Первая же проехавшая легковушка порвала леску, Вася вносит поправки, еще попытка – снова машина рвет леску, еще попытка - проехала! Теперь Вася был готов мстить.
Костя – так его звали. Ему было семнадцать. Костин папа был на Антарктиде, он был ученый, он год там просидел при минус семидесяти, что-то изучал, но, видимо, не смог изучить, потому что когда он вернулся, он напился как скот и замерз под забором, в суровую молдавскую зимнюю ночь, с ее плюс тремя.
У Кости была «Ява». Имелся к ней и фирменный шлем – отец привез откуда-то, из Антарктиды. Шлем был большой, вдвое больше Костиной головы, лаково черный, с дымчатым забралом без единой царапины, из-под которого Костино лицо тянуло, как минимум, на космонавта.
Костя жил рядом с кладбищем. Жить рядом с кладбищем, кстати, считается хорошей приметой – к долгой жизни. В то утро Костя выкатил из дома «Яву», с полминуты побудил округу ревом, и рванул вниз.
Трудно сказать, о чем думал Костя, стремительно приближаясь к натянутой леске. Может, он думал о том, как нехило он сейчас смотрится, в большом черном шлеме и кедах на босу ногу. Может, он думал о том, как ему повезло с родной улицей, по которой и с выключенным двигателем можно разогнаться до свиста в ушах. Может, он думал о том, что хорошо бы сейчас его увидела во всей его нехилости Лена Гашевская, ведь Костя был среди дрочивших по Лене. А может, Костя поступал разумно и вообще ни о чем не думал – трудно сказать. Определенно можно сказать только то, что к моменту встречи с леской Костя успел разогнаться километров до восьмидесяти в час. С еще большей определенностью можно сказать, что Васины расчеты были ошибочны.
Леска прошла чуть ниже шлема. Костину голову срезало как бритвой. Мотоцикл с всадником без головы не сразу потерял равновесие, он прокатился еще полквартала почти, доехал до перекрестка, пересек его, и только потом со страшным грохотом рухнул на землю.
На перекресток в этот момент подъехали машины. Их водители были озадачены видом мотоциклиста без головы, выехавшего на перекресток. Водители потом оживленно делились со всеми зеваками - теми удивительными, ебанистическими мыслями, которые промелькнули в их головах за эти памятные секунды.
А черный космический шлем, с Костиной головой внутри, прокатился несколько метров, глухо стукнулся о бордюр, и остановился. Как мяч.
Я выбежал на улицу, когда все уже случилось, я выбежал, потому что все бежали на улицу. Я помню крики, кучу людей, а Лена Гашевская зачем-то закрывала мне глаза. Я думаю, она меня любила. Не знаю, за что. Но она любила. Это и есть любовь. Я тоже любил ее. Сильно. Всегда. Любовь. Да.
В голове у меня были три мысли: первая - голова как мяч, вторая - Вася не хотел, Вася не виноват, третья – у нас у всех теперь заберут велосипеды.
Я видел лицо Кости в шлеме. На лице у него была радость. Как хорошо ехать вниз по улице, в большом черном шлеме. Вот что было написано на лице Кости, точнее, на лице головы Кости.
Потом я видел лицо Васи. Оно было спокойным. Оно ничего не выражало. Вася был герой. Только герой мог так смотреть на результат своего просера. Такой результат, такого просера. Так начался полный просер в жизни Васи.
Вася был герой, я это уже говорил. Он был гений, это я тоже уже говорил, по-моему, не помню. Он мог бы стать создателем русских супер-машин. Если бы Вася создал их, они были бы намного лучше «Феррари», и втрое дешевле. На свете так и не появилось русских супер-машин, потому что их не создал мой друг детства Вася. Вася не создал их даже не потому, что его хотели посадить в колонию. Ведь его все-таки не посадили. Но много раз возили на беседы со специальными женщинами, которые умеют работать со сложными подростками. Я никогда не узнаю, что специальные женщины говорили Васе. Но когда Вася приезжал после этих бесед, он молчал, ничего не рассказывал, и все реже что-то чинил.
А потом, через года полтора, Вася гулял с Леной Гашевской, летней ночью, и хотел ее покорить как женщину, ведь Лена была женщиной, и для этого Вася взял и открыл гвоздиком чужую машину, с чужой улицы, и покатал Лену на этой машине по нашей улице, а потом поехал вернуть машину на место, на чужую улицу, а там его у места, где она стояла, ждал мужик, а Вася ему сказал – извините, я только прокатился, а мужик ему сказал – ну ладно, сынок, прокатился и ладно, хорошо, что вернул, и Вася заулыбался, и вышел из машины, а мужик ему сказал – сынок, а что ж ты с сиденьем сделал, Вася обернулся на сиденье, а мужик его ударил по голове палкой, и отвез его в милицию, и Васю посадили.
Потом Васю я увидел через два года. Когда он вышел из колонии, он стал как-то сразу большой и страшный, потом его сразу за что-то плохое опять посадили, но он сбежал, и его даже Васин отец одно время прятал в нашем дворе, в погребе, в нашем дворе был такой винный погреб, общий для всех жильцов, и весь двор знал, что Васю прячут в погребе, потому что у всех пропадали закрутки, и все знали, что их ест беглый Вася. Во двор приходили менты и всех опрашивали – никто ли не видел во дворе никого подозрительного, а все во дворе говорили, что не видели, и это была правда, потому что почему Васю мы должны были считать подозрительным? Только потому, что он живет в погребе и ест наши закрутки? Но этого мало – в то время этого было мало, мало, чтобы считать человека подозрительным. Так в погребе Вася просидел довольно долго.
