Правда, предстоит выдержать неприятное объяснение с Любашей по поводу того, что Карина бросает хор и солистов посреди сезона, но ничего не поделаешь.
Верка смотрела на подругу с тревогой и любопытством, ожидая, что еще она скажет.
– Послезавтра, – повторила Карина твердо, – и не вздумай меня жалеть! Я делаю все по доброй воле.
– Хорошо.
Они еще поболтали о пустяках, Верка показала Карине уже купленное приданое для новорожденного – крохотные кофточки и штанишки, кружевные чепчики, деревянную кроватку с пологом: она была не суеверна и предпочитала все приготовить заранее.
Затем Карина стала собираться домой.
Когда она вышла от Верки, шел четвертый час дня. Солнце, припекающее с каждым днем все сильней, грело на полную катушку, и Карине стало жарко в пальто и берете.
Она шла не спеша, аккуратно обходя глубокие лужи, и с удовлетворением думала, что все пути к отступлению отрезаны. Она не дождется горьких слов от Олега, а в том, что он их скажет, Карина не сомневалась.
По тому, как он говорил с ней по телефону, ясно, что он решил остаться с Лелей, и правильно. Бросить ее нельзя, это равносильно убийству.
Хорошо, что все получилось в соответствии с ее планом – сегодня тридцатое марта. Первого апреля она переедет к Верке, как и собиралась…
Карина вдруг подумала, что прошел ровно год с того момента, как Олег и Леля приехали в ее дом. Как раз в один из таких вот солнечных, ясных дней на исходе прошлого марта она увидела возле подъезда старенький, обшарпанный грузовичок.
Господи, могла ли Карина тогда подумать, что он привезет ей такое блаженство и такое страдание!
Внезапно на нее накатила бешеная тоска по Олегу и столь же неудержимая нежность к нему.
Что она делает? Бежит от самого прекрасного, главного в своей жизни! Мало ли что Олег собирался сказать ей? Почему, откуда она взяла, что он сделал выбор в пользу Лели?
Проклятый вечный страх! Потерять Олега, оказаться покинутой, нежеланной – он измотал Карину, отравил ее любовь, испортил последние дни перед разлукой.
А ведь все могло быть иначе! Верка совершенно права – у нее есть право на счастье, не меньшее, чем у кого-либо другого, у той же Лели!
…Раскрасневшаяся, с блестящими, блуждающими глазами, она поднялась на свой этаж и машинально нажала кнопку звонка.
Леля не открывала.
«Снова за йогуртом побежала», – решила Карина и достала ключи от соседской квартиры, которые с момента Олегова отлета носила у себя в сумочке.
Она отомкнула дверь, намереваясь выложить две упаковки дорогих витаминов для беременных, которыми снабдила ее Верка, и уйти к себе.
Лелино пальто висело на вешалке, там же, внизу, стояли ее сапоги.
Значит, она дома, никуда не ушла. Спит.
Карина аккуратно поставила коробочки на комод в углу и заглянула в спальню. Там было пусто. На цыпочках она подошла к гостиной.
Леля лежала посреди комнаты на полу, на левом боку, широко откинув в сторону одну руку и прижимая к животу другую. Вокруг нее на светлом ковре растекалось огромное бурое пятно. Глаза ее были закрыты, лицо мраморно-белое.
В висках у Карины гулко застучало, ноги задрожали, ослабли, и она, тяжело дыша, опустилась на ковер. Широко хлебнула воздуха, точно рыба, вытащенная из воды, и на четвереньках подползла к Леле.
Подол халата был в крови, и она все текла, текла, впитываясь в намокший ковер. Много крови, так много, что не верилось, будто вся она вытекла из худенькой, беленькой Лели. Карине захотелось закричать от ужаса. Даже завизжать что есть мочи, как в клубе, когда мордастый занес урну над головой Олега. А потом закрыть глаза, заткнуть уши и убежать.
Из последних сил, преодолевая себя, она искоса взглянула на Лелю и вдруг увидела, как на шее у той пульсирует маленькая синяя жилка. Карина приложила к ней дрожащую руку и почувствовала, как бьется ей в ладонь оставшаяся в венах кровь.
Она тяжело поднялась на ноги. По спине градом струился пот. Карина с остервенением рванула молнию на пальто, раздался угрожающий треск. Она скинула пальто на пол и, стараясь дышать глубоко и ровно, чтобы отделаться от надвигающейся дурноты, бросилась к телефону.
Трясущиеся пальцы соскальзывали с кнопок.
Она не помнила, что кричала в телефонную трубку. Кажется, ей диктовали другой номер по перевозке рожениц, и она звонила по нему, что-то объясняла, говорила адрес.
Вдруг навалилась дикая усталость, апатия и черная смертельная тоска. Карина повесила трубку, вернулась к Леле и села рядом с ней на ковер. Синяя жилка билась, но слабо. А бурое пятно, засохшее по краям, снова алело в середине.
«Это расплата, – обреченно думала Карина, тупо глядя в потолок, на сверкающую всеми гранями хрустальную люстру, – самая страшная расплата, которую можно было придумать за украденное счастье».
Раздался звонок. Быстро вошли трое – мужчина средних лет, высокий, светловолосый, по виду – врач, парень-шофер с носилками и худенькая курносая девчушка, фельдшер или медсестра. Лица у всех были серьезные. Мужчина с порога заглянул в комнату, коротко присвистнул.
