто-то стал пытаться вскрыть мою дверь – работал он долго, неспешно и решительно, делая перерывы. Вначале я не мог понять, что это значит. Только как следует поразмыслив, я понял, что это взломщик. Возникла проблема. В глазах закона мы оба были преступниками: я по одному лишь биологическому факту, что я еврей, он – как вор. Так следует ли мне угрожать ему полицией, когда он проникнет внутрь? Или скорее он пригрозит мне тем же? Должны ли мы сдать друг друга полиции или заключить пакт о ненападении между преступниками? В итоге он всё же не вломился – его спугнул кто-то из жильцов.
Шестого июня 1944 года Хелена Левицкая пришла ко мне во второй половине дня, вся сияя, и рассказала, что американцы и британцы высадились в Нормандии; они сломили немецкое сопротивление и движутся вперёд. Поразительно хорошие новости теперь приходили быстро и помногу – Франция взята, Италия сдалась, Красная армия стоит на границе Польши, Люблин освобождён.
Налёты советской авиации на Варшаву становились всё чаще. Я видел из окна вспышки взрывов, подобные фейерверку. На востоке стоял низкий гул, вначале едва различимый, затем всё сильнее и сильнее – это была советская артиллерия. Немцы эвакуировались из Варшавы вместе с содержимым недостроенного больничного здания напротив. Я с надеждой наблюдал за происходящим, и в моём сердце росла надежда, что я выживу и буду свободен. 29 июля ворвался Левицкий с известиями, что теперь восстание в Варшаве начнётся со дня на день. Наши организации спешно скупали оружие у отступающих, деморализованных немцев. Закупку партии пистолетов-пулемётов поручили моему незабвенному хозяину на улице Фалата Збигневу Яворскому. К несчастью, он наткнулся на украинцев, которые были даже хуже немцев. Под предлогом передачи оружия, которое он приобрёл, они завели его во двор сельскохозяйственного колледжа и расстреляли.
Первого августа Хелена Левицкая заскочила на минутку в четыре часа дня. Она хотела увести меня в подвал, потому что восстание должно было начаться в течение часа. Доверяясь инстинкту, который уже много раз спасал меня, я решил остаться там, где был. Моя покровительница попрощалась со мной, как с родным сыном, со слезами на глазах. Срывающимся голосом она спросила:
– Доведётся ли нам ещё встретиться, Владек?
15. В горящем здании
Несмотря на уверения Хелены Левицкой, что восстание начнётся в пять, через какие-то несколько минут, я просто не мог в это поверить. За годы оккупации политические слухи то и дело расползались по городу, сообщая о событиях, которые так и не произошли. Эвакуация немцев из Варшавы, которую я видел из окна собственными глазами, это паническое бегство перегруженных грузовиков и личных автомобилей на запад, в последние дни приостановилась. А грохот советской артиллерии, который слышался так близко всего несколько ночей назад, теперь отчётливо удалялся от города и слабел.
Я подошёл к окну – на улицах царило спокойствие. Я увидел обычное движение пешеходов, может быть, чуть меньше обычного, но эта часть аллеи Независимости никогда не была особенно людной. Трамвай, двигавшийся по улице от технического университета, подъехал к остановке. Он был почти пуст. Вышло несколько человек: женщина, старик с тростью… А затем вышли трое молодых людей с продолговатыми предметами, завёрнутыми в газеты. Они остановились у первого вагона трамвая; один из них посмотрел на часы, затем огляделся по сторонам, внезапно опустился на одно колено, снял с плеча свёрток, и послышался быстрый стрекот выстрелов. Газета на конце свертка затлела и открыла дуло пулемёта. В то же время остальные двое нервно вскинули наизготовку своё оружие.
Стрельба молодого человека стала чем-то вроде сигнала окружающим: вскоре после этого стрельба началась повсюду, а когда затихали взрывы поблизости, становились слышны выстрелы из центра города, и их было множество. Они шли один за другим, не прекращаясь, словно бурление воды в огромном чайнике. С улицы всех как ветром сдуло. Только пожилой господин ещё неуклюже спешил прочь, опираясь на трость и тяжело хватая ртом воздух – бежать ему было трудно. Наконец и он добрался до подъезда одного из зданий и исчез внутри.
Я подошёл к двери и приложил ухо к её полотну. На площадке и на лестнице происходило беспорядочное движение. Двери распахивались и снова с грохотом захлопывались, люди бегали во всех направлениях. Какая-то женщина кричала: «Иисус и Мария!». Другая предостерегала кого-то на лестнице: «Береги себя, Ежи!». С нижних этажей пришёл ответ: «Да, конечно!». Теперь женщины плакали; одна из них, явно не в силах сдержать себя, истерически рыдала. Глубокий бас вполголоса пытался успокоить её: «Это ненадолго. В конце концов, все этого ждали».
На этот раз предсказание Хелены Левицкой оказалось верным: восстание началось.
Я лёг на диван подумать, что делать дальше.
Когда госпожа Левицкая ушла, она, как обычно, заперла меня, используя ключ от квартиры и висячий замок. Я вернулся к окну. У подъездов домов стояли группы немцев. Со стороны Поля Мокотовского подходили новые. Все они были вооружены полуавтоматическими винтовками, в касках и с ручными гранатами на поясах. В нашей части улицы боёв не было. Немцы время от времени постреливали, но только по окнам и выглядывающим из них людям. Из окон огнём не отвечали. Только когда немцы дошли до угла улицы 6 августа, они открыли огонь одновременно в сторону технического университета и в противоположном направлении, где были «фильтры» – городская водопроводная станция. Возможно, я сумел бы добраться до центра города с чёрного хода, отправившись прямо к водопроводной станции, но у меня не было оружия, и в любом случае я был заперт. Если я начну молотить в дверь, заметят ли это соседи, полностью поглощённые своими делами? И тогда мне придётся просить их спуститься к подруге Хелены Левицкой, единственному человеку в этом доме, кто знал, что я прячусь здесь. У неё были ключи, поэтому, если случится самое худшее, она могла отпереть дверь и выпустить меня. Я решил подождать до утра и уже тогда решать, что делать, в зависимости от того, что к тому времени произойдёт.