Потом он ушел, и его снова посадили, за что-то уже очень плохое, а потом однажды уже не по нашему двору, а по всей стране прокатилась громкая история: Вася с парой рецидивистов, страшных людей, организовали бунт в тюрьме где-то на севере. Взяли в заложники медсестру, требовали самолет, миллион долларов, всю хуйню. В итоге, пока они требовали «Боинг», приехали пацаны из «Альфы», взорвали стену, и освободили медсестру, а Васю убили. Сразу убили, быстро убили, молодцы, альфавцы.
Ничего от Васи не осталось – даже папе Васи не отдали от него никакого физического тела – Васю где-то закопали, и никому не сказали, где. Я так и не понял, почему решено было сделать такой секрет из места захоронения Васи. Ведь это могло привести к мифологизации личности Васи. Но те, кто закопал Васю, видно, не боялись мифологизации. И Васиному бате так и не сказали, где прикопан Вася.
Я потом думал – что думал Вася, когда вокруг него были эти страшные люди, там, в тюрьме? Зачем Вася просил самолет и миллион долларов? Что бы он с ними делал, если бы ему их дали? Ведь я знал его. Он был очень хороший, добрый, он мечтал только о том, чтобы купить машину и увезти Лену Гашевскую жениться, в один хороший летний день. Что чувствовал Вася, когда стена рухнула, а из пролома показались пацаны из «Альфы», и начали убивать его? Помнил ли Вася в те секунды, когда его убивали, о том, как мы с ним, маленькие, гуляли по нашей улице, и как светило солнце, и как было хорошо, и как все должно было так и быть - хорошо, всегда, всегда?
А Васин папа расстроился, когда ему не сказали, где закопан Вася. Но Васин папа был изобретательный, ведь и Васе изобретательность передалась от него. И он прямо в глубине нашего двора выкопал могилку, туда положил разные вещи, которые остались от сына Васи – рубашку, Васину школьную фотографию «Учительница первая моя», ключи и насос от Васиного велосипеда. Все это Васин папа закопал и объявил это Васиной могилой.
На этой псевдо-могиле Васин папа бухал. Не плакал, ведь это было бы глупо. Просто сидел, бухал. Васина псевдо-могила быстро стала популярным, а потом даже злачным местом. Сюда приходили из других дворов – побухать, помянуть Васю, а потом – просто побухать, не помня ни про Васю, ни про себя.
Васин батя пробухал рядом с самодельной могилой с годок, а потом воткнул. У нас во дворе потом все равно, еще долго, даже после смерти Васиного папы, ухаживали за Васиной могилой. Это было хорошее изобретение Васиного папы. А потом там выросла вишня.
Вот она - судьба героя. Вот она, простая жизнь моего друга детства, Васи. Подавал надежды? Да. Имел уважение? Да. Проебался? Да. Глупо? Да. Пусть. Проебал физическое тело, проебал даже нормальную могилу. И все равно - получил, пусть и ложную, но зато посещаемую могилу. То есть, стал мифом. А потом стал вишней. Что еще надо герою?
Максимум
Да, много историй я рассказать могу. Все они страшные, поучительные. Зачем я собрал их все вместе, в этом романе, пестром и вечном? Было ли мне самому страшно, когда я собрал и увидел все эти истории - вместе? Было. Мне и сейчас страшно. Помогите мне!
Но я все-таки собрал эту коллекцию печальных историй - чтобы представить читателю полную картину полного просера. Чтобы показать, насколько разными дорогами могут идти герои, и насколько один у этих дорог - финал. В этом – практическая, прикладная ценность этого романа, романа-учебника, романа-инструкции.
Вот что еще я помню. Помню, как прошло испытание пожарной машины. Сейчас, сейчас. Да. Это было осенью, желтого цвета, осенью, это было. В пожарную часть, расположенную на пересечении нашей улицы Армянской и улицы Садовой, поступили три новые машины. Они были красны и огромны. У них были пушки – последний писк высокой пожаротушительной моды. У одной из трех машин на крыше была не просто пушка, а целая гаубица, с коротким толстым стволом. По хвастливому утверждению пожарных, гаубица могла с земли тушить пожар на двенадцатом этаже. На хуя это свойство гаубице в старом одноэтажном городе? Абсурд? Да. Но - престиж. Причина абсурда часто – престиж.
Для тружеников струи это был звездный час. Поглядеть на новые машины не пришел только ленивый – хотя и ленивые, насколько я помню, все пришли. Зрители, мы все - наблюдали за церемонией знакомства пожарных с пожарной машиной. Мы наблюдали с высокой, противоположной стороны улицы Садовой. Надо сказать, что если улица Армянская, на которой я вырос, примечательна ненормальным углом продольного наклона, то улица Садовая отличается ненормальным углом наклона поперечного, так что проезжая часть улицы напоминает реку, с одним пологим и одним высоким, утесообразным, берегами. С высокого утеса взглядам любопытных и открывалась волнующая панорама пожарной части.