Затем подбежал к Леле, потрогал пульс, вынул трубку, приставил к ее выпуклому животу.
– Что? – еле слышно прошептала Карина, надеясь, что все не так страшно, для врачей эта ситуация проста, понятна и разрешима.
– Плохо, – сказал врач, убирая трубку. – Очень. Берите ее документы, и быстро едем.
Карина кинулась шарить по ящикам, судорожно выдвигая и захлопывая их – от страха она совершенно забыла, где лежит Лелин паспорт и карточка беременной.
Бригада не обращала на нее внимания, лишь перебрасывалась между собой короткими фразами. Лелю подняли, уложили на носилки, понесли к двери.
Карина наконец вспомнила. Открыла бар в стенке, достала приготовленный еще две недели назад пакет. Нагнулась, подхватила с пола пальто, судорожными движениями вдела руки в рукава. Попробовала застегнуть – молния разъехалась по всей длине.
Карина кинулась к себе в квартиру, стащила с вешалки первое, что попалось на глаза – дубленку, накинула ее на плечи и выбежала во двор.
Шофер уже завел двигатель, «Скорая» фыркала и чихала. Худенькая сестричка в нетерпении топталась рядом.
– Быстрее, – поторопила она, – залезайте.
Дверца захлопнулась, машина резко рванулась с места и Карина услышала протяжный стонущий звук. Она вздрогнула и поняла, что это сирена.
51
В больничном коридоре приторно пахло чем-то едким, было пустынно и тихо.
Карина сидела на лавочке, обитой полопавшимся синим дерматином, глядя в окно. Напротив нее на посту, склонив в свете лампы утомленное лицо, также безмолвно и неподвижно сидела дежурная, немолодая, некрасивая женщина. Со стороны казалось, что она замерла или заснула. Однако время от времени дежурная что-то помечала в лежавших на столе бумагах, и становилось ясно, что она не спит, а работает.
Карина не могла определить, который час. Лелю увезли на второй этаж в операционную. С того момента, как ее погрузили в лифт, время словно остановилось, и она не понимала, прошло сорок минут или два часа.
Большое окно, занавешенное короткой белой больничной шторкой, на глазах потемнело, и по отделению поползли сумерки. Откуда-то появилась санитарка, щелкнула выключателем. Загудели лампы дневного света, вспыхнули и засияли кафельные стены. Карина вздрогнула и очнулась.
И тотчас с визгом распахнулись двери лифта. Вышла пожилая женщина в очках и марлевой повязке и, оглядев пустое приемное отделение, направилась к Карине.
– Вы приехали с Ляшко Еленой Николаевной?
– Я. – Она встала, чувствуя все ту же ватную слабость в ногах. – Как она?
– Ее прооперировали. Ребенок дышал при рождении. Но шансов у него почти нет. Он сильно недоношенный.
– Как сильно? Ей же оставалось максимум четыре недели!
Пожилая покачала головой:
– Больше, гораздо больше. Срок не точно установлен. Но не в недоношенности дело.
– А в чем? – испуганно спросила Карина.
– У матери было сильнейшее кровотечение. Малыш наглотался крови, вод, отсюда отек легких, гипоксия. – Женщина говорила спокойно, ровным усталым голосом.
Наверное, она привыкла, потому что делала это не первый раз, не второй, а бог знает какой. Сыпала медицинскими терминами, словно была уверена, что Карина прекрасно знает и понимает все врачебные тонкости.
– Он может выжить?
– Теоретически – да, но практически – вряд ли. Он очень слаб. Мы его отправили в специализированную детскую больницу. Там есть необходимое оборудование, там ему постараются помочь.
На минутку Карине стало легче: все-таки есть шанс. Наука сейчас творит чудеса. Надо будет заплатить, достать любые лекарства – они с Олегом сделают что угодно. Может, выживет ребеночек. А Леле, наверное, уже лучше – и кровотечение должно было остановиться, и…
Карина взглянула в лицо пожилой докторше. Оно по-прежнему оставалось бесстрастным и спокойным, но в глазах она заметила едва уловимую тень.
– Вы кто ей? Сестра? – спросила женщина, и Карина вновь почувствовала отступивший на время озноб.
– Нет, соседка, подруга.
– Муж ее где? В городе?
– Нет, далеко. В командировке.
– Звоните ему, чтобы срочно летел в Москву. Срочно, понимаете?
– Да, хорошо. А что с ней? С Лелей что-нибудь страшное? Скажите мне, я должна знать. – Карина умоляюще заглянула врачихе в лицо.
– Да, – ответила та, и тон ее голоса стал мягче, участливее. – Да. Все плохо. Если есть еще близкие – мать, отец, родственники – пусть быстро едут, а то могут не успеть. Кровопотеря огромная. Сердце слабое. Мы делаем что можем. Почему она находилась дома? Ей давно пора было лечь в больницу. Предлежание плаценты, в карте черным по белому написано – показана госпитализация на сроке тридцать недель.
– Госпитализация? – хриплым шепотом переспросила Карина. – В карте?
– Ну да. Звоните. – Врач кивнула на стол дежурной, где стоял телефон, и бесшумно двинулась к лифту.